Вечерние новости - Артур Хейли

Теперь горящий аэробус уже летел над взлетно-посадочной полосой со скоростью 150 миль в час. Самолет пронесся над аварийными машинами, и они — одна за другой — тотчас вырулили на взлетно-посадочную полосу и на предельной скорости, так что завизжали шины, помчались за ним. Два желтых фургона с пенными огнетушителями двинулись следом, за ними — остальные пять.

А на взлетно-посадочной полосе, когда колеса самолета соприкоснулись с землей, лопнула еще одна шина справа, потом еще одна. В один миг все правые шины исчезли — остались лишь колеса с ободами. Послышался визг металла, брызнули искры, и облако пыли и кусочков цемента поднялось в воздух… Пилотам поистине чудом удалось удержать аэробус на полосе… Казалось, самолет катился еще бесконечно долго и далеко… Наконец он остановился, и в небо взметнулось пламя.

Пожарные машины быстро окружили самолет и буквально через несколько секунд стали поливать пеной. Она вздымалась гигантскими горами, словно выжатый из тюбика крем для бритья. Огонь снаружи удалось потушить.

В самолете распахнулись двери, на землю выпали спасательные трапы. Из правой передней двери огонь не позволял выйти, как и из двери в середине фюзеляжа. Тогда открылась левая передняя дверь, где огня не было, а вслед за ней и дверь в середине фюзеляжа. По трапам заскользили вниз пассажиры.

Однако в хвосте самолета, где было по два запасных выхода с каждой стороны, ни одна дверь не открылась.

Из трех раскрытых дверей валил густой дым. Несколько пассажиров уже стояли на земле. Последние из спустившихся кашляли, многих рвало, все судорожно ловили ртом воздух.

Пожарные в серебряных защитных костюмах, с аппаратами для дыхания, быстро приставили лестницы к неоткрывшимся задним дверям. Наконец их удалось открыть, и из аэробуса повалил дым. Пожарные ринулись внутрь. Другие, проникнув в аэробус через передние двери, помогали пассажирам выйти, так как некоторые были слишком слабы или почти без сознания.

Поток пассажиров стал значительно меньше. Гарри Партридж быстро прикинул, что из самолета вышло около двухсот человек, хотя по полученной информации он знал, что вместе с командой там находилось 297 человек. Пожарные стали выносить обгоревших — среди них были две стюардессы. Изнутри все еще шел дым, хотя и не так сильно, как раньше.

Минь Ван Кань продолжал снимать все происходящее — бесстрастно, профессионально, сознавая, правда, что он тут единственный оператор и что его аппарат делает совершенно уникальные съемки. Пожалуй, со времен гибели Гинденбурга ни одна воздушная авария не была зафиксирована на пленке так, как это происходило сейчас.

Кареты “скорой помощи” стояли у командного пункта. Их было с десяток, и подъезжали все новые. Санитары помогали пострадавшим, укладывали их на пронумерованные носилки и загружали в кареты “скорой помощи”. Через несколько минут жертвы аварии будут уже на пути в местные больницы, которые оповещены об их прибытии. Прилетел вертолет с врачами и медсестрами, и командный пункт возле аэробуса превратился в импровизированный полевой госпиталь, где происходила сортировка раненых.

“Как быстро все делается, — подумал Партридж. — Это означает, что в аэропорту хорошо поставлена служба помощи при авариях”. Он слышал, как капитан пожарной команды докладывал, что около ста девяноста пассажиров вышли из аэробуса и живы. Однако оставалось еще сто пассажиров, о которых ничего не было сказано.

Один из пожарных, стянув с лица противогаз, чтобы вытереть пот, произнес:

— О Господи! На задних сиденьях одни покойники. Видно, дым там был самый густой.

Теперь ясно стало, почему четыре задние двери не открылись изнутри.

Как всегда при авариях, погибших не трогают до тех пор, пока не явится представитель Национальной транспортной службы безопасности — судя по слухам, он уже выехал в аэропорт — и, договорившись о процедуре опознания, не разрешит убрать трупы.

Из аэробуса вышла команда, категорически отказавшись от предложенной помощи. Капитан, седеющий ветеран с четырьмя нашивками, окинул взглядом раненых и, уже зная, сколько людей погибло, без стеснения заплакал. Догадываясь, что, несмотря на количество жертв, пилотов будут хвалить за то, что они сумели посадить самолет, Минь снял крупным планом сраженного горем капитана. Это был его последний снимок, ибо тут раздался голос:

— Гарри! Минь! Кен! Хватит! Быстро! Забирайте, что у вас есть, и поехали. Передаем материал в Нью-Йорк через сателлит.

Голос принадлежал Рите Эбрамс, подъехавшей на автобусе Бюро информации. В отдалении стоял обещанный фургон с передвижным сателлитом. Диск его, складывающийся как веер во время переездов, сейчас был раскрыт и нацелен в небо.

Повинуясь указанию Риты, Минь опустил камеру. Вместе с Ритой на автобусе приехали еще две группы телевизионщиков — одна из филиала Си-би-эй, — а также газетные репортеры и фотографы. Минь понял, что они — и не только они — будут освещать развитие событий. Но лишь у Миня была заснята аварийная посадка аэробуса, и он с гордостью сознавал, что и сегодня, и в ближайшие дни его “картинки” обойдут весь мир и останутся свидетельствами для истории.

Вернон подвез Партриджа на своем “универсале” к фургону с сателлитом. По пути тот уже начал набрасывать текст выступления.

— Сделай текст на минуту сорок пять секунд, — сказала ему Рита. — Как только будешь готов, включай звук, тебя дадут крупным планом. А я пока начерно передам сообщение в Нью-Йорк.

Партридж кивнул, и Рита посмотрела на часы — было 17.45 по местному времени, или 18.45 в Нью-Йорке. Оставалось пятнадцать минут до первого блока “Вечерних новостей”.

Тем временем Партридж продолжал писать, перечитывая про себя, исправляя уже написанное. Минь вручил две бесценные кассеты Рите и вставил новую кассету в камеру, готовясь к тому моменту, когда Партридж включит звук и надо будет снять его крупным планом.

Вернон высадил их у фургона с сателлитом. Бродерик, который тоже был с ними, ехал в аэровокзал, чтобы передать свое сообщение в Нью-Йорк по телефону.

— Спасибо, ребята, — сказал он на прощание. — Помните, если захотите завтра прочесть действительно проникновенное описание события, купите “Нью-Йорк таймс”.

О'Хара, помешанный на технике, с восторгом разглядывал оборудование фургона с сателлитом.

— До чего же я обожаю этих крошек!

Смонтированный на корпусе фургона диск пятнадцати футов шириной был сейчас полностью раскрыт и подключен к двадцатикиловаттному генератору. В фургоне, в тесной аппаратной, оборудованной монтажными столами и машинами для передачи материала, стоявшими друг на друге, один из двух техников подстраивал передатчик на волну сателлита “Спейснет-2”, находившегося на расстоянии 22 300 миль над ними. Все, что они передадут, будет принято на сателлите импульсным приемопередатчиком-21 и мгновенно ретранслировано в Нью-Йорк, где и будет записано.

Тем временем Рита, стоя в фургоне рядом с техником, ловко монтировала пленку Миня, просматривая ее на телемониторе. “Ничего удивительного, — думала она, — «картинки», как всегда, великолепные”.

В нормальных условиях выпускающий и редактор передачи, работая вместе, отбирают из пленки определенные куски, затем накладывают на них звуковую дорожку с комментариями корреспондента и из всего этого составляют готовый к выходу в эфир материал. Но на такой процесс требовалось минут сорок пять, а иногда и больше, и сегодня это абсолютно исключалось. Рите приходилось решать быстро, и она отобрала несколько наиболее драматичных сцен…

А Партридж, сидя на металлических ступеньках фургона, дописал свой текст и, посовещавшись с Минем и звукооператором, наговорил его на пленку.

Учитывая, что в Нью-Йорке будет еще вступление ведущего с изложением основных фактов, Партридж начал так:

“В давно отгремевшей войне пилоты называли это «посадкой с молитвой на одно крыло». Была даже такая песенка… Сейчас вряд ли кто-либо станет такую писать.

Аэробус компании “Маскигон”, летевший из Чикаго.., с почти полной загрузкой пассажиров.., находился в шестидесяти милях от далласского аэропорта Форт-Уорт.., когда в воздухе произошло столкновение…”

Партридж, как и положено опытному телекорреспонденту, описывал все “чуть иначе, чем на «картинке»”. Это особая форма репортажа, которой нелегко научиться, и на телевидении есть сотрудники, которые так и не сумели ею овладеть. Даже профессиональные писатели признают, что это требует мастерства, так как текст лишь дополняет “картинку”, а без нее читается плохо.

Фокус — как знал Гарри Партридж и другие профессионалы его класса — состоял в том, чтобы не описывать изображаемое на экране. Человек, сидящий у телевизора, сам увидит, что происходит, ему не нужны словесные описания. В то же время текст не должен быть абстрактным, чтобы не отвлекать внимание зрителя. Словом, это настоящая литературная эквилибристика, основанная в значительной степени на инстинкте.