Бомж - Александр Гарцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Виктор всегда удивлялся этому бомжу.
Всегда Егор че нибудь да удивлял.
Сейчас вот целую лекцию прочитал про нищих на Руси. Интересно, кем он был в прежней жизни?
Прочитав как – то в городской газете «Про город» о социальном приюте в Вересниках, он решил сходит, посмотреть, посоветоваться. Осень и зима не за горами.
Приют ему сразу не понравился. Старый одноэтажный барак. Господи, не с войны ли тут стоит. Открыл старую покосившуюся противно скрипящую дверь и осторожно вошел.
Первая дверь налево с большой щелью, с выбитой внизу дырой тоскливо приотворилась. Видимо, в комнате была открыта форточка или окно. Порыв ветра и заставил ее скрипеть.
– Заходите, заходите. – пригласила его тетенька в синем халате.
Сидевший прямо перед входной дверью старый и седой охранник в черном тоже кивнул головой. Но как-то не очень дружелюбно и пристально рассмотрев Виктора.
Виктор сел на старый табурет. Смиренно, как и учил Василий, сложил на коленях руки.
Женщина посмотрела на него устало, но приветливо и как-то по-доброму. Это было необычно.
Виктор уже привык к взглядам другим, совсем другим, брезгливым, отчужденным, иногда напуганным, но чаще пренебрежительно-унизительным. А как иначе можно смотреть грязного, немытого, одетого в какое-то рванье человека с лицом, почерневшим то ли от солнца, то ли от ветра, то ли от грязи.
И не обижался Виктор.
Ну и смотрят, ну и морщатся, ну и отодвигаются брезгливо. Ну и ладно. Ну и бог с ними. Они другие. Они из другого мира, из того, про который он уже и забыл. Знал только, что есть он, другой мир, где-то там, далеко, не здесь.
Виктор взглянул на табличку: "Социальные услуги для лиц БОМЖ и лиц, освободившихся из учреждений уголовно-исполнительной системы".
Находиться рядом с уголовниками? Ну уж нет. Он свободный человек. Он БОМЖ и в таких услугах не нуждаются.
Он встал.
– Извините, – посмотрел с благодарностью на женщину, – мне надо выйти.
– Куда же вы? Ведь я вам еще ничего не рассказала.
Он встал. Осторожно зарыл дверь. Помахал рукой сердитому охраннику. И вышел.
Нет, это не то. Распорядок. Шесть коек в комнате. Принудиловка. Это как раз то, от чего он сбежал. От обязательства, от скукоты, он нежелания быть рядом с тем, с кем рядом ты быть не хочешь и не можешь.
Еще раз оглянулся на это допотопное старое деревянное здание, напоминающее скорее послевоенный барак, чем приют социальный.
А кто-то ведь отчитывается наверх, – усмехнулся он, вспомнив слова из газетного отчета, – Социальные услуги лицам без определенного места жительства предоставляют 12 межрайонных и 4 комплексных центра социального обслуживания населения, 1 специализированный центр для лиц без определенного места жителььства.
Кроме того лица без определенного места жительства, частично или полностью утратившие способность к самообслуживанию, принимаются на социальное обслуживание в стационарные организации (отделения) социального обслуживания.
– Красиво звучит. – усмехнулся он.
И отправился обратно, в город, через свой ставший уже почти родным мост, по берегу реки, через Блюхера, по железной дороге, на свою ставшей почти родной и привычной улицу Тимирязева, к регулярно проезжающим поездам, запахам угля из проносящихся мимо вагонов, манящих туда, в даль, в тепло, на юг.
Нинка принесла котенка. Маленького мяучку. И так полюбила этого маленького бездомного пушистого черненького комочка, что в последнее время постоянно таскала его с собой, прижимая грязными немытыми, почерневшими от грязи руками к себе и все приговаривала:
– Миленький мой, маленький мой, пушистенький мой.
Мужики, улыбаясь, переглядывались.
– Ишь, пробило ее. Это с похмелья. – посмеивались понимающе они, глядя на прослезившуюся Нинку. И действительно, она так растрогалась, что слезы катились по ее красным то ли от холода, то ли выпитого вчера магарыча, даже таким красным, что казалось лилово-сиреневым щекам.
Она была грязная в мятой запачканной глиной фуфайке, с растрепанными полуседыми полосами, в неизвестно какого цвета платке, и, если посмотреть со стороны даже страшная в своих больших резиновых сапогах и брюках, подобранных на вчерашней помойке, но уже порвавшихся на правом коленке. Но в этот момент. Но котенок, поглядывая то на мужиков, то на нее своими зелененьким глазками только мурлыкал, то ли от тепла ее коричневых от грязи рук, то ли от выглянувшего солнца, то чувствуя тепло ее исстрадавшейся Нинкиной души, словно чувствуя доброе биение ее истосковавшегося по детской ласке сердца.
Вот и сегодня Нинка взяла его с собой. За картоном, за металлом, да мало ли что можно найти на далекой городской свалке.
Светило солнце, и вся компания все ближе подходила к главной городской свалке, что была за деревней Урванцево на большом холодном продуваемом со всех сторон глиняном поле.
Идти было трудно. Глина чавкала под ногами. Но ободренная солнцем, да и этим непривычным им пронзительно детским мурлыканием черного пушистого комочка и цветущей Нинкиной улыбкой компания все ближе подходила к упавшему с противоположной стороны деревни забору.
вдруг со стороны деревни большим скачками размахивая грозно большим ушами и черным хвостом к бросилась собака. Виктор успел оглянуться. Страшно большой черный алабай все ближе и ближе. Молча, не тратя силы на лай, большими прыжками приближался к ним.
– Василий! – крикнул Виктор смотри.
Васили оглянулся.
– Да не было тут никогда охраны, тем более собак., – ты думаешь к нам?
– Парни, смотрите, – Егор показал на дорогу. Там на краю деревни стоял большо джип и три толстых в кожаных куртках лысых мужика свистели, махали руками.
Ветер доносил их визгливые крики:
– Ату их, ату, Барс!
– Развлекаются, шпана, – зло подумалось Виктору.
– Егор! – крикнул он, – оглядываясь в поисках какой-либо палки или дубины.
Егор побежал к Нинке. Но она была далеко впереди и ничего не видела, и не слышала.
Тем временем алабай, не обращая внимания на Виктора и Василия, сменил курс и помчался прямо на Нинку с котенком. Она, увидев собаку, остановилась.
– Нинка, – кричал бегущий к ней с вырванной осинкой Василий, – Нинка, бросай котенка!
Нинка посмотрела на Василия, на бегущего к ней Егора, на приближающуюся собаку, отрицательно помотала головой и в последний момент быстрым движением спрятала своего любимого котика в фуфайку, и придавленная огромной туше алабая рухнула вниз лицом.
Похоже собака не чувствовала боли. Васили и Виктор колотили изо всех сил. Она не выпускала фуфайку.
Подъехал джип.
Подвывая и прихрамывая, собака отозвалась на приказ хозяина. Он быстро накинул на нее ошейник, и вся компания, испуганно поглядывая на неподвижно лежащий комок фуфайки, на разъяренных стоящих с палками наготове Василия и Виктора быстро залезла в машину и, разбрызгивая комья грязи, умчалась.
– Сволочи, нелюди, – плакал Егор, наклоняясь над Нинкой.
– Бандиты. – сказал Виктор. – Я их знаю.
Подошли к Нинке. Разорваны рукава. На голове кровь. Дышит. Живая. Из-под фуфайки попискивал ее любимый котик. Хорошо, что на шум прибежал из крайнего дома хозяин. Перевязанную всякими лоскутками
