В мире гость - Пер Лагерквист

— Я вижу, тебе весело, — сказал отец.

— Ой, ну какая погода хорошая! Правда, папа? Вот смотри, я и бегом могу!

— Смотри не упади! — прокричал ему вслед отец. Но он не упал. Он и обратно прибежал бегом.

— Пап, а где наша дрезина?

— Сейчас увидишь, она у товарного склада стоит.

И они пошли прямо к складу. Дрезина была прислонена к стене — большая доска на трех колесах и длинный шест — трехколесная дрезина, вот и все. Сперва им пришлось идти сзади и подталкивать, а поехала только корзинка.

— Когда же мы поедем? — теребил отца Андерс.

— Погоди, — отвечал отец, — вот на рельсы только спустимся.

Андерс забежал вперед и следил, чтоб дрезина не качнулась, а то рассыпались бы бабушкин кофе, и сахар, и еще дрожжи.

Вдоль станции шло городское кладбище, могилы спускались к самым рельсам. Ему не хотелось смотреть на могилы, он от них отворачивался. Как же широко раскинулось кладбище! Но Андерсу не до него, ему надо следить за корзинкой, да и смотреть есть на что — хоть бы на штабеля дров по другую сторону путей. И можно разговаривать с папой, тогда это кладбище скорей кончится. Вот они прошли уже так далеко, что могил здесь больше нет, лишь молодые липовые саженцы на чистой зеленой лужайке, поджидавшей тех, кто пока еще ходит по земле. Он прижался к отцу.

— Ну когда же мы поедем? — шепнул он.

— Чуть-чуть еще потерпи.

И сразу же за калиткой они тронулись в путь. Андерс сидел ногами к маленькому колесу, крепко удерживая корзинку. Отец стоял на широкой стороне между двух больших колес и работал шестом.

Они быстро разогнались. Совсем немножко — и город остался далеко позади. Шест четко, ровно бил о щебень, колеса вертелись изо всех сил и стучали на стыках так, будто едет настоящий поезд. Хоть день был совсем тихий, сразу поднялся до того сильный ветер, что обоим пришлось низко на уши надвинуть шапки.

— Крепко держишься? — крикнул отец, приседая, чтоб надбавить скорости.

— Ага! — крикнул Андерс в ответ и счастливо засмеялся. Сперва они ровно неслись вдоль луговины. Пестрыми точками летели вниз назад цветы, не разберешь какие, они ударяли по насыпи общим, спутанным запахом. Потом начался лес. Крепко пахнуло елью, но можно было различить и тонкий, легкий запах берез, и ольхи, и сосны, и можжевельника, лес был смешанный. Потом слабо донесся запах земляники, тут были самые что ни на есть земляничные места, все красно было от ягод, в глазах так и стояли красные пятна, но им надо было дальше, дальше, дальше. А по склонам каких только не пестрело цветов: и льнянка, и лютики, и ромашка, и клевер тут оказался, и чего-чего тут только не росло. Все они пахли, сияли и, мелькнув, пропадали из глаз, а чуть поодаль все время сменялись ели, березы, можжевеловые кусты. Телефонные столбы бежали назад, будто торопились к себе домой, будто им не по пути с дрезиной.

Андерс смотрел во все глаза, боясь хоть что-то упустить, щеки у него слегка побледнели, но ему сделалось жарко, сердце, ликуя, колотилось. Он был сам не свой. Отец пригибался вперед, откидывался назад, следил, чтобы шест не бил о шпалы, не скользил, но это он просто так следил, для порядка, они ехали все быстрей, быстрей, быстрей.

Вот линия изгибается, чтоб обойти водный поток. Тут везде вода, речки, ручьи, лесные озера. То и дело им встречались мостки через какой-нибудь ручей. Тут отец разгонялся так, что все с грохотом неслось мимо.

— Гляди шапку не потеряй! — кричал он сыну.

— Не-е-е! — кричал в ответ Андерс, вцепившись сразу и в шапку, и в корзинку. Летели так, что свистело в ушах.

Вот дом обходчика станции Мыс, детвора удивленно выглядывает из-за сиреней, теребя переднички, приседая. А они уже на большом мосту через реку, и летят вперед, отталкиваясь шестом, а под ними, внизу, бурлит, бурлит поток.

И вот уже станция Мыс.

Тут они чуть-чуть сбавили скорость, но не особенно, потому что станция маленькая, всего по одной стрелке в каждом конце. Начальник прогуливался по перрону. Он отдал им честь, как настоящему поезду, который не останавливается на таких полустанках.

Потом они опять набрали скорость. Путь шел по полям и лугам, мимо большого заброшенного хозяйства, и снова лесом. По обеим сторонам блестел на солнце полный птичьего щебета лиственный лес. Восемь мужчин работали на линии, меняли прогнившие шпалы. Пришлось им переждать, пока мимо них мчала дрезина. Несмотря на спешку нехорошо было бы не поздороваться, но снимать шапку тут даже думать было нечего, и Андерс, не выпуская из объятий корзинку, по примеру отца просто кивнул.

Потом начался подъем, но они так разогнались, что почти его не заметили. После этого подъема линия резко спускается вниз, и тут уж ехать совсем нипочем, только в ушах свистит. А на самом верху тоже домик обходчика. Обходчик сидел у трубы и смолил на солнцепеке крышу.

— Что тут еще за дополнительный поезд? — крикнул он им сверху.

— А это мы! — крикнул отец. Дрезина тем временем уже летела вниз.

Отец держал шест наготове, чтоб притормозить, если понадобится. В ушах шумело. Колесико под ногами у Андерса вертелось так скоро, что не видно было спиц, прыгало и скакало от радости. Как выпущенный поутру жеребенок. Рельсы вытянулись в черту, одуванчики, лютики, кашки тоже вытянулись в черту, телефонные провода тоненьким шнуром сверкали на солнце, воробьи всполошенно взлетали со шнура и спешили в лес, где кусты и деревья стояли так плотно, что сквозь их строй не могла пробраться перепуганная белка.

Всего несколько минут, и кончился длинный склон. И открылась широкая долина с заливными лугами, озерцами, всякого рода водой, с полосками пашни, выгонами, бессчетными делянками, маленькими огороженными пастбищами, болотами, лесами и дворами, разбросанными среди ржей и овсов. Все сияло и блестело на солнце, и видно было далеко, и виден был дедушкин двор под кленами. Теперь ехали медленней. Мирно переехали широкую реку, заросшую по берегам тростниками и кувшинками, уткнулись в ухабистую дорогу, пересекавшую полотно, затормозили и оба попрыгали на землю. Приехали.

— Вот так мы! — смеялся мальчик, бегая вокруг отца и хлопая в ладоши. Отец удовлетворенно усмехнулся и оттащил дрезину в траву на обочине. А они пошли к дедушкиному дому, вместе держа корзинку.

Андерс от волнения с трудом удерживался, чтоб не пуститься бегом. Отец шел весело и легко, как двадцатилетний. Чтоб его насмешить, Андерс чуть дергал к себе корзинку, и оба радостно смеялись тому, что вот так идут вместе, рядышком.

Отец был немного странный человек. Казалось, по самой природе своей он человек жизнерадостный. Но это редко выходило наружу, обычно же он не мог сбросить с себя странную скованность, был словно чем-то стеснен. Забот у него было много, но не в том дело. Такой уж человек: скрывал и сдерживал веселость, как будто в ней есть что-то стыдное, и подавлял ее в себе.

Но сейчас оба радовались от души. Знакомые поля лежали вокруг во всей пышности предосеннего убора, колосились ржи, над оградами дрожал от жара воздух. Дорога отклонилась от реки, они миновали мельницу, и перепачканный мукой мельник помахал им вслед. Потом они перешли ручей, поднялись по изволоку и увидели двор и дом.

Дом был высокий и узкий, красная краска вся почти облезла, так что выступили серые доски. Клены бросали тень на крышу. Чуть поодаль стоял скотный старой стройки, только в одном месте чуть подновленной.

Они ускорили шаги, почти побежали, пристально вглядываясь в окна — не шелохнутся ли где шторки, но шторки не шевелились. Зато теленок бросился им навстречу, тянул шею, рвал колышек, тыкался мордой им в ладони и мычал. Тут уж и шторка шелохнулась. А они уже шли садом.

Сколько здесь было яблонь, груш, сиреней, а чуть дальше цветочное царство пионов, георгинов, ярких ноготков, высоких мальв, гераней, выселенных из комнат по случаю лета, и еще издали пахучие левкои, лаванда, резеда. Вдоль дорожки шел низкий плетень, Андерс приподнялся на цыпочки и заглянул в смородинные кусты. Но на крыльце среди цветов уже стояла бабушка.

— Кто приехал! Мои детки!

Она была такая старая, что для нее оба они были детки. До чего же бабушка старая! Лицо худое, не в морщинках, а в бороздах, крепкое тело осело к земле, и серая, как сухая земля, юбка на бабушке. И все же она похожа на маму. Такие же точно глаза, такие же редкие волосы, хоть и седые. И так же вся она светится, несмотря на всю свою суровость. Она жала им руки, благодарила за кофе, за сахар, за все гостинцы, которые Андерс поспешил выложить. А потом втолкнула обоих в дверь, и сама, в одних носках, прошла в сени.

В сенях странно пахло старым деревом, землей и сухим навозом. Запах шел от деревянных башмаков. А из комнаты несся запах лука, разложенного на пожелтелой бумаге.

Они подняли клямку и вошли в комнату.

Со свету здесь казалось почти совсем темно. Две большие, убранные шкурами кровати да стол посередине составляли почти всю мебель, только еще у окна помещался ткацкий станок с простынным холстом. В печи кипел медный котел с картошкой на корм свиньям. Дедушка сидел рядом и следил за огнем. Дедушка был старый, но крепкий. Лицо большое, широкое, гладко выбритое, строгий рот без зубов. На плечи свисали белые пряди. На дедушке были брюки из чертовой кожи и кожаный жилет на оловянных пуговицах. Он не двинулся с места, потому что больные ноги плохо слушались его. Ждал, когда они подойдут.