Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Бэнович Аксенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Освободительные движения в Европе и усиление оппозиционных настроений внутри России пугали Николая I, на которого травмирующий эффект оказало восстание 14 декабря 1825 года. Опасаясь повторения тех событий, император усиливал политический сыск, ужесточал цензуру, в результате чего чрезвычайные полномочия в стране получали чиновники III отделения. Учрежденный 2 апреля 1848 года высший постоянный цензурный орган – «Бутурлинский комитет» – налагал на печать новые ограничения: к запрету освещения европейских революций добавился запрет рассуждать на определенные темы отечественной истории (Д. П. Бутурлин был недоволен упоминанием восстания И. Болотникова С. М. Соловьевым), включая нравы и обычаи русского народа. Реконструкция исторического прошлого, условно «традиционных ценностей», становилась прерогативой власти. Профессор Императорского Санкт-Петербургского университета А. В. Никитенко называл это время «крестовым походом против науки», писал о распространившемся массовом доносительстве, в результате которого «ужас овладел всеми мыслящими и пишущими», и давал в своем дневнике характеристику установившейся формы патриотизма:
Теперь в моде патриотизм, отвергающий все европейское, не исключая науки и искусства, и уверяющий, что Россия столь благословенна Богом, что проживет без науки и искусства[23].
Психологическая атмосфера в обществе была такова, что в Москве возникли слухи о готовящейся ликвидации всей системы высшего образования[24]. Эту ситуацию обскурантизма во власти не выдержал даже сам граф Уваров, приложивший руку к ее созданию, покинув в 1849 году пост министра. Зачастую консерваторы не догадываются, что попытка сыграть на патриотических эмоциях (впрочем, как и любых других) губительна для отечества: контрреформы оборачиваются репрессиями, умеренный консерватизм – ретроградством, а патриотизм – национал-шовинизмом.
В марте 1849 года III отделением был арестован и подвергнут допросу о связи славянофильских идей с революционными И. С. Аксаков, но был отпущен после заверения в своем верноподданничестве. Не приемля ужесточавшуюся цензуру, К. С. Аксаков пишет в 1854 году стихотворение «Свободное слово» – своеобразный гимн гласности, которую поэт считал защитой от бунта рабов, от революции:
…Ограды властям никогда
Не зижди на рабстве народа!
Где рабство – там бунт и беда;
Защита от бунта – свобода.
Раб в бунте опасней зверей,
На нож он меняет оковы…
Оружье свободных людей —
Свободное слово!..
Несмотря на оптимистичный тон стихотворения, сам Аксаков с пессимизмом смотрел в будущее. Его сестра зафиксировала в дневнике царившие в это время в семье настроения: «Константин сам думает, что только страшные бедствия в состоянии подвигнуть народ и вызвать его спящие силы; и кажется, Божьи судьбы ведут нас к тому. Само правительство слепо старается об этом; но страшно подумать об этом грядущем времени, через что должны пройти люди! Что-то будет! В настоящее время нет человека довольного во всей России. Везде ропот, везде негодование».
«Right or Wrong, our Country!» [25]
1848 год стал годом «Весны народов» – череды революций в Европе. Консерваторы видят в распространяющихся революционных настроениях прямую угрозу для самодержавной России. Ф. И. Тютчев доказывает, что любая революция направлена против христианства и имперства, следовательно, против России, в результате чего приходит к выводу, что охваченные революциями народы, особенно Германский союз и мадьяры, испытывают ко всем славянам историческую ненависть. «Из всех врагов России, она (Венгрия. – В. А.) едва ли не питает к ней самой озлобленной ненависти», – писал Тютчев в 1848 году в статье «Россия и Революция». Страх власти перед распространяющейся в Европе революцией толкает ее на шаг, который приводит российское общество к очередному патриотическому расколу. Согласно подписанному в мае 1849 года Николаем I и австрийским императором Францем Иосифом I договору в Венгрию направлялись российские войска для подавления восстания и сохранения целостности Австрийской империи (до этого русская армия подавила «мятежи» в Молдавии и Валахии). Эти военные операции дали повод современникам окрестить николаевскую Россию «жандармом Европы» и поставили перед патриотами новые вопросы: если патриотизм представляется естественным чувством во времена, когда родному дому требуется защита от внешнего врага, естественен ли патриотизм, когда сам «родной дом» угрожает миру соседей? Должен ли патриот, особенно если он верующий человек, поддерживать зло потому, что власти его страны выбрали эту сторону? Еще восемнадцатилетний Н. Г. Чернышевский писал, что патриот должен содействовать «славе не преходящей, а вечной своего отечества и блага человечества», то есть не противопоставлять свою родину иным отечествам ради преходящих интересов, а содействовать ее симфоническому звучанию в контексте общего цивилизационного развития. Если же власти страны вопреки этим патриотическим целям противопоставляют себя другим странам, жертвуя интересами собственного народа, патриот должен стремиться избавить свою страну от скверны даже ценой революции, желая поражения собственной армии. Поэтому Чернышевский записал в дневнике 11 июля 1849 года: «Друг венгров, желаю поражения там русских и для этого готов был бы многим пожертвовать»[26].
Чернышевский не был одинок в своей критике внешней политики Николая I. Участник венгерского похода А. И. Дельвиг вспоминал, что кампания не была популярна в России, да и сам он считал, что, несмотря на осуществление поставленных военных задач, она имела «самые невыгодные последствия для России»: «Венгерцы нас возненавидели; славянские племена, обманутые в своей надежде на нашу защиту перед угнетающим их австрийским правительством, стали к нам равнодушнее; австрийцы были недовольны тем, что должны были пользоваться пособием России, и вскоре выказали свою неблагодарность»[27].
Вспыхнувшая из-за ничтожного спора о праве хранения ключей от церкви Рождества Христова в Вифлееме в 1853 году Восточная (Крымская) война, противопоставившая Россию Османской империи и коалиции европейских держав, расколола российское общество. Одни обращались к международной политике, рассуждая о цивилизационной миссии России, другие беспокоились о внутреннем положении простого народа, смотря на политику с точки зрения судьбы «маленького человека». В этом обнаруживался конфликт имперско-государственнического и общественно-гуманистического патриотизмов. Накануне войны писатель А. В. Дружинин рассуждал в дневнике:
Неужели, однако, точно будут воевать с туркою?.. Прощания, расставания, изнурительные усилия всякого рода, в публике страх и нетерпение, в имениях – наборы – целый ряд туч на нашем и без того нахмуренном горизонте! Разные кометы появились на небе, и публика, кажется, убеждена в неизбежности войны. Спаси нас бог от этой беды, пусть мы будем сидеть спокойно, – спокойствие нам так нужно. Мне скажут, что и прежде были войны, но прежнее время нам не указ. Тогда воевали десятками тысяч, теперь пойдут сотни. Тогда люди не знали отрады покоя. Тогда, наконец, мы-то не жили[28].
Помимо критики войны с гуманистических позиций существовали аргументы политического рода,
