Златоборье - Владислав Бахревский

— Я не чавкал, а хлебал! — задиристо возразил Ной Соломонович и вышел за дверь, оставив Дразнилу с носом и с приготовленной на язычке дразнилкой.

— Гаррражаанин! — рявкнул скворец, потому что и впрямь обиделся: говорящему скворцу положено удивляться. Много ли их на белом свете, говорящих скворцов?

— Даша! — окликнул внучку дедушка: — Ты вот что, милая…

Никудин Ниоткудович озабоченно чесал макушку и покусывал ус.

— Я погляжу и за бором, и за хозяйством. Только скажи, когда ждать обратно.

— Ты уж и впрямь похозяйствуй, — обрадовался Никудин Ниоткудович. — Тут только ещё одна запятая. К Велимиру Велимировичу нынче приезжает мальчишка, сын учёных лесоводов. Теперь не знаю, как и быть. Ведь он тяжеловоспитуемый.

— Дедушка! Я за ним на Ивене съезжу.

— Привезти привезёшь, а ну как он тебя обижать станет? Помыкать, капризничать… Безобразить.

— Дедушка, а мои друзья? Проша, Сеня, Гуня… Ты сам в Проклятом лесу поосторожней ходи.

— Да уж поостерегусь, Даша. Мне бы только Ноя Соломоныча удержать. Рисковая голова! Тут дедушка поцеловал внучку троекратно и стал собираться в дорогу.

Старшие — за болото, за тайной, младшая — в Старорусское лесничество, за гостем. Дразнила — и тот взгрустнул. Сидел на приступочке скворечника и чвиркал по-воробьиному.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

АНТОША

На лесничего Велимира Велимировича жалко было смотреть. Велимир Велимирович стоял у себя в конторе возле своего стола и нервно теребил края шляпы. Его место в деревянном удобном креслице занимал отпрыск учёных лесоводов — Антоша.

Антоша одну ногу положил на стол, другую — на подлокотник кресла, но вид у него был равнодушно безучастный. И всё-таки это была наглость. Наглость! Наглость! До дрожи, до трясения рук, ног, подбородка наглость! Велимира Велимировича трясло, но ведь не драться же с ребёнком? Ведь Антоше, кажется, двенадцатый всего лишь…

— Мне пора, — сказал ребенок. — Сбегу через пять минут.

И поглядел на свои наручные часы.

— Как это через пять минут? — В голосе у Велимира Велимировича задрожали слезы. — Я твоим маме с папой слово дал…

— Ты давал — ты и отвечай.

— Но послушай, пожалуйста. Я тебя в Златоборье собираюсь отвезти. Там озеро. Там корабельный лес.

— Корабли, дядя, из металлов штампуют…

— Мальчик! Но… В Златоборье хорошо. Там… Там есть Леший. Там — Домовой. Честное слово.

— Всё?

— Все, — согласился Велимир Велимирович.

Антоша нажал кнопку магнитофона, это была единственная вещь, с которой он прибил в Старорусское лесничество. Еще раз зевнул и встал. От музыкального грохота во дворе разбегались куры.

Антоша подошел к окошку, намереваясь сплюнуть, но передумал и сплюнул на пол.

В это же самое время в окне объявилась лошадиная голова.

— Свинничает? — перебасив бас-гитару, спросил Ивень.

— Свинничает, — крикнул что было мочи Велимир Велимирович и тотчас схватился за голову.

— Здравствуйте, Велимир Велимирович! — тоненько прокричала Даша, объявляясь в окошке вместо лошадиной головы. — Так я его забираю?

— Пожжжалуйстатаа! — точь-в-точь, как Дразнила, прожужжал лесничий.

Даша исчезла, опять появилась голова белой лошади, оскалилась, взяла Антошу за шиворот и вытянула вон из конторы. Вместе с магнитофоном.

Велимир Велимирович высунулся из окна.

Белый Конь уносил двух всадников под своды торжественных деревьев. Белый Конь скакал так, что деревья уж не мелькали, а слились в два огромных дерева, росших по сторонам дороги. Даша обернулась к седоку, вцепившемуся в её плечи.

— Не жми так! И музыку выключи!

Антоша был бы и рад послушаться первый раз в жизни, но руки не слушались.

— Тсс! Тсс! — прокричала Даша Белому Коню, успокаивая его бег.

Конь с маха перешёл на иноходь, и вот тогда-то и сверкнули с ближайшей сосны бешеные зелёные глаза. Огромная кошачья лапа просвистала у самого Антошиного уха, и сокрушённый могучим ударом магнитофон полетел, кувыркаясь, в придорожный подлесок, навсегда расставшись с пластмассовой ручкой на ремешке.

— Мама! — пискнул Антоша и потерял голос.

Даша втащила гостя по ступеням крыльца в сени, в горницу и только тут оставила в покое. Впрочем, указала на бобовый росток, который вытянулся чуть не до стола:

— Не наступи!

Убрала со стола самовар и чашки, забытые дедушкой и Ноем Соломоновичем. Постелила скатерть, села на хозяйское место.

Антоша стоял посреди горницы, озираясь, ноги и тело после скачки были как деревянные.

— Что стоишь? — удивилась Даша. Мой руки и садись обедать.

Девчонка командовала! Однако Антоше есть очень хотелось. По дороге в Старорусское лесничество он затерзал своего провожатого, отказываясь от любой еды. Ночью шоколадками питался.

«Что ж! Пусть потчует!» — решил Антоша, собираясь съесть всё, что предложат, и дважды, именно дважды, а то и трижды попросить добавки.

Антоша болтнул пестиком рукомойника, отёр руки о штаны и сел против девчонки, постукивая ложкой о тарелку. Да всё сильней, сильней.

И — хлоп! Половник, деревянный, дубовый, с дуршлаг, подскочил со стола и треснул в лоб.

Девчонка на половник даже внимания не обратила. Она улыбнулась кому-то за спиной у Антоши и разрешила:

— Подавайте! Подавайте! Мы ужасно проголодались.

«Свихнулся я, что ли?» Антоша перетрусил, когда из кухни прилетели и стали посредине стола чугун со щами, горшок с кашей, каравай хлеба, а из подпола водрузились на тарелки солёные грузди, огурчики, кочан квашеной капусты.

— Начнём со щей, — сказала Даша, чуть подвигая к себе пустую тарелку.

Половник тотчас черпнул в чугуне, и Дашина тарелка наполнилась. Пахло всё так вкусно, что Антоша даже придвинул тарелку. Половник, на этот раз вежливый и аккуратный, наполнил её до краёв.

— Этот дом — сторожка лесника, — сообщала между тем Даша. — Моего дедушку зовут Никудин Ниоткудович. Лес, который он охраняет, заповедный — Золотой Бор. Златоборье. Меня зовут Даша.

— Антон, — сказал Антоша, не замечая, что к нему вернулся голос.

Всё его внимание занимала танцующая в воздухе кринка с молоком. Кринка прибыла со льда и стала перед Антошей, запотевшая, холодная. Антоша торопливо дохлебал щи, до того захотелось отведать молока и каши, что впервые в жизни его тарелка показала дно.

«Велимир Велимирович не надул: в Златоборье и Домовой, и Леший… И все это не в прабабкины года, но теперь, вот сейчас. Всё это можно видеть и даже чувствовать», — Антоша потрогал ушибленный лоб.

Но уступать не желал покорителям его, Антошиной, воли. Папочка с мамочкой — в Канаду, а его — в чащобу…

Полные чугуны, горшки, кринки летали, а пустую посуду убирать пришлось самим. Даша принялась за мытьё, и Антоша ещё раз осмотрел просторную лесникову избу. Печь, четыре окна кровать. Вдоль стен под окнами лавки. Стол дубовый. Посреди избы росток! Столб в углу.

«А где я спать буду?» — подумал Антоша.

— Ты можешь устроиться за печкой, — сказала Даша, — но там тесно. Лучше на печке ложись. Ты ведь никогда не спал на русской печке?

И объяснила:

— С лавки упасть можно, а на печи широко. Сны хорошие снятся. Антоше было не по себе. Его подмывало что-нибудь сделать не так. Нашлась волшебница! Поглядел на бобовый росток и — бац по нему ногой. Промазал. Бац! — промазал.

— Растопчу! — заорал Антоша, подпрыгнул, чтоб хрястнуть росток обеими ногами. И — повис. Повис, как на помочах. И тут его потянуло, потянуло и усадило на печи.

— Ах, ты уже забрался, — сказала Даша, выходя из-за кухонной занавески. — Я сама на печи спала, но мне теперь на лавке будет удобней. К хозяйству ближе. Я рано встаю: Королеву подоить, кур накормить. Ивеню овса дать, воды.

Антоша сидел на печи, помалкивая.

— Я уже убралась, — сказала Даша. — Может, купаться пойдём? На Семиструйный ручей можно, можно на Чёрное озеро.

— Пошли, куда ближе. — Антоша примерился и спрыгнул.

— Ты уж в другой раз по лесенке спускайся. Ногу сломаешь, а я этого лечить не умею.

— Ты мной не командуй! Поняла? — грозно предупредил Антоша.

Даша немного обиделась, и на Семистручный ручей они шли молча. Платье скинула за ракитой, сразу нырнула. Вынырнула на другом берегу.

— Что же ты не раздеваешься? — удивилась.

— Вода у вас пресная, — Антоша сплюнул на воду. — Я к морю привык.

— А какое оно, море? — спросила Даша.

— Да вот такое! — по-дурацки высунул язык городской гость, сел на землю и предложил ухмыляясь: — Поплавай, а я погляжу. Уж очень ты на лягушку похожа.

— А я, может, и есть лягушка! — сказала Даша. — Такие сосны кругом, ручей Семиструйный, а он — как слепой.

И нырнула, чтоб не слышать обидного ответа. Вынырнула — снова под воду.