Вешний цвет - Николай Строковский

И эта мысль усилила в Ксене грусть.

А вот как любовь уживается с коварством?

Есть и такое благородство, которое измеряется лишь меньшей степенью подлости…

Ксена должна подумать. Благородство, которое измеряется меньшей степенью подлости? Ужасно…

Светлое настроение у Ксены померкло. Оно вообще сегодня менялось, как цвет неба или блики солнца в Кисловодске.

Но, кроме подлости, есть благородство, подвиг. Самопожертвование. Чистота и бескорыстие. Неужели она ошибается?

Есть. Поэтому жизнь прекрасна!

Каждый человек стремится быть лучше. Откуда же — подлость? От страстного желания достигнуть того, на что у человека нет права? Но как сложились ограничения? Всегда ли право справедливо? И всегда ли запрет должен иметь силу нравственного закона?

Сергей Фомич не сразу ответил.

Очень сложно. И очень просто. Мелкая подлость всегда только подлость. Большую же подлость враги общества, человечества пытались и пытаются выдать за убеждение, философию. Скажем, гитлеровская подлость, которая подавалась как убеждение, система взглядов. Фашистская философия.

Говорить об этом она сейчас не хочет. В Нарзанной галерее они пили кипящий, кружевной от газа нарзан. Потом пошли вдоль речушки Ольховки к «Стеклянной струе».

Ливни превратили речушку в бурлящий поток. Вода неслась с большой силой. Наткнувшись на каменную запруду, поток верхним своим слоем откатывался назад, против течения и, встретившись с набегающими водами, исхлестывался, пенный, вверх.

Они бросили в водоем, как того требовал кисловодский обычай — чтоб приехать еще и встретиться — серебряные монетки. Рассыпанные во множестве, блестящие, монетки походили на плотичек. Некоторые из них были наполовину занесены песком.

Китайские девушки, стоя у ограды, со смехом бросали монетки, оживленно разговаривая.

Когда говорят китайские девушки, кажется, что на рассвете щебечут в роще птицы.

Да… Она хорошо подметила! Известно ли Ксене, что означают китайские имена?

Кое-что слыхала.

Он рассказал. Многие имена показались ей поэтичными. Например, Юе (луна) или Лань (орхидея). И У мальчиков: Сяо-фу-ци (любимец судьбы), Сяо-лун (маленький дракон). Маленький дракон! Забавно.

Он сказал, что её, Ксену, в Китае, наверно, назвали бы Чу! Жемчужина!

Ксена рассмеялась.

Какая она жемчужина! Она скорее — Сяо-лун! Маленький дракон.

А что же будет потом? Потом будет… Большой дракон!

Весна наступила. Молоденькие листья каштана сложены вдоль черенка, словно крылья летучей мыши. Они похожи на летучую мышь. Уже и липы начинают выпускать листочки, сначала на нижних ветвях. Оки ярко-зеленые, с желтизной, почти прозрачные, а на верхушках — еле заметные, крохотные. Буйно цветут вишни, черешни, абрикосы и алыча. А на кустах сирени — фиолетово-чернильные шарики.

Последний день…

Сыграет ли он на прощание?

Ей хочется музыки?

Хочется послушать его.

Они сели на скамью.

Сергей Фомич сказал, что сыграет ноктюрны Листа. И все, что помнит. Хотя многое выпало из его репертуара он мало играет, некогда. И не всегда есть настроение. Нужна систематическая работа. Это — область, не прощающая невнимания. И — очень мстительная! Значит, последний день?

Завтра утром поезд увезет его в неведомую ей Хакассию. Он так соскучился по дому…

Ксена подумала, что она не испытывала тоски по дому, что послала одну открытку — о «благополучном приезде». Ничего не писала подругам, хотя обещала. И Антону… Ходит, должно быть, каждый день на главпочтамт, с надеждой смотрит в окошечко… Антон…

Вспомнила только сейчас.

Для других было ясно, чем кончится их дружба. Но не для нее. Теперь он находился за тридевять земель, и лицо его виделось в тумане. О чем она задумалась?

Ни о чем.

О друге?

Нет. Ничего серьезного. Она не скрывает. Обыкновенные товарищеские отношения, хотя Антон и подруги считают иначе.

Она не смогла избавиться от ничем не объяснимого чувства не то обиды, не то зависти, что он соскучился по дому, значит — по Лене и Машеньке, и не дождется, когда будет там, в своей Хакассии. И ничего ему здесь не жаль…

Вернувшись в санаторий, Ксена долго сидела на балконе своей комнаты, пыталась читать, но содержание прочитанного сразу забывалось, ничто не привлекало ее внимания. Тогда она пошла на ванны.

Лежа неподвижно в воде, наблюдала за кругами, которые, как от паучков, расходились к периферии. Тугие пузырьки непрестанно прокладывали воду со дна и, поднявшись к поверхности, лопались. Порой вместо концентрических кругов, как их изображают художники, рисуя ту радиостанции, появлялись спирали, тонкие, словно граммофонных пластинках. Были и кометообразные, с крутым разворотом. Игрушечные волны набегали к круги, приятно щекоча.

Ксена смотрит на красный, синий и зеленый вентили, на часы, которые с тихим шелестом просыпают песочек через поясок, перетягивающий запаянную пробирку, смотрит на свое тело, розовое, в алмазах нарзана. Немного стыдно и приятно. Хочется подремать.

Веки отяжелели, смежились.

Но в дверь стучат. Входит няня.

Ксена встает. На воде десятки стружечных завитушек. Скользкое от пузырьков тело приятно вытереть мохнатой процедуркой. Бодрая, сильная, она идет в зал, ложится на топчан.

На полу в больших кадках — цветы. И на подоконниках — в вазонах. Резиновые листья фикуса чуть лоснятся от света, процеженного сквозь занавеси.

В зале отдыхают мужчины и женщины. Ксена поворачивается на бок. И прикрывает ноги голубой шерстяной кофточкой. Туфли ее стоят под топчаном.

Пять-десять-пятнадцать минут пролетают незаметно. Одни читают, хотя сестры ворчат. Другие мирно дремлют. Кое-кто похрапывает…

Дума? Тревога? Нет. Ничего. Может быть, лишь глубоко, где-то там укрывшаяся печаль.

Она любит зиму, любит, когда падает снег. Хочет, чтоб он падал еще и еще, гуще, мохнатыми хлопьями, — так нравится ей снегопад. В Киеве, правда, снегопады стали редки. Это скорее воспоминания детства. В канун Нового года и в первые дни января обычно в Киеве идут дожди… И с Деда Мороза течет краска..

Человек не может жить без друга. И хочется, чтоб этот друг, один-единственный умеющий понимать, чувствовать одинаково, был рядом, любовался притемненным светом фонарей, снежной метелью в воздухе, пронизанном электрическими лучами.

Почему вспомнила зиму весной? Просто думала о прекрасном. И есть люди, чувствующие одинаково с ней природу.

Что ж, пусть эти люди чувствуют природу где-то там, далеко…

В «тихий час» она была за кулисами. Сергей Фомич — чуть бледен. Она села сбоку, шагах в четырех от рояля.

Он сыграл обещанные три ноктюрна, внутренне близкие друг другу, и больше играть не пожелал. Был он сегодня не в том настроении, которое призывает музыканта играть еще и еще.

Лист — любимый его композитор?

Нет. Он любит немногое у Листа. Но эти вещи, да еще «Сонет Петрарки» считает лучшими, близкими себе.

Не сыграет ли он «Сонет Петрарки»?

Попробует, хотя давно не играл. Вероятно, позабыл.

Но он не позабыл… Музыка воскресала сама собой, — у Сергея Фомича были волшебные пальцы! — и Ксена с мучительной обостренностью чувств погружалась в мир, где у нее перехватывало дыхание. Еще немного — и она задохнулась бы.

И она — пусть невежливо, бестактно, — ушла, почти убежала со сцены.

Он ни единым жестом не попытался удержать ее.

После ужина Сергей Фомич встретил ее на дорожке. к нему вернулась прежняя оживленность, свобода в обращении, а Ксена была сама не своя.

В угасающем мареве таяли, будто ледок весной, облака.

Потом зажглись фонари в молочных абажурах. Шары казались белыми смородинками на тонких узловатых плодоножках. На дне ближайшего шара лежал кружок чернен пыли; туча мошкары билась о его стенки.

Показалась бледная маленькая луна — старинная серебряная монетка со стертым краем. Они шли по улице.

Ксена сказала, что солнце создано для веселых, счастливых людей, грустящей душе ближе луна. Он промолчал.

Она заметила — о, это только скромные ее наблюдения. — что артисты-комики очень скучные в быту люди. Трагики же — веселые в жизни ребята. Почему это? Как можно веселому, жизнерадостному играть правдиво трагедийную роль? Как можно вообще быть не самим собой?

Вопрос имел дальний прицел, Сергей Фомич это отлично понял.

Искусство перевоплощения.

Нет, это ей не доступно. Она может быть лишь собой. А он?

Он — тоже. Но в руках человека — огромная сила, способная обуздать что угодно.

Начал накрапывать дождик. Множество бликов от фонарей, от освещенных окон засияло на асфальте. И это на краях улицы, а середина чернела, будто река ночью. Не пора ли домой?

Из-за дождика? — В ее голосе скользнула усмешка.

Хотя бы…