Улицы гнева - Александр Былинов

По утрам на казарменном дворе под палящим июльским солнцем дымили походные кухни, ржали лошади, тысячи сапог и ботинок взбивали багровую пыль. Полк все разбухал. Санька маршировал вместе с другими — ать, два, три!.. — не понимая, зачем муштровка, когда неподалеку бои.

То и дело слышалось: «Становись!», «Рассчитайсь!», «Смирно!» Позвякивали котелки. Винтовок ни у кого не было.

Радио передавало сдержанные сводки об ожесточенных и упорных боях. По батальонам ползла невеселая информация от очевидцев, которые пополняли полк ежедневно. Гитлеровцы выбрасывали парашютные десанты, вбивали «клинья», расчленяли оборону, окружали «на Минском направлении», «на Гомельском направлении». Война оказалась не такой скоротечной и победа не такой близкой, как мечталось Саньке. Уж и военная форма его не радовала. В суконном обмундировании, пригодном скорее в январе, нежели в июле, было жарко. Летней формы в цейхгаузах почему-то не нашлось.

Однажды ночью людей посадили в автомашины: где-то выбросился немецкий десант. Вскоре доехали до того места. Санька бесстрашно лежал на сырой земле — недавно прошел дождик — и с завистью смотрел на новую автоматическую винтовку Токарева, которую держал близорукий учитель математики. У Саньки в руках была старенькая трехлинейка.

На рассвете стали рваться мины. Появились вражеские штурмовые самолеты. Пикировали, казалось, прямо на голову, поливали огнем. Погибло не менее половины отряда. Санька потерял сознание от сильного удара в затылок.

Когда очнулся, никого из своих рядом не было...

Свои, тоже пленные, врачи лечили его более двух месяцев. Домой Санька приплелся истощенный физически, но полный жгучей ненависти к врагу.

На столе возвышалась стопа ученических тетрадей. Чернильница высохла, всюду лежала пыль. На буфете Санька нашел записку: «Сынок, уезжаю с детдомом. У Марты узнаешь, как все было. Береги себя. Обнимаю. Твоя мама».

Когда-то у Саньки в горле застряла рыбья косточка. Марта с проворством заправской медицинской сестры ловко вытащила ее пинцетом. Мальчик долго не мог забыть запаха Марты.

У Марты было трое детей и муж, работник военторга. Иногда Санька слышал непонятную фразу: «Не пара они!»

Теперь Марта предала: работает у немцев! Овчарка!

Она отдала Саньке ключ, оставленный матерью. Грудь ее жарко дышала под сарафаном, оголенные руки приковывали его взгляд. Муж Марты погиб на реке Прут. Она одна, совсем одна!

— Говорят про вас, Марта...

— Пускай говорят. Трое у меня...

Санька бродил по городу голодный, неприкаянный. Искал знакомых. Попал на базар, когда вешали человека. Зрелище потрясло его, ноги стали ватными, все вокруг закачалось. Очнувшись, услыхал: «припадок», «припадочный». А может, от голода все?

Марта подкармливала чем могла. Тарелку борща принесет, кусочек сала с хлебом. Надо устраиваться, думать о чем-то...

— Поможете, Марта? Вы теперь власть.

— Власть-то власть, абы поесть всласть. Постараюсь. Голод не мешал Саньке желать ее. Ночами он грезил ею. И страшился. Он часто ощупывал рубец на шее. Вот откуда его болезнь — от ранения. Тянуло поделиться горем с Мартой. Но что-то восставало против этого.

Вскоре она сама стала очевидцем его беды. Он упал во дворе. Очнувшись, увидел над собой глаза Марты, вырез платья, грудь, готовую выплеснуться из лифчика. В его комнате остался стойкий запах ее духов.

— Это абсолютно ни о чем не говорит, — заметил Бреус, когда Санька умолк. — Я читал где-то, палач оплакивает свою жертву. Кажется, в романе Виктора Гюго. Но топор все же опускается. Не поддавайся на удочку. Хуже нет, когда размягчишься.

Санька подумал, что Бреус вполне подходит для подпольной работы. Только насчет Марты у них расхождения. Но разве это не правда? Спелась же с немцами! Сколько на ее совести загубленных душ! Подлец ты, Александр, за тарелку борща продался...

Вздыбленный Бреусом, Санька старался накалять себя ненавистью. Но когда Бреус предложил, не откладывая, ликвидировать палача в юбке, Санька сказал:

— Трое у нее... Нельзя так.

— Да я шучу, шучу... — Бреус похлопал его по спине. — Шуток не понимаешь?

5

Черный кот Мурза метнулся из-под ног вышедшей во двор Марты. На крыльце Санька потягивал сигаретку.

— Здравствуй, Саня, — сказала Марта, поправляя прическу. — Твой Мурза вредный. Жди теперь неприятностей.

— Вы суеверная?

— Все теперь суеверные. Война.

— Для кого война, а для кого мать родна. Марта не раз слышала эти слова.

— И ты, значит, Саня...

— Извините. Кота приговорю к смертной казни через повешение. Вам понравится.

Ее позвал сигнал автомашины. Марта мысленно поблагодарила Шпеера. Дерзкий мальчишка!

Шпеер равнодушно вел машину, время от времени поглядывая на переводчицу.

… Она попросит Лехлера насчет квартиры. Ей небезопасно на старом месте. Соседи не простят, что она сотрудничает с немцами. Фрося, помогающая по хозяйству, без стеснения передает ей то, что слышит от людей. У одних, конечно, зависть: женщина при важной службе и завидном пайке. Иные осуждают жену военного, погибшего на фронте. Да и не такое говорят...

— На чужой роток не накинешь платок. Вас это пугает, Фрося?

— Мне-то что? Ребятишек жаль, если...

Малыши уписывали борщ, грызли хлебные корочки, капризничали, забавлялись тряпичными куклами, радовали и тревожили. Старший, Сережа, уже школьник, в непомерно больших и редко просыхающих валенках, спросил как-то:

— Мама, мы немцы или русские?

— Конечно, русские. — Ответила спокойно, а у самой заныло сердце.

— Почему же меня дразнят немцем?

— Мальчишки всегда чем-нибудь дразнят.

— И не мальчишки вовсе. Взрослые.

— Не обращай внимания, сынок. Пора, пора съезжать отсюда!

— О чем фрау задумалась? — Шпеер резко вывернул баранку, объезжая выбоину.

— Мало ли забот у многодетной вдовы, Шпеер?

Шоферу было за пятьдесят. Он задыхался от астмы и часто принимал какое-то лекарство.

— Вам нелегко, фрау Марта?

Клочковатые брови его собрались у переносицы. Он привычно вел зеленый вездеход по замерзшим кочкам.

— Да, нелегко, — согласилась Марта.

— Впрочем, не тяжелее, чем нашему Отто, — шофер засмеялся. — Вот влип, я вам скажу... Извините, чуть в штаны не наделал.

Марта промолчала. Ей было все известно о Лехлсрс. Его с треском вышибли из полевой жандармерии и водворили на старое место, туда, где лопаты, катки, лошади и подводы.

Он не скрывал, что сильно испугался тогда. История с паспортистом могла кончиться очень плохо. Налетела многочисленная команда во главе со штурмбанфюрером Гейнике.

— Нужники солдатские убирать — вот его работа, — решил штурмбанфюрер. — Пусть отправляется к свиньям на старое место, чтобы им и не воняло здесь, в органах безопасности.

— Что с вами, Марта? — спросил Лехлер, когда переводчица вошла и, поздоровавшись, уселась на стул в позе просителя. — Вы расстроены?

— Мало ли забот, господин Лехлер? — Марта вздохнула. — Мне хочется просить вас... — она запнулась.

— Продолжайте, Марта. Если только я смогу...

Марта изложила свою просьбу.

Отто восторженно хлопнул себя по ляжкам.

— Все, все сделаем! Вы переедете в центр, поближе к цивилизации. Как это мне самому в голову не пришло? Свинья, свинья, трижды свинья. Но только и у меня сегодня немало забот, фрау Марта — Лехлер уже не улыбался. — Попросту — беда. Вы мне поможете?

Предстояла невеселая поездка.

Дорожная жандармерия насчитывала три опорных пункта: Мамыкино, Богодар, Павлополь... Марта хорошо знала размещение, или, как любил выражаться Лехлер, geographie его хозяйства. Жандармы из Мамыкино оберегали профилировку; после дождя они направляли машины в объезд. Немцы любят хорошие дороги. Из соседнего села Юрковки ежедневно тянулись подводы с песком, щебнем, инструментом. Жандармы Богодарского участка тоже бдительно охраняли дорогу от порчи, а павлопольские дежурили еще у складов Тодта, у столовых и гаражей. В числе жандармов были павлопольские, мамыкинские и богодарские мужики, обиженные на Советскую власть, и бывшие кулаки, и уголовники, разбежавшиеся из тюрем, и просто мужички «себе на уме», и дезертиры.

Вместе с Лехлером Марта объезжала участковые отряды дорожной жандармерии, выслушивала и переводила доклады о положении дел.

На этот раз маршрут изменился. Шпеер повел машину на Литейный завод. Лехлер молчал.

Неподалеку от омертвевшего завода — его силуэт проглядывал в сизоватом тумане — за колючей изгородью Марта увидела несколько одноэтажных строений красного кирпича, без крыш, с темными провалами окон.

— Здесь, — сказал Лехлер.

Шпеер остановил машину у деревянных ворот, тоже обвитых колючей проволокой.