Последний праведник - А. Й. Казински

— Флавио! — рявкнул Томмасо. — Если он дотронется до трупа, надевай на него наручники!

Лоренцо в ярости топнул ногой.

— Фонарик, — попросил Томмасо, протягивая руку.

Флавио зажал рукой рот и опустил глаза, подавая ему фонарик. На первый взгляд на полу не было никаких следов — и все-таки. На кухне, именно там, где висел на потолочной балке стеклодув, было подметено, в то время как в ужасно грязной гостиной никто этим не озаботился. Телефон снова запищал. Томмасо открыл дверь, ведущую из кухни в небольшой, полностью заросший садик. Виноградная лоза растянулась на несколько метров. Видно было, что когда-то ее пытались подрезать так, чтобы она закрывала верх террасы, но потом махнули на нее рукой и позволили тянуться за солнцем и вскарабкаться даже на крышу. В мастерской горел свет, Томмасо сделал несколько шагов сквозь садик и распахнул дверь. В мастерской, в отличие от остального дома, царил порядок.

Еще одно сообщение на экране телефона. Они приходили волнами. Он не решался пока на них взглянуть.

Пол в мастерской был из белого бетона. Томмасо поскреб его пальцем — поверхность пористая, как будто из мела, такого же, как на каблуках стеклодува. Он сел на стул, делая вид, что не слышит, как Флавио зовет его из дома. Первое предположение оказалось верным: это не самоубийство, это месть. Месть жены. Стеклодува убили здесь, в мастерской, и затащили обратно в дом, поэтому каблуки и стали белыми.

— Что ты здесь делаешь?

Томмасо поднял глаза на вошедшего Флавио.

— Ты в порядке? У тебя не очень-то здоровый вид.

— Нам нужен кто-то из судебной медицины. И техники из Венето, — сказал Томмасо, игнорируя его попытки поиграть в диагноста.

— Зачем?

Томмасо провел пальцем по полу и демонстративно помахал им перед Флавио, чтобы тот заметил, каким белым сделался палец.

— Тем же самым измазаны его каблуки, попробуй присмотреться.

Потребовалось несколько секунд, чтобы это дошло до Флавио.

— Арестовать вдову?

— Да, для начала стоило бы.

Флавио грустно покачал головой. Томмасо прекрасно понимал, что Флавио чувствует в эти секунды: уныние. История, которую им в течение следующих нескольких часов придется выслушать от вдовы, наверняка будет о нищете, пьянстве, потерянной работе, семейном насилии и островном сумасшествии. Обычная венецианская история последних лет. Где-то там наверняка лежит и ждет своего часа страховка — или вдова стеклодува просто не могла больше терпеть, без всякой страховки? Флавио позвонил в участок, собираясь с силами для того, чтобы провести нужные аресты. Томмасо глубоко вздохнул и подумал, что этой ночью наступит конец света. Он по-прежнему не решался открыть сообщения на телефоне. Четыре сообщения с фотографиями от Джузеппе Локателли из Индии. Томмасо выудил из кармана очки для чтения и принялся рассматривать первую фотографию с отметиной на спине умершего. Такая же, как и у остальных. Потом он взглянул на фотографию отметины крупным планом.

— Тридцать четыре, — сказал он вслух. — Остались двое.

6

Дортеавай, Копенгаген

Маниакально-депрессивный. Нильс услышал, как за закрытыми дверями Леон перешептывается с другими полицейскими, он знал, что именно так его чаще всего и характеризуют. Знал он и то, что в их мире под этим подразумевалось: у него не все дома. Но нет, Нильс не маниакально-депрессивный. Просто иногда у него бывают периоды подъема, а иногда он опускается на самое дно. Последнее такое падение на дно затянулось на несколько месяцев.

Нильс шел по центру комнаты, рассматривая свои голые ноги. Они по-прежнему дрожали, холод мешал ему окончательно сосредоточиться. На какую-то долю секунды Нильс даже засомневался: а стоит ли продолжать все это? Можно ведь уйти, позволить Леону действовать жестко. Сам он ни разу за всю жизнь не выстрелил из своего служебного пистолета — и ни разу не выстрелит в будущем, в этом он не сомневался. У него просто рука не поднимется. Может быть, именно поэтому он и стал переговорщиком — ведь в полиции только переговорщики всегда безоружны.

Нильс откашлялся и крикнул:

— Петер! Ты что, думаешь, я идиот? — Он сделал два шага в направлении спальни. — Ты что, думаешь, я не знаю, каково это? Каково работать так, как я и ты?

Он знал, что Петер слушает, он слышал его дыхание. Главная его задача теперь — завоевать доверие Петера и убедить того отпустить детей.

— Люди, которые с этим не сталкивались, не знают, что такое отнять у кого-то жизнь. Не знают, что это все равно что загубить свою собственную.

Нильс сделал паузу, чтобы его последние фразы на мгновение повисли в воздухе.

— Ответь мне, Петер! — крикнул он командным голосом. Такой жесткий тон удивил его самого, но Петер солдат, ему нужны приказы.

— Я сказал: отвечай, рядовой Янссон!

— Что ты хочешь? — крикнул Петер из спальни. — Что ты хочешь, гад?

— Нет! Что ты хочешь, Петер? Что ты хочешь? Ты хочешь убраться отсюда к чертовой матери? Я тебя прекрасно понимаю. Это действительно гадкий мир.

Никакого ответа.

— Я сейчас войду к тебе. Я безоружен и полностью раздет, как ты и просил. Я медленно открою дверь, чтобы ты меня увидел.

Нильс сделал три шага по направлению к двери.

— Я открываю дверь.

Он подождал несколько секунд, настраивая дыхание, помня о том, как важно дышать ровно и ничем не выдавать волнения. Закрыл глаза на мгновение, снова открыл их, толкнул дверь и остановился в проеме. На кровати недвижно лежала девочка лет четырнадцати-пятнадцати, Клара. Первенец. Постельное белье залито кровью. Петер сидел в дальнем углу комнаты и удивленно таращился на голого человека в дверях. На нем была солдатская форма; вид какой-то туповатый. Раненый зверь с охотничьим ружьем, нацеленным на Нильса, в руках и пустой бутылкой, стоящей между ног.

— Я сам решаю, что мне делать, — прошептал Петер, но голос его больше не звучал так уверенно, как раньше.

— Где Софие?

Петер не ответил, но, услышав тихий всхлип из-под кровати, опустил оружие и навел его на маленькую свернувшуюся калачиком на полу Софие.

— Мы все собираемся подальше отсюда, — сказал Петер, впервые глядя Нильсу в глаза.

Нильс выдержал его взгляд:

— Да. Мы собираемся куда подальше. Но не Софие.

— И она тоже. Вся семья.

— Я сейчас сяду.

Нильс сел на кровать. Кровь мертвой девочки капала с покрывала на пол, пачкая его босую ногу. В воздухе висел тяжелый запах слежавшихся одеял и спиртного. Нильс подождал немного, бездействуя. Он чувствовал, что Петер не готов убить свою младшую дочь. Существует много способов и техник для переговоров с захватчиками заложников, настолько много, что Нильс, например, отстал в профессиональном плане от двух своих коллег, которые прошли специальный курс в Штатах, в самом ФБР. По идее, он тоже должен был лететь тогда вместе с ними, но боязнь путешествий вынудила его остаться дома. Ему даже подумать было страшно о том, чтобы усесться в многотонный железный корпус и висеть на высоте почти сорока тысяч футов над Атлантическим океаном. Результат оказался довольно предсказуемым: начальники перестали задействовать Нильса в переговорах и вызывали его только в случае болезни или отпуска коллег, как сегодня вечером.

Если действовать по учебнику, тогда сейчас нужно начинать торговаться с Петером. Заставить его проговорить какие-то желания или выдвинуть требования, любые, какие угодно — только чтобы потянуть время и дать его мозгам успокоиться. Это может быть что-то совсем банальное, например, еще немного виски или сигарета. Но Нильс давным-давно отказался от всяких учебников.

— Софие! — крикнул он и тут же повторил снова: — Софие!

— Да… — послышалось из-под кровати.

— Сейчас мне нужно поговорить с твоим папой, и это не детский разговор. Так что тебе придется выйти.

Нильс говорил жестко, очень жестко, ни на секунду не отводя при этом глаз от лица Петера. Софие не отвечала. Нильс был теперь офицером Петера, его начальником, его союзником.

— Давай делай то, что мы с папой просим. Выходи из комнаты. Иди на лестничную площадку!

Наконец Нильс услышал, что девочка пошевелилась под кроватью.

— Не смотри на нас! Выходи, сейчас же! — громко сказал он.

Он слышал, как маленькие шажки пробежали по гостиной, как открылась и захлопнулась входная дверь. В спальне остались Нильс, Петер и труп девочки-подростка.

Нильс рассматривал солдата. Петер Янссон, двадцать семь лет, рядовой в отставке. Настоящий датский герой. Петер развернул ружье и приставил дуло снизу к своему подбородку.

Он закрыл глаза. Нильсу казалось даже, что он слышит, как Леон шепчет ему с лестничной площадки:

— Дай ему сделать то, что он хочет, Нильс. Дай придурку выпустить себе мозги.

— Где ты хочешь, чтобы тебя похоронили?