Красавица - Робин Мак-Кинли

Я оставила это без внимания.

– Одна из кобылок Тома умерла в родах и он сказал, что жеребенок может выжить, если тот, у кого есть время и терпение, будет кормить маленького из бутылочки. Я так и сделала. Назвала бедняжку Великодушным – ну, мне было всего одиннадцать. Это было четыре года назад. Том обычно продает их в возрасте четырех-пяти лет. Он позволил мне тренировать коня немного – не только основной курс приучения к седлу. Все его Великие Лошади проходят необычную дрессировку: как вести себя на параде, как стоять смирно. Ну, мне, наверное, пора.

– Она раньше читала ему свои переводы греческих авторов, – прошептала Грейс. – И он выжил.

– А у ее гувернантки от этого припадки случались, – сказала Хоуп. – Но я уверена, что конь знал греческий лучше, чем Мисс Стэнли.

Я сердито взглянула на сестру.

– Он здесь был недолго, потом я отвела его обратно к Тому в конюшню, когда коню исполнился год. Но навещала его почти каждый день, только… хм, в последнее время не могла.

Я начала подниматься по лестнице.

– Я скоро приду. Не ешьте все печенье, я все еще хочу выпить чая.

– Можно пойти с тобой и взглянуть на коня? – спросил Жэр.

– Конечно, – ответила я.

*****

Двенадцать дней спустя после торгов я ехала на Великодушном с Грейс позади меня в женском седле; мы покидали город, в котором прожили всю свою жизнь. Остальные ехали в длинной деревянной повозке за нами. Жэр управлял упряжкой, Хоуп сидела рядом, держа за руку Отца, который был позади, в повозке. Никто из нас не оглянулся. Мы держали путь вместе с караваном, что совершал эту поездку дважды в год: начиналась дорога от большой фермы к югу от города и проходила по городкам далеко на север; путешественники прибывали к месту назначения на несколько недель, а потом поворачивали обратно и снова шли на юг.

Эти люди знали свой путь и опасности, которые их подстерегали, они всегда были готовы (за отдельную плату) взять попутчиков с собой. К нашему удобству, караван проходил как раз в десяти милях от деревни, что должна была стать нашим новым домом.

Хоуп и я согласились, в один из наших разговоров поздней ночью, что это делает нас чуть менее одинокими и отрезанными от цивилизации и от остального мира.

Я вспомнила, что несколько лет назад, одна знакомая нам семья, которую постиг неудачный рок, тоже сели в повозку и уехали из города с этим же караваном. Мне никогда не приходило в голову, что мы однажды можем повторить их судьбу.

Великодушный цокал копытами, засыпая на ходу, медленно пожевывая удила; его медленная походка могла догнать двоих крепких лошадей, запряженных в повозку. Было несколько неудобно брать его с собой, для верховой лошади он был слишком дорогим удовольствием; он также был слишком заметным приобретением для любого наглого воришки, который мог бы нас выслеживать.

Но весна была в разгаре, так что недостатка в корму моему массивному коню и его непомерному аппетиту не было. Я обещала ему снять сбрую, как только мы приедем в новый дом. Жэрвейн покачал головой, но не думаю, что он имел в виду, будто Великодушного нужно было оставить. Караванщики тоже качали головами и громко переговаривались: мол, тот, кто мог позволить себе такую лошадь, мог ехать в своем собственном караване, с наемной охраной, и не тревожить их простую компанию, соблазняя воров и убийц яркой приманкой. Но караван также выполнял работу для конюшни Тома, и, должно быть, история стала им известна, потому что в первые дни поездки ко мне подошли несколько караванщиков, чтобы взглянуть на Великодушного повнимательнее и с большим сочувствием, а также любопытством. Один из них спросил меня:

– Так это тот самый конь, что не смог бы есть, если бы ты оставила его, а, маленькая мисс?

Он потрепал коня по шее. Мужчину тоже звали Том, Том Брэдли; и он начал приходить к нашему огню иногда по вечерам. Дни медленно превращались в недели и мы все больше и больше привыкали друг к другу.

Многие караванщики держались особняком; слишком много они повидали путешественников в такой обстановке, ехавших в новые, неизвестные края, чтобы интересоваться ими. Они не обращали на нас внимания: не со зла, а просто с безразличием, как они не обращали внимания ни на что, кроме лошадей, складывания грузов, состояния повозок, дорог и погоды. Визиты Тома Брэдли мы приветствовали, потому что даже с добродушием и оптимизмом Жэрвейна, мы все равно склонялись к унынию. Никто из нас не привык к долгим, изнуряющим часам езды ни верхом на лошади (что было предпочтительнее), ни в повозке, которая была построена для перевозки тяжелых грузов и была оборудована для деликатного человеческого груза.

– Да ладно, – говорил Том, – ты держишься молодцом; и через недельку-другую станет легче, ты привыкнешь к этому. Поешь немного рагу с мясом и будешь как новенькая.

Том знал все, что можно было о готовке в горшке над небольшим костром и научил нас жарить картофель на углях. А когда Грейс не могла заснуть от боли, вызванной путешествием в седле, он каким-то образом нашел овчинку, на которой она могла сидеть и не взял за это ни пенни.

– Меня называют Сестрой милосердия, – сказал он с усмешкой, – все остальные; но я не против. Кто-то же должен присматривать за вами, простаками, а то будут проблемы, если вы не сможете за собой уследить. Кроме, конечно же, вас, сэр, – он кивнул Жэрвейну, который хохотнул.

– Я благодарен вам за помощь не меньше остальных, Том, – сказал он. – Я не много знаю о повозках, как вы уже могли заметить.

Том усмехнулся.

– О, да, я этим лет двадцать, нет, тридцать уже занимаюсь, и нет ничего, что я не знаю о повозках. Нет у меня дома, семьи, знаете ли, так что я забочусь о тех, кому я необходим в этих поездках. И, скажу я вам сейчас, да и потом скажу, когда покинете нас и пойдете своим путем: я вам желаю удачи, а это редко говорю. Ухаживать за кем-то – это, по большей части, благое дело. И мне будет жаль расстаться с вами, ребята.

Поездка длилась уже два долгих месяца и к тому времени, как мы отделились от каравана, мы все были покрыты ссадинами от седел, парализованы болью в каждом дюйме костей, мыщц и кожи от того, что спали на земле, и сыты по горло всем происходившим.

Единственными, кто не был настолько подвержен тому, что для нас, девушек, было отчаянным бременем, были Жэрвейн и Великодушный: Жэр все также был спокоен и радушен как в день, когда впервые вошел в наш дом, больше трех месяцев назад; а Великодушный продолжал дружелюбно трусить в хвосте каравана, словно ему не было дела до окружающих. Мы все похудели, окрепли и отрастили космы. Том пожал всем руки и пощекотал Великодушного под подбородком; пожелав нам удачи, как и обещал, он сказал, что мы встретимся через полгода. Он заедет поздороваться и забрать пару лошадей, что мы взяли с собой из каравана.