Десантура-1942. В ледяном аду - Алексей Ивакин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А как ты думаешь? Это моя страна! Понимаешь? Ленин, Сталин, Троцкий, даже Николашка! При чем тут эти говнюки, а?
Николай так шарахнул по столу стаканом, что кот сбрызнул с кухни в комнату.
– Коль, ты не горячись так. Ты майор?
– Майор. Что это меняет?
– Все, Коля, все меняет, – полковник Горбачев махом кинул в себя полстакана кваса, запивая горький водочный вкус, горько осевший на корне языка. – Ты – майор. Ты старший. Так это с латыни переводится?
– Так. Дальше-то что?
– Под тобой десятки. Нет. Сотни бойцов. Значит, что?
– Что? – пьяно покачиваясь на табуретке, спросил Тарасов.
– Что ты не один. Понимаешь? – хлопнул его по плечу Горбачев.
– Нет, – качнулся Николай.
– Сейчас я тебе объясню… Вот ты, – полковник положил на кривоногий стол кусок хлеба с тарелки.
– Ну?
– Не нукай, не запряг… Где твой батальон?
– У меня нет батальона. Я ж адъютант твой, забыл, что ли?
Горбачев откинулся на спинку единственного в квартире стула.
– Будет у тебя батальон, когда-нибудь. А может, и полк. Или бригада. Или дивизия. Да хоть отделение. Какая разница? Дело не в количестве! Дело в отношении. Понимаешь?
Тарасов почесал щеку:
– Не понимаю.
– Твою мать… Начну сначала. Какая разница – кто у власти? Кто нынче царь? Ты же не за царя в атаку идешь? Так?
– Так… Ну и что?
– Что? Вот тебе вопрос, – Горбачев оперся локтем на столешницу. – Что такое Родина?
Тарасов взялся за бутылку:
– Бахнем, таарищ полкник?
– Бахнем. Но чуть позже. Ты на вопрос-то ответь. Или слабо?
Тарасов подержал бутылку на весу, подумал… И поставил ее:
– Надя.
– Что Надя?
– Надя – моя родина. А вот еще родит…
– Поздравляю. Но не в этом суть. Значит, Надя – твоя Родина?
– А кто еще?
– Тебе виднее, кто еще…
Как это часто бывает с пьяными, майор Тарасов вдруг нахмурился, поскучнел и двинул граненый стакан к центру стола. Горбачев широко плеснул водкой по стаканам, непременно залив столешницу…
– Мужики, вы спать-то собираетесь? – Надя стояла в дверном проеме, осторожно держа одной рукой тяжелый живот. Второй она держалась за ручку двери.
– Наденька, мы по последней за тебя и спать! Служба ждет! – спас Тарасова Горбачев. Почему-то друзья всегда первыми начинают такой смешной, но острый разговор с женами. Чуют запах беды, что ли?
– Вот еще секундочку, Надин… Коль, думаешь, Тухачевский предатель? Я, когда в Германии работал, понял одну вещь, – почему-то Горбачев казался Тарасову трезвым. – Надо что-то менять. Что и как, не знаю… Но немцы нас сделают. На раз-два сделают. Легко и непринужденно. У них нет ничего. Ни техники, ни солдат обученных, ни идеи. Есть только одно – организация. Они злые. По-хорошему злые. На весь мир. И они выиграют следующую войну. А мы просрем все. У нас есть все – танки, люди, орудия. А они все равно выиграют. Потому что они за Фатерлянд, а мы против Родины. Согласен?
Тарасов покачнулся, почти упав, и на всякий случай решил согласиться – тем паче, что такое Родина, он не знал. Просто пытался не думать. НЕ ДУМАТЬ!
Надя презрительно покачала головой и тяжело унесла беременный живот обратно в комнату. «Завтра опять ругаться будет… Надо бросать пить. А то ведь беда…»
А настоящая беда пришла позже. Под утро…
– Открывайте! НКВД!
Бешеный стук ломал дверь.
Еще пьяные, они открывали двери. Еще пьяные тряслись в открытой полуторке. Еще пьяные весело затянывали: «Черный ворон, чооооорный вороон!»
– Имя, звание?
– Тарасов… Майор…
– Цель заговора?
– Какого еще заговора? Не понял!
Конвоир так двинул прикладом, что все вопросы снялись.
Особая тройка дала пять лет. Полсотни восемь дробь три.
А освободили в сороковом. По бериевской амнистии. Статью не сняли, но хотя бы поражения в правах не было. Живи – где хочешь, работай – кем хочешь. Но не в армии.
В Харькове его встретила Наденька с дочкой на руках. Со Светланкой…
Четыре года он просидел в одиночке. Есть такой город – Ворошиловск. Родина, говорите?
А потом он работал инструктором по парашютному делу. В парке развлечений. Ну, лекции еще читал. Сто семьдесят прыжков! Сто семьдесят! А он – лекции…
А двадцать четвертого июня его снова призвали в армию.
Двадцать четвертого июня сорок первого…
* * *– Двадцать четвертого я первый раз водку попробовал. Когда батю на войну провожали. Мать тогда как зыркнет… А отец спокойно так ей: «Он сейчас старшой». И в стакан мне плеснул на донышко. Не чокаясь. Как знал. Осенью похоронка пришла. В октябре. Пропал без вести под Киевом. Вот же… Где Киров, а где Киев?
– И что?
– Что, что… – пожал плечами рядовой Шевцов. – Ничто! Унесло меня тогда с того самогона… Батю так и не проводил толком. Полуторка за ними пришла, а я в кустах блевал. Стыдно до сих пор. А после похоронки я в военкомат побежал. Добровольцем, говорю, возьмите. А они говорят – приказа нет такого, чтобы до восемнадцати. А мне восемнадцать в ноябре. В ноябре и ушел. Сначала в запасный полк. А оттуда уже в бригаду.
– За сиську баб так и не подергал в колхозе-то? – засмеялся кто-то из темноты.
– Коров только… – вздохнул Швецов. – Матери когда помогал…
И тут до рядового дошло:
– Что? Что ты сказал? Да наши девки…
– Да не ори ты, – добродушно ответил ему голос. – Бабы, они же и в Турции бабы. Их дергать надо, да. Иначе тебе дергать не будут.
Отделение заржало в полный голос.
– Ошалели совсем? Сейчас у меня кто-то не по сиськам огребет!
Сержант Заборских выскочил из темноты:
– Млять, епишкин корень, вы чего, уху ели? Швецов – три наряда вне очереди!
– А я-то что? – возмутился рядовой. – Это они!
Рядом кто-то прыснул со смеху.
– Норицын! Три наряда!
– Есть три наряда! – придавливая смех, ответил ефрейтор Норицын.
– Заборских, мать твою! – послышался голос отдалече. – Совсем обалдели? Тишину соблюдать! Еще один звук – пять нарядов сержанту.
– Есть, товарищ младший лейтенант! – Сержант Заборских показал отделению кулак.
Парни замолчали, тихо смеясь про себя.
А потом кто-то из них свистнул. Тихонечко так.
– Млять, кто свистит? – зашипел командир взвода.
В ответ свистнули еще раз.
– Удод! Заткнись! Узнаю – хохолок в жопу засуну. Заборских, опять твои хулиганят?
– Никак нет, тащмлалей! – полушепотом крикнул сержант.
За его спиной кто-то засмеялся вполголоса. Отделение зафыркало в рукавицы.
– Лежать! Лежать, я сказал!
В темноте щелкнул затвор.
– Лежать, пристрелю! Вы чего, бойцы, совсем охамели?
Младший лейтенант Юрчик погладил левой рукой дергающуюся щеку – результат летней еще контузии. Ссука… Сколько дней прошло…
– Лежать тихо. Без звука. Чтобы слышно было, как мышка пернет. Что особо не ясного? Почему орем на весь котел, так что в Демянске слышно?
Небо чернело мартовской ночью. А ели почему-то голубели…
– Товарищ младший лейтенант, вы бы пригнулись… Хоть и темно, но демаскируете…
Юрчик заиграл желваками. Сержант явно издевался над ним. Знают, сволочи, что не воевал еще. Хоть и контузия…
…Младший лейтенант Женя Юрчик не всегда был младшим лейтенантом. Раньше он был студентом Гомельского педагогического техникума. Только вот доучиться не успел. Двадцать шестого июня наскоро сформированный из коммунистов и комсомольцев истребительный батальон приступил к охране «Гомсельмаша». Там-то Женя и столкнулся с первым немцем.
– Ваши документы, товарищ командир!
Высокий, ладный артиллерийский капитан с удивлением посмотрел на двоих студентов в кепочках, но с винтовками за плечами.
– Вы еще кто такие?
Женя показал ему красную повязку на рукаве:
– Истребительный батальон Центрального района, товарищ капитан.
– Ну да… Истребительный батальон… Свои документы предъявите для начала!
Студенты смущенно переглянулись. Патрулировать им приходилось в гражданской одежде. Хотя командир батальона – старший лейтенант НКВД товарищ Соловьев – обещал в ближайшее время обеспечить истребителей армейским обмундированием.
Женя закинул винтовку на плечо и полез в карман белой рубашки.
Капитан взял временное удостоверение и стал его изучать:
– Действительно, истребители… А что ж как махновцы одеты? – Капитан добродушно улыбнулся.
– Так не успели еще, товарищ командир. А вы с фронта? – спросил товарищ Юрчика – Коля Савельев.
– С фронта, ребята, с фронта.
– И как там? – жадно спросил Костя. У него даже заблестели глаза, и он подался всем корпусом к капитану так, что тот слегка отодвинулся.
– Нормально! – спокойно кивнул капитан. – Мы давим. Временные трудности есть, но мы их скоро преодолеем. И пойдем вперед.
– Эх… Не успеем повоевать… – грустно вздохнул Женька, поджав губы.
– Не переживайте, – подмигнул артиллерист. – А покажите-ка мне, как к заводоуправлению пройти.
Женька повернулся, показывая дорогу:
