Продавец времени - Кретова Варвара

От Лесьяра его внимательный взгляд не ускользнул, хозяин хмыкнул:

– Так и позаботься, чтоб не навалились, – посоветовал.

Юноша, сбросив с плеч дорожную накидку, уже методично распаковывал вещи, вытаскивал из мешка и расставлял по нишам привезенные от погоров кристаллы волшебной Соли – те, что взял с собой, взобравшись на невысокую лестничку, подвешивал под потолком снадобья, попутно проверяя на запах или вкус те, что уже были давно закреплены под потолком – какие-то снимал и передавал домовому, какие-то оставлял висеть на прежних местах. По дому медленно растекался пряный аромат, густо окутывал своды, упираясь в воздуховод большой печи. Малюта, если бы присмотрелся, то увидел бы зеленовато-сизые языки пропитанного травами воздуха. Но домовому было не до этого. Он нервничал.

– Так я что, я все запечатал, как обычно, – бормотал Малюта. Переданные хозяином пучки трав, бережно, чтобы ни одна веточка или цветок не осыпались, положил на стол, на заботливо приготовленную холщевую тряпицу.

Лесьяр тем временем осторожно достал из-за пазухи сверток. Переставив стремянку правее от входа, в самый тайный и темный закуток за жилой зоной, он положил тряпицу поверху балки, под самую кровлю. Проверил, ладно ли лежит, и, оставшись доволен, спустился вниз, отряхнул руки. Малюта понял движение хозяина, поднес ему крынку с ключевой водой. Лесьяр жадно испил воду, несмотря на то, что от ее ледяной свежести сводило скулы, вернул опустевшую крынку домовому. И кивнул на притихшую в коробе мару:

– Вижу, не одобряешь мою находку…

Малюта вздохнул. Он суетился у печи, вынимал из устья котелок с ужином: несмотря на небольшой рост, сила у домового была недюжинная, да и ловкости не занимать. Едва он приоткрыл крышку котелка, от стола потянуло тушеным мясом, тыквой и гречей. Лесьяр понял, до какой степени он голоден. Споро вымыв руки и умыв лицо за загородкой, он направился к столу. Домовой уже придвинул к нему глубокую тарелку с нарезанным крупными ломтями хлебом, крынку с водой и миску, доверху наполненной мясом. Аптекарь щелкнул языком от удовольствия, заметив мелко порезанные корешки, которые он принес на прошлой неделе из Большого Аркаима – запарившись, они добавили кушанью незнакомый пряный аромат, чуть островатый вкус, от которого жгло на языке и в гортани.

Юноша, не пытаясь продолжить разговор, принялся за ужин. Ел обстоятельно, не торопясь. Брал ломоть хлеба, отламывал еще теплую, спелую мякоть и окунал в бульон, дожидаясь, пока хлеб впитает в себя красновато-золотистую жидкость, отправлял ее в рот. Он не смотрел на домового, знал – тот забрался на припечье и наблюдает за ним, ждет, когда насытится и подобреет.

– Не дают тебе покоя те жилы золотые? – спросил, наконец.

Услышав голос Малюты, Лесьяр усмехнулся. Но промолчал, продолжая неторопливую трапезу. За окном, далеко в поле, подвывали мары, те, что посмелее, скреблись о калитку, не решаясь переступить отмеченную домовым границу. Аптекарь подавил вздох – спать ему сегодня точно не придется.

– Говорю тебе – забудь, хозяин, не к добру это, – горячо продолжал Малюта. Его взгляд горел. И без того взъерошенные волосы, казалось, встали дыбом, а в чертах появилось что-то звериное, злое.

– А что к добру? – Лесьяр вскинул голову, посмотрел на домового строго. Тот сразу сник. – Вот ты говоришь, не к добру это, я а думаю обратно: потому твари эти так берегут секрет жил золотых, что сами владеют им незаконно.

Малюта вытянул шею, посмотрел округлившимися глазами:

– О чем это ты?

Лесьяр отодвинул пустую миску, положил локти на стол. Он какое-то время молчал. И в эти несколько мгновений было слышно, как бьется сердце домового, как сипло дышит мара в коробе – оба в ожидании его слова. Слышал, как потрескивают уголья в остывающей печи. Посмотрев в настороженные глаза домового, юноша наклонился вперед:

– О том, что крадут они их… у нас крадут, у людей…

Малюта тряхнул лохматой головой, пригладил в задумчивости загривок, лицо стало растерянным.

– Никак не возьму в толк, о чем толкуешь, – пробормотал, хоть по глазам ясно было – все он понял.

Аптекарь криво усмехнулся:

– О том, мил-друг, что Силы все меньше. Небось, и сам ведаешь… Князь сказывал, на наш век хватит, а дети уж вовсе без нее останутся. Что тогда? Поворотные камни замолчат. Заповедные тропы невидимыми станут. Целые страны опустеют, города сойдут с лица земного, потому как не будет к ним ни тропы, ни дороги. Но и того мало: все знания наши уйдут. Что я, аптекарь Лесьяр Городец, сто́ю без Силы, ежели на ней вся моя работа зиждется? Все мои снадобья… – он беспомощно развел руки, – все мои секреты окажутся просто… травами.

– Не хочешь ли ты…

Малюта осекся. Уставился на хозяина со смесью испуга и восторга. Лесьяр, поймав его взгляд, удовлетворенно кивнул, выпрямился и зачем-то переставил пустую миску:

– Именно о том и толкую, Малюта. – он ударил кулаком по столу, заговорил хоть и тихо, но зло. – Твари эти кладбищенские нашу Силу воруют и ею живут, – он ткнул пальцем воздух в направлении притихшей в коробе мары. Та, словно почувствовав жест, робко пошевелилась. – От того они постоянно трутся у жилья, от того лучше сгорят заживо, чем раскроют свой секрет… Но я близок, как никогда близок, к тому, чтобы раскрыть их тайну.

Мара внутри издала звук, похожий не то на плач, не то на смех, но не проронила ни слова, снова затихла, вслушиваясь в разговор.

Лесьяр встал, решительно пересек комнату и оказался в закутке, служившем ему мастерской, вытащил из-под лавки высокую и круглую в основании клетку. Ее кованные прутья перевивались так плотно, что оставляли небольшие, размером не больше куриного яйца, просветы. Открыв дверцу, аптекарь придвинул клетку к узкому рабочему столу, стоявшему у стены, в темном закутке, спрятанном от посторонних глаз плотной занавесью, подбитого оленьей кожей. Отодвинув занавеску, юноша убрал с рабочего стола хрупкие горелки, небольшой сундук с пустыми склянками для снадобий и солей, очистил от накопившейся за время своего отсутствия пыли. Малюта, заметив последнее, заметно покраснел, дернулся, чтобы исправить оплошность, но остановился, как вкопанный, увидев, что хозяин сделал дальше. На остроносом лице домового застыл ужас и отвращение.

А Лесьяр достал с полки тонкие ветки полыни, положил рядом с собой и, открыв клетку, положил ее на бок на стол, отодвинув от края. А на этот самый край поставил короб с кладбищенской марой и тоже положил его на попа́ так, чтобы крышки короба и клетки совпали. Приоткрыв короб, он ударил по дну, заставив мару зашипеть:

– Выходи! – велел.

Мара, не подчинившись, забилась в угол короба – Лесьяр чувствовал ледяной холод от стенки и тяжесть. Предупредил:

– Хуже будет.

– Хуже не будет, – мара дышала тяжело, отрывисто и со свистом.

Тогда аптекарь взял ветку полыни и просунул ее между прутьями короба с той самой стороны, где спряталась мара. Та взвизгнула и дернулась к другой стенке. Лесьяр просунул полынную ветку и туда.

– Неужто так жжется полы́нушка? – юноша говорил сквозь зубы, вставляя все новые и новые прутья и заставляя мару метаться внутри короба, пока по неосторожности та не вывалилась из него прямо в распахнутую пасть железной клетки. И в этот момент Лесьяр ловко захлопнул ее и щелкнул задвижкой. Подняв клетку за кольцо, поставил на стол. Мара, оскалив звериную пасть, бросилась на юношу, но ударилась костлявой грудью о прутья. Клетка качнулась, едва не свалившись на пол. Выставив вперед тощие руки, мара шарила, пытаясь дотянуться до Лесьяра, злобно шипела и брызгала зловонной слюной, шарила руками, но беспомощно хватала только воздух. Аптекарь вовремя отскочил и теперь смеялся, наблюдая за стараниями кладбищенской твари – ее тонкие руки застряли в отверстиях, сковав и сделав легкой добычей – и впалая грудь, и ребра оказались теперь без защиты, Лесьяр мог дотронуться до них без опаски быть исцарапанным ее ядовитыми когтями.

Он покосился на остолбеневшего домового, прикрикнул на него: