Фокс Малдер похож на свинью - Андрей Геласимов

– Что он просил передать?

– Я не знаю, – сказала Елена Николаевна. – Пусть Саша тебе расскажет.

И дернула меня за рукав.

Видимо думала, что если дернуть меня за рукав, то все получится круто.

Типа, рукав – это такой выключатель. Дернул за него – и понеслось.

А ни фига.

Стою как долбонавт. Исследователь неведомого пространства.

– Что он просил передать, Саша?

– Он просил передать…

Тут, к счастью, снова вмешалась Елена Николаевна.

– Ты что, с того вечера еще не переодевалась?

Она наконец привыкла к темноте и, видимо, что-то там разглядела.

– Отвяжись.

– Ты ложилась спать или нет?

– Отвяжись.

– Ты что, три дня не спала?!!

– Отвяжись, говорю. Что он просил передать?

– Я вызываю «Скорую»!

– Ты сейчас вылетишь отсюда, если не заткнешься. Что он просил передать? Саша, ты меня слышишь? Отвечай.

Я понял, что мой час настал. Момент истины. Некуда отступать.

– Он… просил узнать у вас… насчет домашнего задания. Для параллельного класса.

С девочкой Мариной тоже все оказалось непросто.

Блондин Гоша, который умел играть на гитаре. Вечные проблемы с блондинами.

Одноклассники обращались к нему «Гоня». Всеобщая любовь и симпатия. Ласковый мальчик с ласковым именем. Папа летал на больших самолетах в разные страны и города. Первый в школе японский магнитофон, фирменные джинсы и жевательная резинка «Лёлики-Болики». Мои деньги оказались с дырками. Какая тут конкуренция? Хорошо, если разрешат где-нибудь рядом потусоваться. Но любовь – зла. Приходилось страдать.

Ранний период творчества Михаила Юрьевича Лермонтова. Байронизм и разочарование в жизни.

«О, девятнадцатый век! Тоска по Востоку.

Поза изгнанника на скале»

Другой поэт, но все равно очень верно. «Леликов-Боликов» никогда на всех не хватает. Хоть в нашем веке, хоть в девятнадцатом. Отсюда и байронизм.

«Над седой равниной моря гордо реет кто-то гордый».

Бесконечный интерес к смертным грехам. Под каким номером идет гордыня?

Но неожиданно помогла история с Лидией Тимофеевной. Пока Елена Николаевна нервничала и шушукалась в школьных коридорах со мной и с Антоном насчет того, чтобы убрать из темной квартиры весь уксус, бритвы, таблетки и тому подобное, в школе кое-кто обратил на это дело внимание.

Не слепые же.

Девочки в шестнадцать лет крайне любознательны. Особенно насчет уксуса и таблеток. Вернее, насчет обстоятельств. Примеряют на себя ситуацию. Всегда.

Проблема – как устоять? И надо ли?

Но в этот раз они ничего не знали. Просто почувствовали. От этого чувства родился интерес. В том числе и ко мне.

Она сама первая подошла. Видимо, наше трио показалось ей любопытнее жевательной резинки. Не в каждой школе молодая учительница то и дело уединяется с двумя выпускниками.

– А что она все время вам говорит?

– Ну… ты знаешь… я не могу тебе все рассказать…

В общем, она попалась. Гоня со своей гитарой пролетел, как его папа пролетал над Парижем. Плавно кружась. Снижаясь концентрическими кругами.

Начался период любовной лирики Пушкина.

До потери сознания.

Екатерина Михайловна, в отличие от меня, строго выполняла свои обязательства по заключенному пакту о ненападении. Если я разболтал об этой истории по крайней мере уже двум человекам, то она методично работала над моим аттестатом. Старый, наивный человек.

Так обретаешь веру в человечество.

Оценки по истории появлялись у меня в журнале самым волшебным образом. Хорошие оценки. Екатерина Михайловна не скупилась. Еще один плюс в ее пользу. Вообще, если долго присматриваться к человеку, то он оказывается не такой уж противный. Почти всегда.

Другие учителя тоже оказались отзывчивыми. Непонятно, как она их убедила. Корпоративная солидарность. В Средневековье это называлось цех. Екатерине Михайловне нравились такие вещи. Однажды прочитала целую лекцию.

Даже химиня ослабила хватку. Пятерок пока не ставила, но и насчет двоек прекратила свирепствовать. На ее уроках я сидел как в самом центре тайфуна. В радиусе метра полный покой и тишина. За пределами этого круга – ураган. Пляска смерти. Джек Потрошитель встречается с графом Дракула. Говорили, что Антонина Михайловна и вправду однажды ездила в Венгрию. Вернулась под большим впечатлением. Трансильвания – все дела.

Один капитан Эдуард Андреевич не вошел в этот симпатичный проект. Наверное, ему не нравилось, что Елена Николаевна уделяет мне слишком много внимания. И Антону. Антону даже больше.

Я бы сказал – гораздо больше.

Впрочем, на Эдуарда Андреевича мне было плевать. Напрягал, конечно, на своем НВП, но меня это не особенно волновало. Я просто ждал конца уроков, а потом мы шли к Лидии Тимофеевне. Каждый день. Даже в воскресенье, когда никаких уроков не было. У нас там образовался такой клуб. По интересам.

Я приходил с Мариной. Антон приходил к Лидии Тимофеевне. А Елена Николаевна приходила сама по себе, в роли подруги: сочувствие, новости из учительской, воспоминания об институте.

Не знаю как они себя чувствовали рядом с нами. Вряд ли они относились к себе как к старухам. В 21 год женщины еще не драматизируют свой возраст.

Но уже начинают. Если не вышли замуж.

А, может, они иногда и думали, что они старухи. Я не знаю. Мне тогда было шестнадцать лет. И Марине. А Антону было уже семнадцать. К тому же высокий рост. Другие учителя говорили – быстро развился.

Нормальные учителя. Те, которые в школе.

А наши сидели с ногами на диване, пили кофе, курили и болтали о всякой чепухе. Мечта. Нормальному школьнику даже не снится. Особенно насчет советов.

– Никогда не рассказывай своей девочке о том, как ты ее любишь.

Кто это говорил? Елена Николаевна или Лидия Тимофеевна? Теперь уже не важно. Как, впрочем, не было важно и тогда. Не все ли равно, кто сообщает тебе такие вещи? Раз возникла необходимость.

– Понимаешь, мужчинам кажется, что женщины должны об этом знать.

– А разве не должны?

– Конечно, нет. Долг – это не женское слово.

– А какое тогда женское?

– Не знаю. Ты мне скажи.

Ответ приходил в голову через несколько дней.

– Это как с кошкой.

– В смысле?

– Когда сидишь в кресле, всегда хочется, чтобы она прыгнула тебе на колени.

– Вообще, это приятно.

– Но она не идет, если ее специально позвать.

– Ну и что?

– Ничего. Это и есть женское слово.

– Какое?

– Когда хочется, чтобы кошка прыгнула тебе на колени, но ты знаешь, что, если ее позвать – она не пойдет.

– Такое длинное слово?

– Короче не получается.

– Ну что же, все равно неплохо. Делаешь успехи. А вывод?

– Надо уметь сделать так, чтобы ей захотелось прыгнуть.

– Совсем неплохо.

– Но говорить ей об этом нельзя.

– Пятерка с плюсом. Если хочешь, могу поставить в журнал.

– А еще можно просто подавить в себе это желание.

Пауза.

– Ты что, из тех, кто любит преодолевать трудности?

Так продолжалось почти до Нового Года. Про Лидию Тимофеевну в школе нам объявили, что она серьезна больна и раньше последней четверти не появится. На ее место срочно взяли кого-то еще. Екатерина Михайловна перестала объединять на своих уроках два класса, а мы продолжали наблюдать развитие «болезни» Лидии Тимофеевны. Я никогда больше не видел человека счастливее, чем она. По крайней мере, до тех пор, пока не подошел Новый Год.

Про себя тоже не скажу, что я был несчастлив. Даже роман про мексиканский поход Кортеса двинулся вперед. Тетрадка в коричневом переплете пылилась на подоконнике с самого лета. Мама порывалась несколько раз почитать, но бросала. Ее раздражал мой почерк. Нашла две ошибки на первой странице. Орфографических. И подчеркнула. До эротики не дошла. Но я был готов объяснить: художественная необходимость.

«…оружие было теперь ни к чему. Ацтеки, которые еще продолжали оказывать сопротивление, ушли далеко в горы. Воинственная кровь и гордый характер не позволяли им идти на переговоры с испанцами, к тому же некоторые жрецы продолжали укреплять дух воинов публичными человеческими жертвоприношениями. Кровь лилась на ступени пирамид почти каждый день. По всей стране черными столбами вздымались к небу дымы священных костров. Большинство жертв предлагали себя для заклания добровольно. Надо было сообщить богам о бесчинствах испанцев. Поэтому торопились. Но боги молчали. Они были заняты чем-то другим. Избранные счастливцы уходили к ним бесконечной чередой, но все ожидания были напрасны. Ни один посланец не пробудил интереса богов. Среди простых крестьян поползли слухи о том, что в какой-то глухой деревне несколько раз появлялся Кецалькоатль, который вернулся с Востока, переплыв океан на плоту из змей. Он собирал вокруг себя толпы народа и, прежде чем вознестись, устрашающе объявлял, что ни один из богов, включая его самого, не станет больше покровительствовать ацтекам, потому что испанцы, тоже явившиеся с Востока, будут теперь божественными детьми – у них растут бороды, у них есть сверкающие одежды, их оружие громыхает сильнее молний. Кортеса он называл своим новым любимым сыном. Некоторые даже говорили, что Кортес – это и есть Кецалькоатль. Он долго жил на Востоке и теперь наконец решил проверить, как шли дела в его отсутствие. Гнев бога оказался ужасен. Но были и такие, которые говорили, что Кецалькоатль просто-напросто струсил. Что Кортес никакой вовсе не бог и что, если привести его к жертвенной пирамиде, то на ступени прольется такая же кровь, как у других. Боги оказались трусливее смертных. Они спрятались в своих небесных дворцах, оставив людей погибать под огнем испанских мушкетов. Им было стыдно за то, что они не сумели дать своему народу такого оружия как у испанцев. Они не смогли придумать таких пушек – значит это были плохие боги. Ацтекам оставалось полагаться лишь на себя. Те, кто еще хотел сражаться, забрали свои семьи и ушли в горы. Они решили, что победят без помощи богов. Может, потом боги придут в себя и снова дадут знать о том, что они существуют. После победы. А сейчас надо было дать им время придти в себя.