И бегемоты сварились в своих бассейнах (And the Hippos Boiled in Their Tanks) - Джек Керуак

Я спросил, почему бы ему в таком случае не заняться йогой, но он сказал, что море подходит больше.

В баре работало радио. Диктор читал новости о пожаре в цирке и, как обычно, смаковал сочные детали. «Бегемоты сварились прямо в своих бассейнах», – сказал он. Фил повернулся к Барбаре.

– Как насчет порции отварного бегемота, крошка?

– Не смешно, – хмыкнула она.

– Так или иначе, пора подкрепиться, – заявил он.

Мы двинулись в кафе-автомат на Пятьдесят седьмой и взяли по горшочку тушеных бобов с ломтиком бекона. Пока ели, Фил даже не смотрел на Барбару, и развлекать ее приходилось одному Кэткарту.

Потом мы сели в подземку и поехали домой на Вашингтон-сквер. Фил, прислонясь к двери, молча смотрел, как мимо проносится темнота.

Кэткарт и Барбара сидели и беседовали, но ей было явно не по себе от отношения Фила. Кэткарт и сам поглядывал на Него с неодобрением.

Вернувшись в квартиру номер тридцать два, мы захватили Джейни, которая уже перестала на меня дуться, и пошли в таверну «Минетта» пить перно. Фил всю дорогу подшучивал над Барбарой. В конце концов Кэткарт не выдержал и спросил:

– Что с тобой сегодня?

И в самом деле, прежде Фил никогда так себя с ней не вел. Может быть, теперь, когда с Рэмси покончено, она больше не нужна ему для опоры?

К трем часам ночи мы все порядком нагрузились перно.

5 – Уилл Деннисон

В понедельник утром по почте пришел вызов из сыскного агентства. Я подал заявление о приеме на работу месяц назад и почти уже забыл об этом. Похоже, они так и не удосужились проверить мои отпечатки пальцев и фальшивые рекомендации. Пришлось ехать оформляться. Мне выдали целую кипу повесток и велели вручить адресатам.

К Алу я попал где-то уже к шести, проездив весь день по городу в поисках последнего клиента, Лео Леви. Более скользкого сына Авраама мне встречать не приходилось. Если у нью-йоркского еврея есть хотя бы несколько знакомых, в конечном счете неизбежно приходится отдавать повестку кому-то из них.

Настроение у Ала было ни к черту. Днем он позвонил Филипу, и тот сказал: «Пожалуй, тебе лучше держаться от меня подальше». Ал спросил для кого лучше, и Филип ответил: «Для меня».

– Он это что, серьезно? – спросил я.

– Да, он говорил очень неприветливо.

– Ладно, не бери в голову, – посоветовал я, садясь в кресло.

Тут постучали, и Ал спросил:

– Кто там?

В дверь заглянула Агнес О’Рурк, потом вошла и села на кровать рядом с Алом.

– Похоже, Хью забрали федералы. ,

– Вот как? – откликнулся я. – Он говорил, что его ищут, и сегодня с утра сам собирался к ним идти.

– Я звонила в следственную тюрьму, – сказала Агнес. – Они не признаются, что держат его, но я уверена, что Хью у них, потому что мы договорились, что он при первой возможности сообщит, как дела.

– Ты спросила конкретно, есть ли среди арестованных человек по имени Хью Мэддокс?

– Да, и мне сказали, что такой у них не значится.

Я пожал плечами.

– На самом деле, кто его знает – может, он не Мэддокс, а Маддокс или Мэдикс, или еще как-нибудь.

– Мы принялись обсуждать это, но никаких новых идей в голову не приходило, поэтому повторяли одной то же. Наконец Агнес встала и ушла. Ал снова заговорил о Филипе. Он был уверен, что это реакция на ту сцену на крыше.

– Вот-вот, не надо было тянуть, – кивнул я.

Он снова завел старую песню о любви и постоянстве, но я спорить не стал и предложил лучше сходить подкрепиться. Мы пошли в «Гриль-центр» на Шестой авеню. Есть мне захотелось только после двух вермутов с содовой, и я заказал холодного омара. Ал тоже взял себе омара и кружку пива.

– Пойду сегодня вечером и заберусь к нему в спальню, – заявил он.

Я выплюнул кусок клешни.

– Ну ты даешь! Вот это я называю брать быка за рога.

Однако Ал не шутил.

– Нет, я только проберусь в комнату, когда он будет спать, и посмотрю на него.

– А если он проснется? Подумает, что в окно влетел вампир.

– Нет, – покачал головой Ал, – он просто прогонит меня. Так уже было.

– Ты что, стоишь и смотришь, больше ничего?

– Да, – кивнул он. – Подхожу как можно ближе, чтобы только не разбудить, и стою до самого рассвета.

Я высказал опасение, что когда-нибудь его арестуют как грабителя или вообще пристрелят.

– Придется рискнуть, – обреченно проговорил Ал. – Я осмотрел дом, там можно подняться на лифте на последний этаж и вылезти на крышу по пожарной лестнице. Подожду часов до трех, а потом заберусь в квартиру, она как раз на последнем этаже.

– Смотри не перепутай, а то перепугаешь кого-нибудь другого.

– Я знаю, где его комната.

Мы доехали на метро до Вашингтон-сквер, а на выходе распрощались, потому что нам нужно было в разные стороны. Я шел по Бликер-стрит мимо стайки итальянских мальчишек, игравших в бейсбол палкой от швабры, и думал про затею. Ала. Она напомнила мне его давнюю фантазию: оказаться с Филипом наедине в темной-пещере, где стены, обиты черным бархатом и света достаточно, лишь чтобы видеть лица, Так и остаться навсегда под землей.

Когда я пришел домой, спать было еще рано. Я послонялся по комнате, раскинул пару раз пасьянс, а потом решил сделать себе укол морфия, которого не принимал уже несколько недель. Приготовил на столике у кровати стакан воды, спиртовку, столовую ложку, вату и спирт. Потом выдвинул ящик и достал оттуда шприц и таблетки морфина в пузырьке с надписью «Бензедрин». Расколол одну таблетку ножом пополам, отмерил шприцем воды в ложку, положил туда полторы таблетки и стал греть на спиртовке. Когда таблетки полностью растворились, дал жидкости остыть, набрал ее в шприц, насадил иглу и стал искать вену на сгибе локтя. Уколол ее, вытянул немного крови и дал ей смешаться с раствором, а потом ввел обратно. По телу сразу разлился покой и умиротворение.

Я убрал все со стола, разделся и лег в постель. В голову лезли мысли о Филипе и Але, и все детали их отношений, дошедшие до меня за последние два года, стали сами собой складываться в последовательную историю. Я встретил Ала в баре, где работал в то время, и с тех пор он только и делал, что болтал о Филипе. Из его рассказов я по большей части и почерпнул все подробности.

Отец Филипа носил фамилию Туриан, родился в Стамбуле и происхождение его осталось неясным. Он был строен, худощав и очень хорош собой, но очаровательную улыбку немного портил жесткий, застывший, почти стеклянный взгляд. Пробираясь сквозь толпу, он как-то особенно грациозно и в то же время агрессивно, по-звериному изгибал тело. Преодолев невзгоды ранней юности, Туриан утвердился в профессии теневого брокера, наладив успешную оптовую торговлю наркотиками, женщинами и краденым. Когда появлялся выгодный товар, он мигом отыскивал покупателя и брал немалые комиссионные с обеих сторон, предоставляя основной риск другим. Как замечал Филип, «старик не жулик, он финансист». Вся жизнь Туриана-старшего прошла среди паутины замысловатых сделок, сквозь которую он спокойно и целеустремленно пробирался.

Мать Филипа была американкой из хорошей бостонской семьи. Окончив университет Смита, она путешествовала по Европе, когда лесбийские наклонности внезапно возобладали над строгим воспитанием, что привело к интрижке в Париже с женщиной постарше. Этот эпизод поселил в душе матери Филипа беспокойство и сознание своей греховности. Типичная современная пуританка, она была способна поверить в грех, не веря в Бога. Вера казалась ей чем-то постыдным, проявлением слабости.

Через несколько месяцев в отношениях наступил разрыв, и она покинула Париж, решив никогда больше не заниматься подобными вещами. Дальше были Вена, Будапешт и, наконец, Стамбул.

Туриан подцепил ее в кафе, представившись персидским князем. Он сразу оценил перспективы союза с наследницей из богатой семьи с безупречной репутацией. Она искала в этом браке избавление от порочных наклонностей, глоток чистой атмосферы, где есть только факты и никаких метаний, страстей и неврозов. Подсознательная тяга к самоистязанию и саморазрушению была обуздана и обращена на самосовершенствование, достижение высшей гармонии в новом союзе.

Однако спокойная самодостаточность Туриана не дала осуществить эти мечты. На самом деле он ни в ком не нуждался. В результате миссис Туриан отвернулась от супруга и обратила все душевные силы и обманутые ожидания на Филипа. Она таскала сына по всей Европе, беспрестанно твердя об эгоизме и невнимательности отца и используя его как отрицательный пример.

Сам Туриан воспринял такой поворот с полным равнодушием. Он построил огромный особняк и – бок о бок с прежними сомнительными предприятиями – завел легальное дело, отнимавшее все больше времени. Наркотики, которые он прежде употреблял время от времени, чтобы обострить чувства и повысить выносливость в беспорядочной деловой суете, постепенно стали необходимостью. Туриан начал сдавать, хотя и без скандалов и нервных срывов, как бывает у западных коммерсантов. Его уравновешенность превращалась в апатию, он забывал о деловых встречах и проводил целые дни в гомосексуальных развлечениях и турецких банях, подстегивая себя гашишем. Сексуальность также постепенно угасала, уступая место противоестественному спокойствию морфия.