Повесть одной жизни - Светлана Волкославская

Вокруг царила атмосфера радостного ожидания. Люди рядами стояли на церковном дворе и поодаль между деревьями; на земле, у их ног теснились плетеные корзинки, прикрытые рушниками и наполненные белоголовыми куличами, пирожками и цветными яйцами. Было тепло и влажно после недавно прошедшего дождя. В темноту от ярких окон храма и зажженных на паперти огней расходился праздничный свет, он отражался на мокром асфальте и блестел на черных стволах тополей и каштанов. Мне хотелось подойти поближе к дверям, заглянуть внутрь церкви, но народу пришло так много, что мы с подружкой не смогли продвинуться дальше ступеней крыльца. Неожиданно передо мной возникло лицо незнакомого молодого человека, который пробирался на улицу и, пытаясь разойтись со мной, доброжелательно и рассеянно улыбнулся. Я только на мгновение встретила взгляд его зеленоватых задумчивых глаз, и сразу же остро пожалела о том, что мне всего пятнадцать лет, что на мне сшитый мамой без особой фантазии клетчатый плащ, застегнутый по самое горло, и эти старушечьи боты, которые меня заставили надеть из-за слякоти.

Подруга, стоя позади, дергала мой рукав и громко шептала, что этот парень нравится Тоне (о любви одной нашей хористки к сыну настоятеля собора нередко судачили на клиросе). Даже строгая Зина, как мне казалось, не совсем была к нему равнодушна, поскольку слишком часто увещевала Тоню не поддаваться искушениям очей. Это обстоятельство заставило меня резко отвести глаза в сторону и заявить подруге, что я не вижу в нем ничего особенного и вообще не люблю пижонов. Достаточно взглянуть на эту прическу и белое кашне вокруг шеи, чтобы понять, что он собой представляет. Именно так я и сказала, хотя задумчивые глаза зеленоватого цвета мне определенно понравились. Теперь меня мучил вопрос: почему он до сих пор ни разу не встречался мне в соборе?

Инну Константиновну и маму мы нашли сразу после службы. Они только что христосовались с симпатичным отцом Георгием, и обе были такие веселые, разрумянившиеся и помолодевшие. Домой мы шли пешком, потому что вокруг стояла глубокая ночь, и трамваи уже не ходили.

Незаметно подошло время школьных выпускных экзаменов. Инна Константиновна не сомневалась в том, что меня ожидает золотая медаль, и уже втайне готовила поздравление и какой-то подарок. Она принялась за серьезное изучение справочника для поступающих в ВУЗы и каждый раз находила в нем что-то подходящее «как раз для Ниночки».

В то время, как она была увлечена строительством планов на мое будущее, я добросовестно, но без энтузиазма готовилась по билетам, возвращая, что говорится, «кесарево кесарю». Меня радовало то, что после последнего, письменного экзамена по литературе, до которого оставалось лишь два дня, я наконец-то становилась навеки свободной от школы. Что в сравнении с этим ликованием значили пятерки по всем прошедшим испытаниям! Как легко и радостно скользило мое перо, создававшее прощальное сочинение на тему «Лирический герой Н. А. Некрасова»! В моем во всех отношениях прекрасном сочинении Наталия Дмитриевна все-таки сумела обнаружить просчет. В одной из цитат я поставила запятую не в том месте, где она стояла у нашего глубоко народного поэта, а там, где ей полагалось находиться по правилам русского правописания. Учительница не простила мне этой непреднамеренной вольности и навсегда внушила благоговейное отношение к авторской пунктуации, оценив сочинение на «четыре». Вопрос о золотой медали для меня, таким образом, отпадал.

Все было закономерно. Школа слишком долго боролась со мной, чтобы теперь выпустить из своих материнских стен медалисткой, но это последнее школьное горе прошло мимо меня как печальный сон. Просто я никогда и не мечтала об этой медали — у меня были другие мечты.

«А ну вас!», — сказала я неизвестно кому, когда тяжелая и залапанная школьная дверь в последний раз со скрипом затворилась за моей спиной. Преувеличенно бодро мурлыкая себе под нос какую-то несуществующую песенку, я пошла домой по той самой знакомой дорожке вдоль трамвайных путей, которую топтала десять лет. Мимо враскачку проносились неуклюжие красные вагоны, гудели и цокали рельсы под их жесткими колесами, и горлинки заливались далеким плачущим смехом где-то высоко в тополиных кронах.

Дома я объявила маме, что ни в какой институт поступать не буду, а может быть, уйду в монастырь. Я сказала это не сгоряча — такая мысль в последнее время все чаще посещала мою голову, но чтобы утвердиться в ней, мне нужно было серьезно обговорить это со своим духовным отцом, архиепископом Гурием.

Мне было четырнадцать лет, когда его назначили к нам в собор. Бывший недолгое время до него архиепископ Симон очень нравился прихожанам, и, когда некоторые из них выражали свое огорчение по поводу его отъезда, сказал:

— Не огорчайтесь. К вам приедет Владыка, который намного лучше меня.

И слова его звучали искренне.

…В тот вечер я пораньше вышла из дома, чтобы не опоздать на встречу нового Владыки. В церковь прибежала, когда набилось уже довольно много людей, с трудом пробралась к лестнице и птицей взлетела на клирос. Отсюда уже все было видно!

И вот царские врата раскрылись, и тот, кого мы ждали, с двумя иподиаконами вышел из алтаря. Хор грянул обычное в таких случаях песнопение «От восток солнца до запад». Я тоже пела, но не спускала глаз с архиерея.

Вот он подошел совсем близко и повернулся лицом к народу. Благообразное, добродушное лицо, опушенное серебристой бородой, длинные седые волосы. Глаза светятся теплотой, легкой улыбкой. Он благословил народ и скрылся за иконостасом.

Первое личное знакомство с Владыкой Гурием покорило меня. Я увидела очень доброго, умного и духовного человека. Он отнесся ко мне по-отечески, и в течение трех лет каждое воскресенье после службы я проводила в его доме.

Поэтому мама не удивилась, когда я объявила ей, что иду к архиепископу испросить благословения на свое решение.

Наскоро поев, я засобиралась в город и уже в дверях столкнулась с Инной Константиновной.

— Ну, нет, милая моя, нет! — воскликнула та, выслушав последние новости в моем эмоциональном изложении. — В монастырь я тебя не пущу. Еще чего! Мы тебя замуж выдадим, да так, чтоб пир на весь мир! Только представь, — она мечтательно улыбнулась, присаживаясь на край дивана, — представь, как тебя в Троицком венчать будут! У>к для тебя-то постараются! По полной программе. Народу — не протолкнешься, свою ведь выдают! Свечей — море! Три подружки в голубых платьях, а, Нюра?

Мама не отреагировала, занятая сооружением новой лампадки из маленькой зеленого стекла рюмки. Дождавшись, когда Инна Константиновна закончит рисовать картину моего венчания, я поцеловала ее и, извинившись, выскользнула за дверь.

Был конец июня: теплое, манящее за город время, когда бесконечная чистота неба сама вливается в душу, переполняя ее светом и радостью жизни.

Я доехала на трамвае до площади Островского и, легко соскочив с подножки, потерялась в многоцветной городской толпе. Путь к дому архиепископа был довольно далек, но мне не хотелось пересаживаться на другой трамвай, идущий вверх по проспекту Карла Маркса. Проспект, бывший в сущности бульваром, с тенистой каштановой аллеей по середине, начинался от круглой базарной площади и тянулся вверх через центр в нагорную часть города.

— Жарко, правда? — послышался бодрый голос рядом, и я увидела знакомого семинариста Сережу, каждый год приезжавшего к нам на летние каникулы из Киева.

— О, привет, — радостно ответила я, — ты уже приехал? — и засмеялась странности своего вопроса. Мы обменялись некоторыми обычными сообщениями о текущих делах и планах и теперь просто шли вверх по проспекту. Сережа вызвался проводить меня, когда услышал, что я направляюсь к Владыке. О цели своего визита к Гурию я умолчала.

— Хочешь пить? — спросил он, заглядывая мне в лицо и улыбаясь. Такой беленький, сливочный юноша с постоянным румянцем на лишенном щетины лице и искрящимися предвкушением веселых каникул глазами!

— Да нет, спасибо, — ответила я.

Рядом женщина в высоком колпаке из жесткой марли торговала мороженым и газированной водой. Время от времени она отгоняла мокрым полотенцем ос, отовсюду слетающихся на светлый грушевый сироп. К ней выстроилась небольшая очередь одолеваемых жаждой граждан, и она особенно не задерживалась с мытьем стаканов.

— Может, сходим в картину? — предложил Сережа снова. Я взглянула на него удивленно. Нет, я иногда ходила в кино, но теперь был Петров пост, да еще и пятница — не подходящее время для увеселений. «Сегодня пятница, кажется», — бросила я без всякого выражения. Он хмыкнул.

— Подумаешь! Нам в семинарии всегда по средам и пятницам картину показывают!

Это было уж слишком.

— Да? Как интересно! — я неестественно широко улыбнулась. — И только по средам и пятницам? А в другие дни нет?