Смерть Банни Манро - Ник Кейв

— А ты будешь чтить меня и повиноваться мне? (Она тоже была пьяна.)

— Э-м-м… Да, — сказал Банни. Он потянулся за сигаретой и воткнул ее в рот. Либби положила руку ему между ног и крепко ее сжала.

— В болезни и в здравии?

— Э-м-м… Ну да, — сказал Банни, прикуривая и выпуская в комнату облако серого дыма. Он закрыл глаза. Было слышно, как она бренчит чем-то у себя в сумочке, а когда он открыл глаза, Либби водила помадой по его груди. — Пойду еще раз пописаю, — сказала она, и снова сквозь вуаль выпущенного из легких дыма он охватывал взглядом все тот же блистательно удаляющийся зад. Банни встал — пол оказался зыбким и ненадежным — и посмотрел на себя в зеркало над туалетным столиком. В это мгновение комната вдруг накренилась и кровь хлынула из самых дальних его окончаний и громом ударила в лицо, а сердце молотком застучало в груди — он ухватился за туалетный столик и прочел отразившееся наизнанку одно-единственное слово: “Да”.

Когда наваждение отпустило, он поднял голову и увидел, что в дверях ванной комнаты стоит, улыбаясь, его будущая жена.

Теперь, опираясь о балконные перила, он чувствует, не слишком над этим задумываясь, что воспоминание об умершей жене — о том, как она уходила от него в легкой сигаретной дымке в паршивеньком гостиничном номере в Истборне, — пребудет с ним вечно, снова и снова выплывая из глубин сознания. Это самое счастливое его воспоминание защитной сеткой станет отгораживать от него другие воспоминания и оберегать от всякого рода бесчеловечных вопросов вроде того, как же это, черт возьми, получилось.

Банни смотрит, как “скорая помощь” неторопливо отъезжает от дома в сопровождении полицейской машины. — Они увозят мою жену, — думает он.

Он допивает пиво, со скрежетом сминает рукой банку и слышит, как из ниоткуда раздается голос его сына: — Хочешь еще пива, пап?

Он медленно оборачивается и смотрит вниз на Банни-младшего. (Давно он тут?) С виду мальчик както уменьшился, и на ногах у него грязные бесплатные гостиничные тапочки, которые велики ему размеров на десять, Банни привез их домой из какой-то поездки миллион лет назад. Банни-младший сжимает губы в кривоватое подобие улыбки и от этого становится жутко похож на свою покойную мать. — Я принесу тебе еще, если хочешь. — Эм-м, ладно, — говорит Банни и отдает сыну раздавленную банку. — Брось в ведро.

Мальчик исчезает.

Банни в новом приступе головокружения на мгновение ухватывается за железные перила и мечтает о том, чтобы события перестали разворачиваться с такой бешеной скоростью. Он чувствует, что нить разорвалась, и теперь он, ни к чему не привязанный, болтается где-то позади всего, что хотя бы отдаленно напоминало бы реальность, и у него нет ни малейшего представления или хотя бы смутной догадки, что же ему теперь, черт возьми, делать. Что ему теперь делать?

Он смотрит вниз на двор перед домом и видит небольшое сборище жильцов, которые стоят и курят в длиннющей полосе вечерней тени, отбрасываемой зданием. Наружу их выманило появление “скорой помощи” и полицейской машины. Все собравшиеся (до него вдруг доходит) — женщины, они тихо разговаривают между собой, но время от времени бросают взгляды вверх, на Банни. Банни видит Синтию в ее желтой мини-юбке и хлопковой майке: она разговаривает с молодой матерью, к рельефному бедру которой накрепко приварен ребенок. Синтия бросает на землю сигарету и растирает ее точным поворотом шлепанца. Банни замечает, как вздрагивают мышцы на ее молодой ноге. Синтия смотрит на Банни и улыбается длинными металлическими зубами. Потом она машет ему, подняв правую руку и пошевелив пальцами, и со своей позиции на балконе Банни отчетливо видит едва различимое возвышение юного холмика под натянутой тканью ее мини-юбки. Сколько ей, кстати, лет?

Что ему теперь делать?

Отвечая на грустное помахивание Синтии, Банни чувствует, как собирается мужская сила у него в паху, и думает о том, что, возможно, в каком-то смысле ответ ему известен. А еще он думает — но уже на совсем другом уровне — о том, что, возможно, в каком-то ином смысле ответ ему вовсе и не известен. Он решает было, что надо проработать этот вопрос, но в то же время обнаруживает, с чувством облегчения, что ему наплевать. Жизненная энергия трусливо снимается с лагеря и оставляет его, но при этом Банни замечает, что член его парадоксальным образом затвердел, и, когда Банни отрывается от балконных перил, чтобы вернуться в квартиру, ему становится грустно и одиноко.

Банни-младший сидит на диване, вырубленный телевизором, и сжимает коленями огромную бутылку кока-колы. У него заболевание, которое называется блефарит, или хроническое воспаление век, или как-то так, а гормональные глазные капли закончились. Его веки покраснели, припухли и покрылись язвочками, и мальчик думает, что надо будет как-нибудь найти подходящий момент и сказать об этом отцу — может, он купит еще капель. Банни-младший рад, что все ушли. Полиция. Санитары “скорой помощи”. Ему надоело, что они все смотрели и смотрели на него и шептались в коридоре так, как будто он глухой или типа того. Изза них он думал о маме, а каждый раз, когда он думал о маме, он чувствовал себя так, будто вот-вот провалится куда-то в центр мира. Они, не переставая, спрашивали, как он, а он всего лишь пытался посмотреть телевизор. Ну неужели нельзя дать человеку хоть немного покоя?

Он замечает, что в гостиную входит отец, а Банни-младший как раз только-только вспомнил, что забыл принести ему еще пива из холодильника. И как это он мог забыть? Лицо отца похоже на серый войлок. И походка какая-то другая, как будто бы он не вполне уверен, в чью гостиную только что вошел, как будто бы слегка задремал на ходу. — Ну и где мое пиво? — спрашивает Банни, как в замедленной съемке опускаясь на диван рядом с Баннимладшим.

— Пап, я забыл, — говорит Банни-младший. — Телевизор был включен. Рукав одного из выброшенных свитеров Банни безвольно свисает с телевизора, частично загораживая экран, который показывает что-то вроде выпуска новостей с участием жирафа, лежащего без движения на боку в вольере лондонского зоопарка. Вокруг собралось несколько служащих и врачей в резиновых сапогах, и над телом жирафа поднимаются арабески дыма.

— Зачем ты это смотришь? — спрашивает Банни, имея в виду новости, — он не знает, что еще уместно было бы сказать. Мальчик быстро моргает, чтобы глазам стало немного полегче, вытирает лоб тыльной стороной ладони и говорит:

— В жирафа ударило молнией, пап. В зоопарке. В африканских степях такое часто случается. Они все время ловят молнию. Как громоотводы. Стоят себе, занимаются своим делом — а через минуту от них уже остался один кисель. Банни слышит сына, но голос доносится до него как будто бы откуда-то издалека, а из его собственного желудка раздается глухое урчание, и Банни вспоминает, что с самого завтрака ничего не ел и, вероятно, голоден. Он берет одну из коробок с пиццей, стопкой стоящих на журнальном столике, и открывает ее. Водит ею перед носом.

— Давно они тут? — спрашивает он.

— Не знаю, пап, — отвечает мальчик. — Может, лет сто? Банни принюхивается.

— Пахнет нормально, — говорит он, сворачивает кусок пополам и заталкивает себе в рот. — И на вкус тоже ничего, — добавляет он, но получается что-то невразумительное. Банни-младший тянется к коробке и тоже берет кусок.

— Очень вкусно, пап, — говорит он, и на мгновение невнятные звуки телевизора сближают отца и сына, и они молча сидят вдвоем на диване. Некоторое время спустя Банни указывает на возвышающуюся перед ними на журнальном столике башню из коробок пиццы. В пальцах у него зажата горящая сигарета, рот набит пиццей, на лице — вопросительное выражение, он собирается что-то сказать и продолжает жевать, все так же указывая на коробки с пиццей.

— Наверное, мама оставила это для нас, пап, — говорит Банни-младший и в это мгновенье чувствует, как огненный центр земли начинает вытягивать из него внутренности, и тогда он быстро закидывает ноги на диван с такой силой, что с них слетают тапочки. Банни смотрит на сына и вместо ответа кивает, глотает и упирается взглядом в телевизор.

Когда наступает вечер, Банни-младший говорит отцу:

— Мне, наверное, пора спать, пап.

— А, да, — отвечает Банни, сейчас очень похожий на зомби. — Давай, — добавляет он чуть позже. Мальчик надевает тапочки, которые ему очень велики.

— Обычно в это время я уже давным-давно сплю, — говорит он и трет кулаками воспаленные, слезящиеся глаза. — Глаза разболелись, — добавляет он.

— Ладно, Кролик, а я, пожалуй, еще посижу, — говорит отец и рисует рукой в воздухе размытый круг — Банни-младший понятия не имеет, что бы мог означать этот жест.

— Ну, тогда я пошел, пап, — говорит мальчик, встает, смотрит на отца и видит, что того снова поработил телевизор. Два намазанных жиром гладиатора на стероидах, одетые в спандекс, колотят друг друга пенопластовыми дубинами. На лицах у них маски, поэтому невозможно догадаться, кто это дерется — мужчины или женщины. Банни-младший размышляет, не сесть ли ему обратно на диван, чтобы в этом разобраться, но решает, что все же не стоит, и говорит: