Нечаянная мелодия ночи - Елена Сазанович

Я плохо помнила, как закрылась в своей комнате. И уселась в кресло. И так просидела всю ночь, неподвижно, глядя в одну точку. К утру мою боль наконец-то заглушил сон. Проснулась я от настойчивого стука в дверь. Раздался голос брата, такой бодрый, такой веселый, что я поморщилась. Он был некстати.

– Светка, открой, ты что там закрылась.

– Я учу уроки, – вновь этот заученный текст. – У меня скоро экзамены, Игнат. Мне нужно готовится. Пожалуйста, не мешай.

Если бы он увидел меня, он бы все понял, по моему растрепанному виду, по моим кругам под глазами. Если бы он увидел меня, я бы не выдержала и разрыдалась у него на плече. Мне не хотелось рыдать ни на чьем плече. Мне хотелось лишь одного – чтобы оставили меня в покое.

– Ничего не случилось, Светик? – немножко встревоженно спросил он.

– Ничего, – вновь мой заученный текст.

– А как же любовь? – вновь с недоверием.

И я решила окончательно разрушить его оправданную тревогу.

– Ты же меня знаешь, Игнат. Я вполне ответственный человек. И в отличие от тебя умею совмещать чувства с делом.

Игнат окончательно успокоился. В этом он не сомневался.

Мой брат был в очередной раз влюблен. И ему меньше всего хотелось вдаваться в подробности моих чувств и мыслей. Он наверняка торопился в предвкушении предстоящего свидания. Он напевал во весь голос и наконец выскочил за дверь.

Я машинально приблизилась к окну и увидела, как он вновь суматошно обдирает куст сирени, составляя огромный нелепый букет. Он поднял голову на наше окно, словно почувствовал мой взгляд. И я резко отпрянула. И неожиданно успокоилась. Мой веселый брат с огромной охапкой цветов, раннее утро, дышащее летней прохладой, звуки магнитофона, раздающееся из соседнего окна, все это привело меня в чувство. И я стала соображать.

Время вновь потекло своим чередом. И вновь я ожила. И прошлый вечер мне представлялся каким-то нелепым кошмаром, в котором была повинна в первую очередь я. И мое воображение тут же придумало оправдательную историю для Германа. Мое воображение было ловким и смелым.

Герман любит меня. Иначе и быть не может. Он не может не любить тот летний вечер, он не может забыть наш поцелуй. Наверняка, он растерялся от переполнявших его чувств и в ожидании меня напился в клубе. И эта наглая девица плюхнулась на колени, когда он уже ничего не соображал. Ему, наверняка, теперь стыдно. И он кусает локти от отчаяния. Глупенький, он не понимает, что я его простила. Он не понимает, что я могу понять все.

К вечеру мое понимание как-то поутихло. Я начала нервничать. Телефон молчал. Конечно, Герман мог молча любить, но не настолько же, чтобы вообще пропасть. И не настолько же, чтобы превратиться в пьяницу, начисто забывшего про Вольтера и Лермонтова и целующего первую встречную девицу сомнительного поведения.

Когда позвонил к вечеру Игнат, чтобы удостовериться, что я дома прилежно занимаюсь алгеброй, я уже не удивилась его звонку. Я тут же уверила его, что никуда не собираюсь выходить и даже умудрилась пошленько хихикнуть в трубку и отпустить едкое замечание по поводу его очередной пассии и куста сирени. Мой брат успокоился. Если бы он был чуть поумнее, он сообразил бы, что девушка уже несколько дней не видевшая свою первую любовь, просто не может так разговаривать и тем более заниматься алгеброй. Но Игнат был не настолько хитер. К тому же влюблен, что делало его еще счастливее, и значит глупее.

А я тотчас стала собираться в клуб. Вновь облачившись в прежний скромный наряд. Когда я взглянула на себя в зеркало, мне захотелось кричать. Я ненавидела это отражение. Это платьице самой немодной длины, за колено, эту косу корзинкой, эти туфли «лодочки», вышедшие из моды лет сто назад. Дура, идиотка! Разве в таком виде можно понравиться парню! Я начисто забыла про свои эксперименты, про свои убеждения, что любовь приходит внезапно, как озарение и ей безразличны наряды, косметика, туфли и лицо. Ей важны чувства, мысли душа. Бред какой-то. И я вспомнила эту секс-девицу. И она мне уже не казалась столь пошлой. Напротив, вдруг она предстала передо мной сияющей звездой, озаряющей этот клуб. Она вдруг предо мной предстала Богиней, к ногам которой готовы упасть все парни. И какое имеет значение, знает ли она кто такой Вольтер и читала ли она когда-нибудь Лермонтова. И какое имеет значение, может ли она связать два слова, для нее важны нежные прикосновения, чувственные поцелуи, ласковый шепот. И разве этого мало для любви?

Этими мыслями я предавала себя, свои совершенные мечты. Но я не думала о предательстве. И мечтать у меня не было больше желания. Я просто хотела, чтобы меня любили. И цена этой любви для меня уже не имела значения.

И я, выскочив за дверь, стремглав бросилась вверх по лестничной клетке. Этажом выше жила моя соседка Лидочка. Хотя возрастом она была старше не только меня, но и на пару лет моего брата, ее все равно все без исключения звали уменьшительно-ласкательно – Лидочка. Она была очень одинока и не очень красива. И тем не менее у нее всегда толпилась масса народу, в основном мужчины. И не только потому, что она была очень гостеприимна. Просто она на любой вопрос могла дать ответ. И у нее всегда можно было отвести душу. Она относилась к категории тех женщин, которые очень любят парней, делая вид, что по-матерински, чтобы их не вспугнуть. Она относилась к категории тех женщин, которых парни не очень любят. И относятся к ним чисто по-дружески. И она довольствовалась, что они запросто могли поплакать у нее на плече, рассказывая душещипательные истории о своих злых женах или неверных любовницах. И они не стыдились своих слабостей, поскольку относились к Лидочке как к некому детектору правды. И всегда считали, что Лидочка меняет своих любовников, как перчатки. И не помышляет о замужестве, поскольку больше всего на свете ценит свободу. Не подозревая, что она в сущности была очень одинока, несчастна и по-своему трогательна. И попадись ей хороший парень, она была бы прекрасной женой и хозяйкой.

Лидочка как-то умела подать себя совсем по-другому. Она наряжалась в броские, часто нелепые наряды, сильно, не в меру красилась и без конца бесстыдно врала о своих любовных похождениях. Я подозревала, что она была первым увлечением моего брата. Его покорил ее так называемый опыт и полное отсутствие обязательств. После этого Лидочка стала ко мне особенно тепло относиться, и я иногда замечала, что она по-прежнему поглядывает на Игната с нежностью. Но мой безголовый брат этого не замечал или не хотел замечать. Хотя частенько бывал у нее но исключительно в качестве приятеля, с которым можно выпить бутылочку хорошего винца и мило над чем-нибудь посмеяться. Хотя, наверняка, Лидочке было в эти моменты совсем не до смеха. Игнат же считал в порядке вещей эти безобидные походы в гости. Он знал, что нравился всем девушкам на свете без исключения. И всегда знал, что никому ничем не обязан.

Вот к этой Лидочке я и побежала за помощью. Она тотчас отворила мне дверь, крупнолицая, румяная, пышнотелая, в облегающем платье и на каблуках. В ее ушах позвякивали огромные золотые кольца. Лидочка всегда была в форме, поскольку знала, что в любую минуту к ней могут нагрянуть гости. Но моего визита она ожидала меньше всего. Несмотря на теплое ко мне отношение она инстинктивно чувствовала, что я совсем другая и меня не может заинтересовать ее болтовня, а на любые вопросы я могу запросто отыскать ответы в книжках.

– Лидочка, выручай. Ты знаешь, что нужно для того, чтобы понравиться парню.

– Ничего себе! – присвистнула от удивления Лидочка. Мой визит ей явно польстил. – Как быстро меняются нравы.

– Не так уж быстро и не так уж меняются, – я уже злилась на себя за свой приход. За свою слабость. Но вспомнив про Германа, тотчас отбросила сомнения.

И через некоторое время я уже стояла перед зеркалом в очень узком и очень коротком черном платье, на высоченных каблуках. С распущенными взбитыми волосами. А Лидочка усердно делала на моем лице макияж. Она густо красила мне ресницы, макала кисточкой в румяны, подводила ярко-красным карандашом толстый контур губ. И мне казалось, что мои мысли и чувства раскрашиваются в нелепые яркие цвета и теряют свою первоначальную чистоту, первоначальное значение. С зеркала на меня смотрела ярко-накрашенная женщина, очень взрослая, очень чужая, со странным диким охотничьим блеском в глазах. На меня с зеркала смотрела одинокая женщина, желающая любым способом заловить мужика. Я была другая, я не хотела быть такой. Но отступать было поздно.

– Здорово! – восторженно выдохнула Лидочка. – Теперь от тебя все мужики попадают!

Мне не нужны были падающие мужики. Мне нужен был Герман. И наспех поблагодарив Лидочку, поблагодарив неискренне, озлобленно, словно она была виновата в том, что со мною произошло, я выскочила на улицу. Так и оставив стоять ее в дверях, растерянную и несчастную, знающую ответы на все вопросы на свете. Но на мой так и не сумевшую ответить. Потому что я его так и не решилась задать.