Дроздово поле, или Ваня Житный на войне - Вероника Кунгурцева

Ваня страшно обиделся, машинально щупая легкий пушок над верхней губой. Как это — не пробиваются?! Но тотчас забыл все обиды — потому что бабушка Василиса Гордеевна сказала вдруг такое!.. Дескать, что ни говори, а ведь опять придется Шишка звать на подмогу! Ваня даже заикаться начал:

— К-к-к-как Шишка? Ты же уверяла, он п-п-п-плоть себе десять лет будет высиживать, я п-п-п-посчитал: в девяносто третьем году мы за мелом ходили, значит, т-т-т-теперь т-только в две тысячи третьем его можно вызывать!

Но Василиса Гордеевна отмахнулась от Вани: молчи уж, математик, а попытка, дескать, не пытка. И принялась шарить в ящиках комода, наверное, кудель искать… А как же козлиная шерсть, которая тоже требуется для вызова домовика?! Ведь Мекеши нет на свете — погиб козел безвременной смертью, нажравшись какого-то просроченного лекарства в заулочной балке, куда сваливают что ни попадя. Закопали Мекешу в дальнем конце огорода — уж и тоненький развиленный клен успел вырасти из упокоенного козлиного тела. Даже Ваня тосковал по Мекеше, даже осиротевшие дворовые ворота поскучнели — никто с ними не разговаривал, никто на них не посягал, кроме дождя да снега!.. А уж бабушка как печаловалась! После гибели козла и стала сдавать Василиса Гордеевна — завела речь о шпионах…

Но как теперь быть с козлиной бородкой, которую требуется затолкать в левое ухо? Но, оказалось, что бабушка вовсе не о шерсти печется — фонарик ищет. Ване батареешный светильник сунула, затеплила керосиновую лампу — и первая отправилась в подпол. Ваня со Златыгоркой — следом. А птахи, конечно, не полезли под землю: мы, де, не кроты, кроты — не мы!

Когда по узкому подземному ходу, уводившему из подпола, добрались до темного провала — отсюда в прошлый раз и выкликали они домовика, — бабушка Василиса Гордеевна, поглядев на Златыгоркины крылышки, прозрачно намекнула, что надо вниз спуститься, потому как на зов постень нонче вряд ли откликнется… Посестрима, ни о чем не спрашивая, кивнула, вначале посадила на спину Василису Гордеевну и спустилась с бабушкой на дно темного колодца, а после пригласила Ваню: присаживайся, де, побратимушко…

Свет фонарика выхватывал из тьмы однообразные земляные стены, прошитые какими-то белыми кореньями, только раз из бокового хода выметнулась стая летучих мышей и чуть не смела Ваню с посестриминой спины. Далеко-далеко внизу дрожало тусклое пятно света — это бабушкина керосиновая лампа служила маяком.

Наконец Златыгорка опустилась на твердую почву, и Ваня, выпустив из рук верхушки изогнутых крыльев, соскользнул со спины посестримы. Василиса Гордеевна велела Златыгорке вертаться в избу: дескать, они дадут знать, когда решат подыматься — и вила с видимым облегчением кивнула. Знать, крылатой девушке не по себе было под землей-то!

Самовила с шумным порсканьем умчалась наверх, а бабушка и внук остались в подземном колодце.

Василиса Гордеевна открыла висячий замок, висевший на заросшей землицей дугообразной дверце. Та со скрипом отворилась, и они ступили внутрь, немедленно напоровшись на стол, который стоял почему-то поперек входа. Сдвинуть столик не вышло — ножки вросли в землю, так что пришлось пролезать под ним, чтоб оказаться внутри помещенья.

Вылезли из-под стола и оказались вроде как в своей кухне! Все тут было, как наверху: и печь, и ухваты, и чугунки, даже стол с табуретками в том же месте. Правда, дверца, их пропустившая, помещалась там, где у них находилось окно. Поэтому и пришлось им пролезать под столом. И все было в десять рядов затянуто паутиной — даже чугунки с кастрюлями, куда бабушка позаглядывала, инспектируя насчет еды. На дне ведра спала здоровенная жаба, приоткрыла на керосиновый свет глаза и тут же снова заснула.

Коридорчик оказался с правой стороны. Ваня не поленился заглянуть на полати, но там никто не спал. И вывел коридор не в прихожую, а в зал! И, получалось, окна тут обращены не на дорогу, а… в сенцы, что ли? Окошки были плотно занавешены старыми половиками, а отодвигать половики, чтобы взглянуть, что там, за ними, не хотелось…

Ваня осветил фонариком фотографии в простенке: Шишок на них блистал во всей красе, а вот дедушка Серафим Петрович с боевыми товарищами, оружие, пушки, грузовики, самолет и даже лошади были какими-то призрачными, то ли есть они, то ли нет их…

Мальчик заметил, что угол между столом и комодом странно вытянут — не прямой, а острый… Ваня протиснулся за комод и шагнул в угол, потом сделал еще шаг, еще один… и, к его удивлению, сколь ни шел, никак не упирался в стенки. Угол все вытягивался и вытягивался — вот бы математичка удивилась! Тут мальчик опамятовался и решил повернуть, обернулся: а сзади полная тьма, непроницаемая для жалкого фонарного света! Побежал, что есть ног — а жилища все нет, что за чертовщина! Наконец увидел Ваня дверь — точь-в-точь такая, как у них, в сенцы ведет: с разбегу толкнул дверку и вправду оказался в сенях, отпахнул другую дверь — и выметнулся на крыльцо, сгоряча сбежал по ступенькам и посреди лестницы остановился… Лесенка висела в полной пустоте! Тяжелая, смрадная тьма окружала его. И снизу пахнуло вдруг чем-то таким нездешним, аж волосы на голове шевельнулись… Ваня развернулся и сделал один осторожный шажок наверх, другой… Но что-то тянуло его сбежать вниз, причем прыгать через три ступеньки разом, а может, и на перила сесть — да и ухнуть вниз! Мальчик остановился с занесенной ногой — не развернуться ли?.. Но тут светлый прямоугольник возник где-то далеко-далеко вверху — в двери стояла с керосиновой лампой бабушка Василиса Гордеевна, вглядывалась в бездну. Разглядела что-то, спустилась до Вани, ухватила его за руку и молча потянула наверх.

Когда обе двери закрылись за ними, спросила: ты что ж, в тартарары собрался? Дак там Шишка ведь нету. Не отставай, держись меня…

Больше Ваня на уловки углов, которые по-прежнему нет-нет да вытягивались, не попадался. Да постеня ни в одном перекошенном углу и вправду не видать было!

Подошел мальчик к холодной печи — и вдруг до слуха донесся какой-то шум, приложил ухо к беленой стене и услыхал: будто всплеск, после скрип… Это что такое? Оглянулся вопросительно на Василису Гордеевну, а та сказала: дескать, печка, знать, вокруг нашего колодца сложена. Ведро спустили в колодец — вот и плеснуло, а потом пошли вытягивать скрипучим воротом… Бабушка и внук покачали головами: вот те на! Это что ж выходит: огонь вблизи воды обосновался?.. Если, конечно, Шишок когда-нибудь топит печь…

Нашли балалайку, валявшуюся в спаленке, на полу: розетка, над которой тянулись три струны, тоже была в поперечной паутине, хочешь — обычным манером играй, хочешь — на паутинных струнах наяривай…

Коврик над заправленной, но густо засыпанной землицей кроватью домовика тоже имелся. Да только вот лицо сестрицы Аленушки оказалось сильно искажено: один глаз выше, другой ниже, нос — на лбу, рот на щеке… Да и вся картина из каких-то кубов, призм да треугольников. Так что Ваня, покумекав, в конце концов решил, что над Шишковым жилищем хорошенько потрудился какой-нибудь кубист. А может, и сюрреалист. Не иначе, на чай к постеню захаживали Пикассо с Дали — вот и результат!

На крышке сундука, запертого на внушительный замок, лежала истрепанная книжка в пыльной обложке-оборванке. Ваня частично прочел, частично восстановил название: «Повесть о настоящем человеке». И вдруг книжка подпрыгнула, как живая, — это крышка сундука заходила ходуном, снизу удары доносились и стоны… Неужто в сундучке кто-то погребен?!

Пудовый замок внезапно сорвался со своего места, едва Ване в висок не угодил! Крышка откинулась — Ваня успел подхватить книгу и… и ничего! Мальчик, усмотрев Василису Гордеевну, которая ушла зачем-то в соседнюю комнату, осмелился заглянуть в сундук… И заорал благим матом!

Там, свернувшись эмбрионом, в каком-то пузыре лежал… некто… Вот, прорвав пленку пузыря, высунулись кончики пальцев, вот рука показалась… Удар ноги — пузырь с треском лопнул! А из сундука уж выбирается домовик собственной персоной, все в той же Ваниной больничной пижаме, на груди медаль «За отвагу», и на чем свет стоит ругается.

— Опять они воплями меня встречают! И это вместо праздничного салюта! Тьфу, что за пакость! — Шишок отплюнулся от обрывков пленки, обтер губы, продрал загноившиеся глаза и уставился на Ваню.

Лицо домовика было похоже на гладкий колобок, безо всякого людского образа. Но постень быстро исправился, помял свою харю, как глину: и тотчас вылепилось на нем нынешнее лицо мальчика, даже удивление то же самое. А Ваня заметил, что левый рукав у пижамы пустой, заткнут за солдатский ремень… Это что такое?! И… еще от постеня заметно попахивало нафталином, как будто перед тем, как залечь в спячку, он решил обезопасить свои буйны кудри от происков зловредной моли…

А тут и Василиса Гордеевна появилась, подняв повыше керосиновую лампу и ворча: дескать, зарос ты грязью, Шишок, по самое горло, никакого порядку у тебя нет, и все у тебя, куда ни глянь, сикось-накось идет…