Воин вереска - Денис Луженский

И обоз начал долгий подъём на обрывистый правый берег. Впрочем, самое высокое место успели-таки перевалить, темнота застала их уже при спуске в низину.

— Там ниже — Тщерь, — пояснил Рэлеку возница — светловолосый молодой детина, носящий то ли имечко, то ли прозвище Осинко. — Как пора жаркая — ручьишко малый, а по весне — ой-ёй! Сущая морока! Ни объехать её, проклятую, ни вброд перейти. Тем годом, веришь, нет, дядька мой утоп. Троюродный. Эх, добрый был мужи-и-ик…

Рэлек слушал словоохотливого паренька вполслуха, изредка кивая невпопад. Тот не обижался, ему, видать, довольно было и того, что слушатель не велит умолкнуть, позволяя всласть потрепать языком. Изредка, впрочем, Рэлек и в самом деле прислушивался к осинкиной болтовне. Так, между делом он узнал, что Дмирт — приказчик и доверенный человек большого глетского купца Радмица, заведует лавкой в Тобурге и частенько мотается с товарами в Глет и обратно. В этот раз сопровождают его сынок Видка, двое младших двоюродных братьев и трое наёмных работников из особо надёжных и проверенных. Как-никак, груз нынче… На этом месте Осинко спохватился, что чуть не сболтнул лишнего, поперхнулся и с полчаса испуганно молчал, но потом разговорился снова. Рэлеку на секреты дмиртова груза было наплевать. Под плотными рогожами на телегах угадывались тяжелые мешки и, кажется, несколько объёмистых бочонков. Значит, что-то сыпучее везут и что-то жидкое… зерно и пиво? Вряд ли, конечно. Ради таких товаров особо секретничать никто не станет. Но ему-то, Рэлеку, что за дело до чужих мешков и бочонков? Да никакого нет дела. А раз дела нет, то и голову ломать бесполезно.

Как на привал начали располагаться, Осинко первого к реке и отправили вместе с двумя другими «надёжными и проверенными» — за водой для лошадей.

 скажите на милость, о в пыли? Видка с дядьями занялись самими лошадками, а Дмирт — ужином. Рэлек, подумав недолго, тоже к общему делу пристроился: разжился у обозников топором и пошёл хворост собирать для костра. После ночёвок в степи дрова добывать посреди леса — просто удовольствие, а не труд. Даже в сумерках. Чернобородый Дмирт только головой качал удивлённо, следя, как растёт неподалеку куча сухостоя.

Ясная летняя ночь. Над головой скрытый в хаосе серебристых искорок Дракон дышит невидимым пламенем в Щит Гиганта, а Огненное Колесо катится в Млечную Реку… Где-то вдалеке стрекочет лесной сверчок. Ещё дальше, за рекой, ухает с надрывом филин, поминая усопшего колдуна. А совсем рядом весело потрескивает костёр, и деревянные ложки ещё постукивают о край котла — обозники доедают кулеш. Сказать по правде, полковой кошевар «Песчаных Буйволов» стряпал кулеш получше Дмирта. Но за месяц одиночных скитаний тот вкус уже подзабылся, и эта недосоленная и недоперчённая каша с салом после вяленого мяса и сухарей показалась едва ли не слаще плодов Небесного Сада. Ел бы, кажется, и ел, до самого пригарка на дне. Однако ж набивать брюхо «под завяз» Рэлек не стал; утолил голод, поблагодарил за угощение и спрятал ложку. В еде, в питье и в женской ласке нужно знать меру. Иначе отяжелеешь, потеряешь сноровку, расслабишься… Тяжёлые, неловкие и слабые долго не живут. Это закон.

Откинувшись на расстеленный плащ, Рэлек смотрел в чёрный омут неба, пытаясь разглядеть в мерцающей холодным серебром россыпи Дракона, Щит и Огненное Колесо. Вот Эрвель, тот, кажется, знал их все. Без труда находил и увлечённо тыкал пальцем: «Смотри, Рэлек! Вон там — Великий Ковш! Им из Млечной Реки черпает Седая Росомаха, кормит своё дитя…»

— Эй, Рэлек, — позвал его кто-то негромко… нет, не Эрвель, но кто-то из ещё живущих на этом свете.

Неохотно оторвав взгляд от тысячеликих небес, он посмотрел на присевшего рядом Видку. Паренёк смотрел с опасливым любопытством. Он наверняка весь вечер копил это любопытство в себе и только теперь, после трапезы, решился дать ему волю. Даже интересно стало, о чем тот рискнёт спросить?

— Это правда, что ты ночью видишь… ну, ровно как днём?

Хороший вопрос, мальчик. И кто ж это тебе рассказал? Ишь ты, «как днём»…

Вдруг вспомнилось: в лицо лупит ураганный ветер, потоки воды хлещут по плечам, пытаются сбросить вниз с шаткой штурмовой лестницы, а вокруг в кромешной тьме лезут на стены сотни воинов с маленькими «ночными мотыльками» на щеках. Лезут молча, озаряемые лишь редкими вспышками молний…

— Брехня, — равнодушно пожал плечами Рэлек и, закусив сорванную травинку, перенёс своё внимание с Видки обратно на звёздные небеса.

— Ну да? — насупился парень. — Так-таки и брехня?

— Точно так, — отрезал Рэлек, надеясь, что любопытный сынок приказчика обидится и отстанет. Тот обиделся, но сдаваться и не подумал:

— А мне вот что-то не верится…

— А мне вот верится, — перебил его строгий отцовский бас. — А ну, охолонь, Видка! Не то я тебе за нашего гостя так отвечу, что враз про все глупости свои позабудешь! Брысь спать! В полночь разбужу караулить, с Жереком на пару!

Паренёк засопел сердито, но, как обычно, подчинился, не переча отцу. Уплёлся на брошенные под телегу одеяла — спать. Однако покою Рэлек обрадовался рано.

— Ты уж не серчай на оболтуса, — произнёс негромко Дмирт, обращаясь к нему, — мальчишка любопытен не в меру. С детства таким был. Однако ж, пора бы и ума наживать…

Тон у приказчика был просительный, и чувствовалось, что даётся он ему нелегко. Через силу даётся. Небось, даже перед богатыми покупателями так не гнёт собственную гордость. Чего ради перед ним-то, бродягой безродным, старается? Не понаслышке знаком с «мотыльками»? Боится? Чудно как-то… ему-то что бояться Рэлека в своём спокойном мирном Глете?

— Как ему двенадцать стукнуло, стал с собой брать, — продолжал говорить Дмирт, старательно не замечая, что его собеседник не только не желает делиться собственными откровениями, но и чужие слушает без охоты. — Вот уж пятый годок он каждую ездку со мной. Не больно смышлён, но это, думается, дело поправимое, наживное. Что думаешь?

— Ничего, — буркнул Рэлек и добавил с нажимом: — Я просто еду в город. И всё.

Старый приказчик умолк, но, кажется, не разозлился. А может, просто виду не подал.

У костра уже перестали стучать ложками. Обозники закончили трапезничать, но впадать в повальный сон не спешили. И оно понятно: ясной ночью у мирного костра отоспаться — одна радость, а другая радость — подымить трубочками, да языками почесать, потравить байки, что-нибудь заунывное хором потянуть… Вот с этого самого, с заунывного, и начали:

Э-э-эх, дорога по лесам долго не петляй,Дома ждёт меня жена, да хлеба каравай,Восемь девок мал-мала, да один сынок,Вот вернусь и целый год ни шагу за поро-о-ог…

Песня была незнакома, но вслушиваться в слова не больно-то хотелось. У походных костров, что за семнадцать лет согревали Рэлека много чаще, чем домашние очаги, пели множество подобных ей. Весёлые и печальные, бодрые и наводящие тоску, все они звучали похоже и рассказывали об одном: о доме, в который тянет вернуться; о женщине, которая ждёт; о детях, которые растут без отца. Понятное дело, были и другие — о доблести, о солдатской удаче, о лёгкой смерти и шальной любви… Но по этим сейчас он скучал ещё меньше. Наслушался до оскомины и сам напелся до хрипоты.