Траектория птицы счастья - Татьяна Веденская

– Ну, дай Бог, – кивнула я. В целом, мне было все равно. Дима был моей соломинкой, за которую я цеплялась из последних сил. Больше у меня в целом мире не было никого.

Так мы оказались в Москве. С тех пор и по сей день я всегда не к месту. Вечный приезжий, которому никто и никогда не рад. Впрочем, я кривлю душой. Да, в целом Москва крайне отрицательно относится к приезжим, с этим не поспоришь. У меня, например, до сих пор остался легкий, но очень ощутимый северокавказский акцент. Я выросла на Кавказе, и впитала их способ произносить «к» как «кхе», смягчать все согласные и тому подобное. Я этого не замечаю, но продавцы в магазинах – да. Люди в очередях тоже, и милиция, естественно. И без толку объяснять, что я самая что ни на есть русская, с моим выговором здесь я – лимита. Я и миллионы других, таких же, как и я.

Порой мне интересно, каково реальное соотношение москвичей и приезжих. У меня есть сильное подозрение, что весы давно уже качнулись в другую сторону. Сейчас по данным наших статистических служб в дневные часы рабочего дня по Москве разгуливает двадцать восемь миллионов человек. Естественно, я говорю не об официальной статистике, а о данных служб спасения, МЧС и наших данных со Скорой Помощи. Ежедневно огромные толпы людей заполняют пригородные электрички и втекают на московские вокзалы, чтобы отправиться на работу. У них там, в Егорьевске, Клину и Шатуре работы нет. Самолеты, автомобили, переминающиеся в огромных пробках перед МКАДОМ, все виды транспорта везут в Москву людей.

Конечно, когда мы с Димой только приехали в Москву, этот процесс не зашел еще так далеко. Людей было меньше, но все-таки гораздо больше, чем врачей на московской Скорой. Там хватались за голову. Многомиллионный город разрастался, как тесто на дрожжах, а количество карет скорой помощи сохранялось на уровне олимпийских игр восьмидесятых. И сегодня, кстати, это по-прежнему так. И вот, в середине девяностых лечить людей было некому. Опустели больницы, поликлиники, центры травматологии. На Скорой в те годы тоже проистекал жесточайший кризис. Зарплату практически не платили, люди утекали как песок сквозь пальцы. Бывало, что на вызов по аварийной травме, где дело идет на минуты, ехать просто физически было некому. Оставалось одно – брать приезжих. Сегодня на Скорой работает уже около семидесяти процентов выходцев из российской глубинки и стран СНГ. А тогда еще работали москвичи, которым без зарплаты совсем не нравилось так много и тяжело работать. Их можно было понять. Для них были открыты двери в заливающий все золотым дождем русский бизнес. Врачи становились менеджерами, клерками, кому-то везло, и он оказывался за банковской стойкой. Так что мы с Димой пришлись совершенно кстати.

– У вас есть прописка? – это был единственный вопрос, который нам с Димой при приеме на работу.

– Г. Грозный, микрорайон Минутка, – широко улыбнулся Дима. – Но у нас статус вынужденных переселенцев, мы имеем право поселиться там, где сможем.

– Отлично. Отнесите документы в отдел кадров и садитесь на машины, – радостно кивнул главный врач подстанции на Беговой. У него совсем не было людей, он не успевал приехать на вызовы к умирающим. Ему было все равно, откуда мы. Тем более что гастарбайтер работает не на страх, а на совесть, помноженную на страх. Мы держимся за наши места всеми четырьмя лапами.

С того момента и началась моя московская эра. Двенадцать лет, восемь из которых я думала, что у нас с Димой Большая Любовь. Дима был сильным и рациональным. Больше всего на свете он хотел стабильности. Большой жизненной стабильности, при которой исключается вариант стояния с чемоданами на улице под дождем. Он с неописуемым рвением стал строить светлое будущее. А я мечтала по вечерам утыкаться носом в его плечо и засыпать, чувствуя его ладонь на своей груди. И, действительно, те, кто пишут о Большой Любви, не врут – это было прекрасно. Хотя и тяжело, именно с точки зрения простого материального выживания. Впрочем, трудности нас не пугали.

С помощью все того же Диминого знакомого мы сняли комнату в самой что ни на есть классической коммунальной квартире. Преодолев хренову тучу километров, разделявших ставропольский край с Москвой, мы были бы рады поселиться хоть в собачьей будке, а коммуналка наша располагалась в центре столицы, практически в пяти минутах ходьбы от метро Курской. Однако жить там практически было невозможно, ибо дом был принят госкомиссией еще в позапрошлом веке, при царе-батюшке. И этим объяснялась сказочно низкая стоимость аренды, а также равнодушие хозяев к количеству и месту прописки арендаторов. В кухне, на самом видном месте зияла дыра, сквозь которую можно было видеть разруху подвального этажа. Через нее же, кстати, к нам в гости наведывались килограммовые подвальные тараканы. Сама же квартира состояла из восьми разномастных комнат, объединенных общим туалетом и коридором, в котором курили разного вида молодые мужчины, предположительно с окрестных строек. В Москве много строят. Я это очень одобряю, это значит, что город живет, растет, притягивает своими огнями новых людей. Город мечты, в котором многим находится место, пусть даже в дореволюционном доме.

Мы приспособились и жили в коммуналке с множеством дверей, за которыми отсыпались рабочие и Бог весть еще кто. Приезжие – народ подневольный, вечно стоящий под ударом, нуждающийся и в этом месте, и в этой работе, и в этих тараканах. Москва презрительно поглядывает через плечо на человека с немосковским говорком. И отчего-то считает, что именно он – приезжий с Украины, Армении, Молдавии и т. п., создает криминогенную опасность в столице. Смею заявить, что за три года проживания в квартире, буквально набитой рабочим людом, я не застала ни одной пьяной драки, ни единого случая кражи чужого. Очередь в наш единственный туалет – это да, бывало. Но не больше. Мы все больше всего на свете хотели спокойно жить и работать, надеясь, что со временем нам улыбнется судьба и мы найдем для себя более комфортное жилище. Иными словами, мы ПРОБИВАЛИСЬ.

За неимением во времена постройки самого понятия «ванная комната», в свое время советским коммунальщикам пришлось откусить от кухни кусочек пожирнее, отгородить его фанерой и разместить там чугунную ванну. Так что, принимая душ, я вполне могла поддержать светский разговор с теми, кто в это время, скажем, отваривал на кухне макароны. Хозяев в этой чудо-хате не было ни одного, ибо не пристало коренным москвичам жить в подобных условиях. Зато в силу экономической привлекательности квартира была набита нами – гастарбайтерами разных мастей, для которых возможность ЗАЦЕПИТЬСЯ означала практически все. За восемь лет, что я прожила в том доме, я так и не узнала точно, сколько одновременно человек какого пола проживает за остальными семью закрытыми дверьми. Может быть, потому, что они все время менялись.