Столпы Творения - Терри Гудкайнд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дженнсен махнула рукой в сторону тропы:
– Он там, внизу. Я велела ему подождать. Я сказала, что спрошу, можно ли ему поспать в хлеву…
– Что? Остаться здесь, у нас? Джен, о чем ты только думала? Мы не можем…
– Мама, послушай меня. Пожалуйста!.. Сегодня случилось ужасное. И Себастьян…
– Себастьян?
Дженнсен кивнула:
– Этот человек, которого я привела… Себастьян помог мне. Я наткнулась на солдата, сорвавшегося с верхней тропы над озером.
Лицо у матери стало пепельным. Она молчала.
Дженнсен набрала побольше воздуха и продолжила рассказ:
– Я обнаружила мертвого д’харианского солдата в ущелье, под верхней тропой. Других следов вокруг не было – я посмотрела. Он был настоящий великан, вооруженный с ног до головы. Боевой топор, меч у пояса, меч на перевязи…
Мать наклонила голову и пристально посмотрела на дочь:
– Ты мне что-то не договариваешь, Джен.
Дженнсен не хотела рассказывать все, пока не объяснится насчет Себастьяна, но, похоже, мать читала все в ее глазах и улавливала по голосу. От листочка бумаги, лежавшего в кармане Дженнсен, исходила ужасная угроза, и два слова, написанные на нем, звучали в ее голове набатом.
– Мама, пожалуйста… Дай, я расскажу тебе все по-своему?
Мать погладила Дженнсен по щеке:
– Ну что же, расскажи. И если так надо, то – по-своему.
– Я обыскивала солдата, пыталась найти что-нибудь важное. И кое-что нашла. Но потом этот человек, путник, случайно заметил меня… Извини, мама, я была напугана… Солдат лежал там, и я обнаружила кое-что у него в карманах и вела себя не так осторожно, как следовало бы. Я знаю, что вела себя глупо…
Мать улыбнулась:
– Нет, дитя мое, все мы не без греха. Нет идеальных людей. Мы все когда-нибудь совершаем ошибки. Это не означает, что ты глупа. Не говори о себе так.
– Ну, я почувствовала себя так глупо, когда он что-то сказал, и я обернулась, а он уже стоял рядом. Но я держала нож наготове…
Мать одобрительно кивнула, улыбнувшись дочери.
– Он потом понял, что тот человек разбился насмерть. Он… его зовут Себастьян… он сказал, что если мы просто оставим солдата здесь, то скорее всего его найдут другие и начнут нас всех допрашивать и могут обвинить в смерти их товарища…
– Похоже, этот Себастьян знает, о чем говорит.
– Я тоже так подумала. Я еще раньше сама хотела похоронить мертвого солдата, постараться его спрятать. Но он был такой огромный… Я бы никогда не смогла оттащить его в расселину. Себастьян предложил мне захоронить тело. Вместе мы смогли перетащить его и скатить в глубокую щель в скале. Мы очень хорошо прикрыли его сверху. Я принесла камней, а Себастьян положил наверх несколько тяжелых валунов. Никто не найдет солдата.
Мать выглядела более успокоенной.
– Это было мудрое решение.
– Прежде чем мы похоронили его, Себастьян решил, что надо взять все ценное. Не оставлять же гнить без пользы в земле!
Мать вопросительно подняла брови:
– Ну, и взял он что-то?
Дженнсен кивнула. Она сунула руку в карман, где не было листа бумаги, вытащила деньги и переложила в руку матери.
– Себастьян настаивал, чтобы я взяла все. Здесь золотые марки. Он не хотел брать их себе.
Мать смотрела на состояние, лежащее в ее руке, затем бросила взгляд на тропу, где ждал Себастьян. И склонилась ближе к Дженнсен:
– Джен, раз он пришел с тобой, то, может быть, считает, что сможет забрать деньги, когда ему заблагорассудится. Он изобразил из себя щедрого человека, завоевал твое доверие, но от денег не отходит, чтобы, в конце концов, забрать их.
– Я тоже думала над такой возможностью.
Тон матери смягчился, она с сочувствием сказала:
– Джен, это не твоя вина. Я всегда держала тебя взаперти, и ты просто не знаешь, какими могут быть люди.
Дженнсен отвела взгляд от умных глаз матери:
– Видимо, такие люди бывают. Но я не думаю, что Себастьян такой.
– А почему нет?
Дженнсен оглянулась:
– У него лихорадка, мама. Он болен. Он уходил, не попросившись на ночлег. Он распрощался со мной. Он очень устал, и его трясет в лихорадке, и я побоялась, что он умрет под дождем. Я его остановила и сказала, что, если ты не будешь против, он сможет спать в пещере со скотиной, где по крайней мере тепло и сухо. – Помолчав мгновение, Дженнсен добавила: – Он сказал, что если ты не захочешь, чтобы рядом находился чужой, то он не обидится и пойдет своим путем.
– Да? Он в самом деле так сказал?.. Ну, Джен, тогда он либо очень честен, либо очень хитер. – Мать устремила серьезный взгляд на дочь. – Что он за человек, как ты считаешь?
Дженнсен сцепила пальцы рук перед собой:
– Честное слово, не знаю. Я думала о том же самом… – Потом она вспомнила слова странника. – Он сказал, что хочет, чтобы у тебя было вот это. Тогда тебе не надо будет бояться чужаков, нашедших приют в твоем доме.
Дженнсен вытащила из-за пояса нож в ножнах и протянула матери. Серебряная рукоять блеснула в тусклом желтоватом свете, исходящем из окна.
Мать смотрела на нож в изумлении, потом медленно подняла его обеими руками на уровень глаз и прошептала:
– Добрые духи…
– Я знала, – заметила Дженнсен. – Я чуть не завизжала от страха, когда увидела его. Себастьян сказал, что это – чудесное оружие. Он хотел, чтобы ты взяла нож. Себе он оставил короткий меч и топор. Я обещала отдать тебе этот нож. И он сказал, что это поможет тебе чувствовать себя в безопасности.
Мать задумчиво покачала головой:
– Я вовсе не чувствую себя в безопасности, зная, что человек с таким оружием был совсем близко от нас. Джен, мне это совсем не нравится. Совсем!..
По глазам матери Дженнсен видела, что теперь та обеспокоена вовсе не приведенным в дом чужестранцем.
– Мама, Себастьян болен. Можно ему остаться в пещере? Я постаралась убедить его, что мы ему не менее опасны, чем он нам.
Мать взглянула на нее, хитро улыбнувшись:
– Умная девочка…
Обе знали, что могут выжить, только действуя сплоченно, роли каждой были отработаны, и не требовалось все подробно обсуждать.
Потом мать вздохнула, словно с грустью признавала, как много ее дочь теряет в жизни. Она нежно провела рукой по волосам Дженнсен.
– Все в порядке, дитя мое, – сказала она. – Мы позволим ему переночевать.
– И покормим его. Я сказала ему, что он получит горячий ужин за то, что помог мне.
Мать улыбнулась:
– Ну, тогда будет ему и ужин.
Наконец она вытащила нож из ножен. Внимательно осмотрела его со всех сторон, изучая гравировку. Проверила остроту лезвия, затем – балансировку ножа. Покрутила его в тонких пальцах, чтобы иметь полное ощущение от вещи, и снова взвесила в руках, примеряясь к оружию.
Наконец она положила нож на раскрытую ладонь, разглядывая украшенную орнаментом букву «Р». Дочь не могла даже представить, какие ужасные мысли и воспоминания проносились у матери в голове, пока та молча рассматривала эмблему, представляющую династию Рала.
– Добрые духи, – едва слышно прошептала мать.
Дженнсен ничего не сказала. Она все поняла. Это была не красота. Это была уродливая вещь, полная зла.
– Мама, – прошептала Дженнсен, когда, казалось, прошла вечность, а мать по-прежнему рассматривала рукоять ножа. – Уже почти стемнело. Можно я позову Себастьяна и потом отведу его в пещеру?
Мать вернула лезвие в ножны, и с этим движением, казалось, исчезли болезненные видения и воспоминания.
– Да, полагаю, будет лучше, если ты приведешь его. А я приготовлю рыбу и принесу кой-какие травы, которые ослабят лихорадку и помогут ему уснуть. Жди здесь, пока я не выйду, и не своди с него глаз. Мы поедим снаружи. Я не хочу, чтобы он входил в дом.
Дженнсен кивнула. Потом тронула руку матери, словно не хотела отпускать. Надо было сказать еще кое о чем. Как жаль, что придется сделать это. Дженнсен всей душой не хотелось причинять матери боль, но никуда не денешься.
– Мама, – сказала она чуть слышно. – Нам надо уходить отсюда.
Мать изумленно взглянула на дочь.
– Вот что я нашла у д’харианского солдата. – Дженнсен вынула из кармана листок бумаги, расправила и протянула на раскрытой ладони.
Взгляд матери застыл на записке, состоящей всего из двух слов.
– Добрые духи!..
Это было все, что мать смогла произнести. Потом она обернулась, посмотрела на дом и обвела взглядом горы. Глаза ее внезапно наполнились слезами. Дженнсен знала, что мать относилась к этому их жилью, словно к родному дому.
– Добрые духи… – опять прошептала мать, не в силах сказать что-нибудь еще.
Дженнсен подумала, что мать не выдержит такого напряжения и от бессилия разрыдается. Сама Дженнсен еле-еле сдерживала слезы. Однако ни та, ни другая не заплакали.
Мать пальцем потерла под глазами и снова взглянула на Дженнсен. И все-таки не выдержала – короткий выдох, мгновенное, тут же подавленное рыдание.
– Это ужасно, дитя мое…
Сердце Дженнсен разрывалось от жалости. Все, что недополучила в своей жизни она, мать недополучила вдвойне. И за себя, и за дочь. А кроме того, маме всегда приходилось быть сильной.
