Золотая крыса. Новые похождения Остапа - Алексей Козлов

В полуоткрытом бардачке, куда вскоре после этого потянулась рука в поисках сигарет, лежала пачка презервативов, плотно перетянутая чёрной резинкой, фотография круглолицей простоватой женщины в платке, должно быть матери героя, чётки и большой, светлого лака деревянный крест.

Глава 2. Требуем продолжения пира!

А хорошо ведь человеку в дороге! Гоголь только и мог жить в дороге, в дороге он приободрялся, расцветал, предавался смеху и счастливой фантазии, расфрантившейся новыми идеями и образами. А дома начинал сначала хандрить, предаваться унынию, а потом и вовсе впадал в чёрную меланхолию. И впадая в чёрную меланхолию, кромсая и сжигая романы, он продолжал мечтать о других странах, потрясающих видах и таинственных незнакомцах посреди пути. Мечтать о виде на Колизей и маленьких кофейных вдоль Аппиевой дороги. Я не могу себе позволить такой роскоши! И поэтому, только появись такая возможность, к примеру, жалобно испросив стипендию у императора, Гоголь тут же садился в удобную бричку и приказывал кучеру погонять что есть силы, дабы побыстрее покинуть любимую родину и погрузиться в иную действительность. А ведь не бедняк был, помещик. Интересно, что бы он чувствовал, попади ему в руки хороший лимузин, несущийся вдоль полей Фландрии или на худой конец вдоль виноградников Южной Германии уж куда быстрее любой брички? Наверно задохнулся бы от счастья, и строчил бы, строчил, и весело бы бежало его перо по бумаге! Эх, недолга! Нет человеку счастья на земле. Ждёт его душа чуда, надрывается ожиданием, верит в мечту. И обламывается горем или бедой.

Но это – потом.

А пока хорошо мчаться в автомобиле сквозь время и пространство, ощущая кровь в жилах и ветер в шевелКеше. Человек, путешествующий по бескрайним степям Старобыдлова, никогда не задумывается, что происходит на его родной планете. А уже давно на ней не происходит ничего хорошего. Недавно на земле было три миллиарда человек, через два дня – пять, а сегодня в семь утра – уже семь миллиардов гавриков дружно вышагивают по планете, бьют в барабаны, требуют прививок от коклюша и оспы, еды и одежды. И им так нравится жить, что мне порой становится страшно.

Живут новые поколения, и им нет дела, что ходят они по останкам своих предков, забыв об их бедах. Ничего им не надо помнить, и никто им не напомнит о былом.

Что-то неспокойно в мире. Что-то вибрирует под полом, содрогает стены и потрясает потолки, грозя обрушится на хрустальные вазы и столовое серебро. Земля вибрирует под нами. По всей видимости, как сказала Ванга, дело идёт к большой войне. Газеты пестрят сообщениями с театра боёв в Сирии, в Афганистане пылят американские броневики и шумят истребители, посылая ракеты в сторону гор, вышел новый боевик с Чаком Чмуром в главной роли, а в Фергюссоне заварилась феерическая полицейская каша. Там убили негра. Кто знает, что такое «Лесные братья»? О, лучше не знать ничего об этом! Лучше закрыть от этого свежей газетой со светской хроникой. И хотя жаркая молитва Павла Петровича о возобновлении расовых столкновений по всей Америке, увенчанная толстой свечкой возле импровизированного гроба Всех Империалистов, пока не сыграла, но ещё не вечер, как утверждает его сосед Пётр Павлович.

Так что же чувствует человек, путешествующий в Старобыдловской степи? Ничего он не чувствует. Ну, кроме краткой и преждевременной радости, что население его Земли достигло аж семи миллионов двуногих, сражающихся друг с другом за право существовать и размножаться, и некоторых из них можно обмануть. Рядовой житель степной зоны, наученный горьким опытом экономических вакханалий последних лет, не задумывается над моральными императивами. Не до того ему! Едва ли он замечает красоту степи весной и мрачное величие её просторов – зимой. Едва ли замечает мрачные низкие облака на горизонте. Он даже слов-то таких не знает, честно говоря.

Да и автор, честно говоря, тоже мало в этом разбирается, и играет в моральные императивы или в долбаную амбивалентность только из тщеславного чувства прослыть наконец умным человеком. И едет наш путешественник в даль светлую вовсе не как легкомысленный турист в Барселону или Рим, дабы спустить свои денежки, а как потерянный, ошарашенный жизнью гастарбайтер, выкинутой из привычной жизни на поиски куска хлеба. Нет, даже не так, он едет на поиски не куска хлеба, а денег – волшебной, желанной подавляющим большинством и доступной немногим субстанции. Хотя признаться в том, каков истинный бог человечества способны далеко не все, предпочитая врать с три короба, что деньги – сущность ненужная и преступная, и библия много лучше любых денег. Врёт, врёт он напропалую! Ибо знает, что если Божественные Библии довольно часто и совершенно бесплатно раздают на улицах, то деньги на улице никто раздавать не будет! И за библии они не будут рвать глотки друг друга! Желанный шелест купюр или звон монет легко способны одурачить, охмурить и извлечь человека из его родного гнезда, окружающего хозяина относительной безопасностью и комфортом и бросить в бурный водоворот событий, которые потом вспоминаются ему с ужасом, стыдом и смехом. Там, в царстве наглого обмана, круто меняется его сущность, сгорают мечты и предрассудки, черствеет и ожесточается сердце и отлетают последние мечты. И там его путь труден и тернист, полон страданий и зла. И он не знает и не хочет знать, что путь этот и исход его предрешён ещё до его начала. Откроем кулису. Нас ждут удивительные приключения.

Человек, в солнечной летний день на большой скорости несущийся в машине по Новому Нуворишскому шоссе через бескрайние поля юга Сан-Репы, всегда напевает весёлую песенку. Яркое летнее солнце, бескрайние поля подсолнечника и пшеницы, осеннее, но всё ещё греющее Солнце, лёгкие облака вдали, близость соратников и друзей наполняют сердце путешествующего покоем и верой в завтрашний день. Детское ожидание чудес оживает в такие минуты в каждом сердце. Когда ты несёшься на быстрых колёсах, время становится ощутимым, но те, кто сейчас испытывают свои колёса на прочность, ощущают разное.

Вот и эта машина, кажется корейский довольно новый пикап со злобной акульей решёткой, горящей на осеннем солнце, несётся резво. Многочисленные переделки, аварии и время сделали своё дело, и автомобиль жарко трудился, неся на своей спине четверых странных путников.

«Гений лапотного боя! Сан-Репский богатырь —Иван Блюев» – значилось на растяжке, натянутой посреди дороги. Ещё на растяжке была довольно толстая и чересчур глумливая физиономия. Она трепалась на свежем ветру, придавая лицу шоколадного кроманьонца всё новые и новые выражения и оттенки. Издали казалось, что вывеска гримасничает, как паяц в цирке. Сидящие в машине стали высовываться в окна и показывать пальцем на плакат.

Сидящие в машине персонажи долго не давали повода обратить на них внимание. Они почти не разговаривали между собой, и только после полудня их языки развязались, да и то не без участия пива.

За рулём сидел плотный, жлобоватого вида крупный, горилообразный, чрезвычайно немногословный парень лет пятидесяти с лишним, с лицом, опалённым вчерашним пьянством и тяжёлой работой в отрочестве. Он имел густые бесформенные брови, топорщившиеся на низком лбу, как две маленькие сапожные щётки, картофелевидный бугристый нос. Фамилию имел странную, не то Брондуков, не то Чердаков. По всему было видно, что ведёт он свою родословную из самого бедного слоя крестьянского сословья, и за всю жизнь исстрадался комплексами и завистью, оставившими такие кровавые следы в душе, что там души-то не осталось. Ходил он кособоко, слегка переваливаясь на кривоватых ногах. «Ну, типичная Старобыдловская жлобина» – сказал бы любой просвещённый обитатель Бучурлиговки, увидя такое. Одет водитель был в цветастую рубаху с широким воротником. Так в 60-е годы одевались выпускники американских вузов, готовые примкнуть к движению хиппи. Из разговоров выяснилось, что парня звали Кеша. Вернее, ему бы понравилось, если бы его называли Кешей Борисычем, но все окружающие звали его Кеша. На нём была новая одежда, но было видно, что изнутри он сгнил. Какие-то стафиллококовые шрамы на подбородке, шрамы на лбу и огромная бродавка у носа – свидетельствовали о подорванном здоровье. Да, при первом взгляде на описываемого персонажа сразу было видно, что при всей видимой крепкой натуре его, при всём видимом здоровье человек этот внутренне давно и крайне тяжко болен. Это вскоре подтвердилось, когда в запале беседы он задрал рубаху и продемонстрировал всем огромный кривой шрам, протянувшийся через весь живот. Всё его тело покрывали какие-то шрамы, белые полосы, лицо оказалось в струпьях и оспинах. Вообще вид был такой, как будто его в детстве пропустили через мясорубку. Итак, о водителе было известно только то. Что его зовут Кеша Дурдуков и он бывший афганец – воевал в лихие годы в какой-то общевойсковой бригаде. Об этой славной странице жизни Кеши Дурдукова, которой он столь помпезно гордился, говорила куча скверных полузасвеченых фотографий, лежавший на бардачке автомобиля. На древних фотографиях Кеша позировал вместе со своими приятелями, всегда раздетый по пояс, в выцветшей афганской панамке и с автоматом на колене. При воспоминании о славных страницах прошлого лицо бывшего афганца сразу принимало вид жилистого кулака, который давно сжали, да почему-то забыли разжать, и оно, если бы не бурно косматившиеся на костяшках лба брови и горевшие безумием глаза – кулаком бы и было. Когда он поворачивал толстую шею и вертел головой, а ещё смотрел на собеседника, того больше всего поражали совершенно пустые, белые, бесцветные глаза. Глаза бывшего алкоголика, как замечал автор, всегда имеют такое выражение. Касательно его вкусов в искусстве можно было с определённостью сказать, что они были донельзя просты и непритязательны – несколько афганских песенок, перепетых стиле «Ласкового Мая», знаете, эти, в которых про горы и паренька, которого убили, а мама узнала потом, в общем, очень слёзные и трогательные песни, но сделанные без особой выдумки. Сюда же относятся не лучшие песенки Высоцкого и весь как на подбор репертуар какой-то смазливой певички из тех, которых люд, сидя на кухнях, называет Любами, Кешами или Катями со всеми применяющимися здесь определениями, и префиксами. В общем – всё то, что любит и перед чем преклоняется нормальный Старобыдловский жлоб. Слушать такое нормальному человеку никогда не придёт в голову, но все ехавшие в машине вот уже три часа наслаждались таким творчеством. Видно было, как Кеше нравятся эти песни. Дикий смех и невиданно грязный и изобретательный мат, из которого собственно и состоял подавляющий массив речи, на фоне жалостливых афганских песенок разухабисто разливались в шустро пролетавшие поля и также изливался бурным потоком и на целых трёх пассажиров, плотно зажатых в один пёстрый комок на заднем сиденье машины. Сидевшего впереди Остапа этот тип не трогал, видимо испытывая невольное уважение к перстню, горевшему алмазным огнём на среднем пальце левой руки и в прошлом шикарному костюму в клетку, который ладно сидел на гренадёрском торсе. Трое сидевших на заднем сиденье, были попроще. Как эта троица спрессовалась на узком заднем седалище джипа, – одному богу известно, но головы путников были так близко к друг другу, что издали можно было подумать, что это троица влюблённых ангелков. Слева, держа в руках кудлатую собаку, которую, судя по запаху, не мыли лет пятьсот, сидел толстенький гражданин лет пятидесяти с лицом опущенного Пьером Безуховым француза в битве под Бородино.