Уильям Шекспир. Его жизнь и литературная деятельность - И. Иванов

Естественно, театральные представления – настоящая злоба дня не только для лондонцев, но и для всех провинциалов, прибывающих в столицу. Имена и роли талантливейших артистов известны во всей стране, некоторые пьесы и спектакли долго волнуют население, например шекспировский Генрих VI, собравший до десяти тысяч зрителей в несколько недель. Это действительно национальная могучая страсть, предъявляющая большой запрос на сценические и литературные таланты.

Такое настроение застал Шекспир в большой публике, в народе. Наверху, в светском обществе, при не менее горячем увлечении театром, царствует еще особая специально-аристократическая мода, и будущему писателю неизбежно придется считаться с ней не меньше, чем с народным вкусом.

Королева Елизавета и здесь на первом месте.

Елизавета, королева Английская. По голландской гравюре.

Поклонница Фальстафа, она умеет также ценить тонкие создания Возрождения. Она знакома с античной литературой, не чужда итальянскому искусству и благосклонно принимает всевозможные стихотворные и прозаические аллегории, сонеты и поэмы, прославляющие ее мудрость и девственность.

Иначе и не может поступать государыня своих подданных. Кругом нее царят «чары Цирцеи», как ядовито британские стародумы именуют итальяноманию. Данте, Петрарка, Боккаччо знакомы и светским франтам, и их дамам. Каждый желающий может приобрести недавно составленные грамматику и словарь нарочито для чтения этих трех авторов. Появляются переводы античных поэтов и историков одновременно с итальянскими новеллистами. В обществе большим шиком считаются цитаты на языке Цицерона и Петрарки, кавалеры взапуски пишут сонеты по образцу певца Лауры, при жизни Шекспира таких поэтов насчитывается до трех сотен; а чтобы окончательно усвоить изящество и изысканность итальянского тона, издается основательное руководство для модного разговора и манер – Эвфуэс, или Анатомия остроумия. Веком позже это искусство – здравый смысл и правду приносит в жертву гримасам и пышной лжи – будет воспринято французскими жеманницами, а еще столетие спустя – русскими щеголихами. Англии принадлежит первенство.

В итальянских аристократических капризах много смешного и даже презренного: наш поэт отдаст всему этому законную справедливость, но он невольно должен войти в течение моды. Высший свет, заключая в своей среде немало сонетистов и обожателей итальянских «чар», покровительствует литературе, создает критиков и меценатов. Молодому писателю, прокладывающему себе дорогу, необходимо считаться с подобной публикой и, по крайней мере, на первое время, идти навстречу ее запросам и прихотям.

Теперь представьте положение плебея, без всяких материальных средств вступившего в столичный, необычайно шумный мир. Перед ним сколько угодно дорог и в то же время ни одной безусловно верной и прямой. Ему приходится идти ощупью, пытаться завоевывать счастье всюду, где только представляется случай. Выбирать и раздумывать нет ни времени, ни возможности. Дома остались две семьи, возлагающие свои надежды на отважного искателя фортуны. И естественно, Шекспир на первых порах мог являться в самых разнообразных ролях, и, может быть, в каждом предании о той или другой его профессии есть доля правды. Может быть, он в самом деле служил некоторое время при типографии и уже потом пристроился к театру. Здесь перепробовал также немало занятий: мог содержать артель сторожей для лошадей господ, приезжавших в театр, мог служить помощником суфлера, сценариусом и на всякой другой второстепенной закулисной должности. Может быть, даже пытался извлечь пользу из ремесла перчаточника и скорняка, усвоенного дома. Но в результате всех опытов Шекспир неизбежно должен был попасть на свое настоящее поприще.

Предание большинство ранних профессий Шекспира связывает с театром. У актеров, мы знаем, всегда ощущалась нужда в новых или переделанных пьесах. Каждый из них позволял себе обращаться с текстом, даже во время спектаклей, по личному вдохновению, и, несомненно, часто волей-неволей самим актерам приходилось мастерить какую-нибудь жестокую драму или шутовской фарс для ближайшего представления. Речи о плагиате здесь и быть не могло. Пьесы едва считались литературой и авторы их – поэтами. Публике они в громадном большинстве были известны лишь по спектаклям, будучи собственностью определенных трупп, в печати не появлялись и, следовательно, всегда могли служить материалом для новых упражнений на старые темы. Всякий актер бывал отчасти драматургом, в особенности комики – исполнители ролей шутов. Этим и объясняется необычайная пестрота текстов даже шекспировских трагедий: вероятно, среди подлинных монологов и сцен гениального поэта мы встречаем подчас и продукты актерской фантазии; в комедиях это несомненно.

При таких условиях вполне естественно помощнику суфлера, наверное, давно преисполненному литературных влечений, приняться за драматургию. Сначала это будет, конечно, только занятие кстати, ремесло, подвернувшееся под руки: переделки, компиляции, вставки собственных сцен в чужие пьесы, нередко совместная работа с другим литератором. Одновременно ничто не мешает энергичному юноше попробовать свои силы и на сценическом поприще. Наконец, отчего не попытаться сочинить сонет, поэму, вообще что-нибудь в стиле Петрарки: на этот товар большой спрос, можно сочинение посвятить одному из благородных меценатов, – и первый успех облегчит дальнейший путь. А между тем сил и стремления к работе – неисчерпаемый запас, неизмеримо больший, чем у товарищей, у всех, стяжавших славу и благосостояние теми или другими путями…

В итоге – с первого же пребывания в Лондоне у Шекспира начинается кипучая, необычайно отважная и разносторонняя деятельность. Подробностей мы не знаем, но результаты, безусловно, оправдывают наши соображения.

Глава III

Первые известия о Шекспире и его деятельности. – Вопрос о школьном образовании Шекспира.

Первое достоверное известие о Шекспире – предсмертная исповедь одного из талантливейших драматургов эпохи Елизаветы, Грина. После легкомысленной и бурно проведенной жизни Грин пришел к глубокому раскаянию и желал обратить на путь истинный своих бывших товарищей – драматургов. Речь умирающего звучит необычайно резко, направлена преимущественно против актеров, причем автор не скрывает своего негодования на их короткую память. Он, Грин, оказавший им столько благодеяний, «сразу забыт». И ради кого же? Ради «выскочки-вороны, разукрашенной нашими перьями, с сердцем тигра, прикрытым снаружи кожей актера». Эта «ворона» воображает, будто может писать белыми стихами не хуже кого угодно, – настоящий lohannes factotum[1]; он считает себя единственным потрясателем сцены (shake-scene) во всей Англии… Дальше следовало заявление, что никто из товарищей автора не станет ростовщиком (usurer) и стыдно им зависеть от прихотей «таких грубых лакеев».