Движение - Нил Стивенсон

— Так для того я и вызвала вас из Массачусетса! — воскликнула Каролина. — Я не могу управлять домом, разделившимся в себе между сторонниками Ньютона и Лейбница. Как немецкие и британские владения объединятся под одной державой, так должны объединиться немецкая и британская философия. И вы, доктор Уотерхауз, тот человек…

Однако Каролина обращалась к облаку брызг. Даниель Уотерхауз исчез. Она взглянула на аллею и увидела стремительно приближающуюся старуху. Та размахивала письмом. София, как всегда, двигалась драгунским шагом. Однако сад был велик, у Каролины оставалось ещё несколько мгновений, чтобы привести в порядок свои чувства. Она отвернулась к фонтану: если на её лице написано смятение, лучше Софии его не видеть. И всё же недавний разговор стал для неё куда меньшей неожиданностью, чем для среднестатистической европейской принцессы. Странные люди с загадочными посланиями и необычными просьбами приезжали к ней из Англии уже довольно давно. По большей части она плохо их понимала, потому что никогда не бывала по ту сторону Ла-Манша. Их с Георгом-Августом приглашали туда какие-то виги — трудно произносимое для немки слово; другие англичане, которых называли «тори», были категорически против. Впрочем, вопрос оставался чисто умозрительным, поскольку Георг-Людвиг не отпускал сына и невестку в Англию.

Высоко над головой, там, где напор фонтана уступал силе тяготения, Каролина видела сгустки воды, сохранявшие цельность даже после того, как остальная струя рассыпалась в пыль. Тёмные на фоне более светлых брызг, они рушились быстрее и с большей силой и в падении разбивались на сгустки поменьше, оставлявшие за собой длинные кометные хвосты. Эскадроны комет неслись к воде — гонцы с неведомыми вестями свыше.

Она прошла вдоль водоёма к тому месту, куда падала большая часть струи. Воздух полнился шипением и гулом, платье отяжелело от впитанной влаги. Каролина старалась проследить взглядом кометы. Ударяясь о пену, они издавали едва различимый звук, словно единичный возглас в толпе. Однако всё, что имели сообщить кометы, тонуло в водоёме. Когда пузырьки лопались и пена таяла, оставалась лишь наморщенная ветром гладь. Каролине подумалось, что вести по-прежнему там, и можно их прочесть, если достаточно долго смотреть на воду. Однако видела она лишь созвездие жёлтых крапинок на каменном дне.

— Нет, это точно подстроено!

— Доброе утро, бабушка.

София смотрела на монеты. В свои восемьдесят три она превосходно видела без очков, могла отличить орёл от решки и узнала профиль королевы Анны.

— Всюду эта мерзавка!

Принцесса Каролина промолчала.

— Символ, знак, — продолжала курфюрстина Ганноверская, — оставленный здесь кем-то из гадких заезжих англичан!

— Что, по-вашему, он означает?

— Всё зависит от того, что ты думаешь об английских деньгах, — отвечала София. — С тем же успехом можно спросить, стоят ли они хоть что-нибудь?

Слова Софии так странно перекликались с намёками упомянутого гадкого англичанина, что Каролина оторвала глаза от монет и заглянула курфюрстине в лицо. Смотреть ей пришлось немного сверху вниз, потому что София от старости усохла на несколько дюймов. Однако даже дряблость кожи, естественная в таком возрасте, лишь подчёркивала удивительную ясность её глаз. По стенам Герренхаузена и Лейнского дворца висели фамильные портреты Софии, её сестёр и матери. Все они глядели из-под изогнутых бровей огромными зоркими глазами, не разжимая маленьких губ, явно не те барышни, к которым на светском рауте неуверенный молодой человек направится с желанием завести разговор. Каролина не хуже других знала, что портреты царствующих особ лгут. Однако лицо перед ней было удивительно схоже с лицами на портретах: те же большие глаза и маленький немногословный рот. А главное, то же выражение самодостаточности, словно говорящее: «Я не жду, когда ко мне подойдут, и не изнываю от желания, чтобы со мной заговорили». Отличалась только одежда. София, к щегольству обычно равнодушная, тем не менее носила фонтанж — высокую наколку из нескольких слоёв крахмального кружева, которая прибавляла ей несколько дюймов роста, прятала редеющие седые волосы, а заодно не давала им падать на её дивные глаза.

У Каролины мелькнула забавная мысль, что София и Даниель Уотерхауз — достойная пара. У него такие же большие пристальные глаза, да и нрав не мягче, чем у Софии. Вот бы их свести — пусть грозятся друг другу плахой хоть до скончания восемнадцатого века.

— Ты говорила с кем-то из англичан? Я о приехавших, не о таких, как Брейтвейт.

— Мельком.

— Идем, я хочу быть подальше и от них, и от этой женщины.

София наклонилась к Каролине, зная, что та подставит ей локоть. Сцепившись, как половинки медальона, женщины двинулись прочь от фонтана. София твёрдо направляла Каролину, но пока ничего не говорила.

Эта часть сада делилась на четыре сектора. Внутри каждого располагался фонтан, куда меньше центрального. От фонтанов расходились дорожки, нарезавшие сектора на ломтики. Каждый ломтик — общим числом тридцать два — представлял собой отдельный участок, и все они были разные: одни чистенькие и аккуратные, как гостиные, другие тёмные и заросшие, как Тюрингский лес. София тянула Каролину в один из таких ломтиков, скрытый за высокой стеной подстриженных деревьев. Вскоре они оказались в приятном зелёном кабинете с водоёмом посередине и каменными скамьями вокруг. София дала понять, что хочет сесть, что было необычно, поскольку для неё прогулка по саду всегда означала именно моцион.

— Вчера один из англичан употребил занятное слово — «currency». Ты его знаешь?

— Это «течение». Так говорят о Темзе, которая на большем своём протяжении спокойна, но становится бурной под Лондонским мостом.

— Вот и я так думала. Англичанин употреблял его весьма многозначительно, а я воображала, будто разговор идёт о реке или о сточной канаве, пока не поняла, что речь о деньгах.

— О деньгах?

— Никогда я не чувствовала себя такой дурой! По счастью, при разговоре присутствовал барон фон Хакльгебер. Он знал слово — или быстрее его расшифровал. Позже я поговорила с ним наедине, и он объяснил, что англичанин имел в виду денежное обращение.

— У англичан все разговоры обращаются вокруг денег.

— Это потому, что у них нет ничего, кроме овец, — объяснила София. — Ты должна это понять, раз тебе предстоит ими править. Они вынуждены сражаться с Испанией, у которой всё золото и серебро мира, и с Францией, у которой все прочие мыслимые земные блага. Как бедная страна побеждает богатые?

— Полагаю, мне следует ответить «милостью Божьей» или чем-нибудь в таком…

— Хорошо. И как проявляет себя милость Божья? Материализуются ли груды золота на берегах Темзы чудесным образом?

— Конечно, нет.

— Превращает ли сэр Исаак корнуолльское олово в золото посредством алхимии?

— На сей счёт есть разные мнения. Лейбниц считает, что нет.

— Я согласна с бароном фон Лейбницем. Тем не менее всё золото в Англии! Его добывают в испанских и португальских рудниках, однако оно стекается, как по волшебству, в Лондонский Тауэр.

— Стекается, — повторила Каролина. — Движется, как вода.

София кивнула.

— И англичане так к этому привыкли, что слова «движение» и «деньги» стали для них синонимами.

Каролина сказала:

— Это и есть ответ на ваш вопрос — как бедная страна побеждает богатые?

— Да. Не накапливая богатство в том смысле, в каком богата Франция…

— Виноградники, поля, крестьян и коров…

— А придавая новый смысл самому слову «богатство».

— «Движение»!

— Да. Барон фон Хакльгебер сказал, что мысль на самом деле не так уж и нова. Генуэзцам, флорентийцам, аугсбургцам, лионцам она известна уже не одно поколение. Голландцы построили на ней небольшую империю. Однако англичане, не имея иного выбора, довели её до совершенства.

— Вы дали мне новую пищу для размышлений.

— Вот как? И что же ты теперь думаешь о наших перспективах?

Для Софииного поколения монархов вопрос был бы возмутительным, абсурдным. Наследнику трона не пристало думать о собственных перспективах. Он вступает в свои права, как луна вступает в новую фазу, в соответствии с законами естества. Теперь всё переменилось, и София, надо отдать ей должное, сумела приспособиться к новому положению вещей, в то время как многие её сверстники перешли от неведения к негодованию, а от негодования к старческому маразму, так и не поняв, что произошло.

Каролина ответила:

— Мне нравится ловкий трюк, посредством которого англичане обставили сильные державы, изменив само понятие богатства. Благодаря этому мне не надо, как бедной Элизе, выходить замуж за какого-нибудь Бурбона и влачить дни в Версале или Эскориале. Однако меня пугает неустойчивость. Говоря словами одного моего мудрого знакомого, создаётся новая система мира. Причем создаём её не мы, а какой-то чудной натурфилософ в дымной лондонской лаборатории. Теперь мы должны жить по законам этой новой системы, которые не вполне ясны. И я боюсь, что покуда англичане проделывают фокус с деньгами, чтобы получить временное преимущество, им самим готовят сходный кунштюк.