Ян - Анна Гавальда

Она рассказывала мне о разных глазурях (такой стекловидный слой, которым покрывают изделие при запекании) (ну, в общем, что-то в этом роде) (она говорила быстро) (а я уже и сам к этому моменту «спекся»), о том, что японская керамика выглядят более кустарно, потому что всякие отметины, свидетельствующие о превосходстве природы над творениями рук человеческих (своими неправильностями и асимметрией обязанные духам земли, ветра, солнца, воды, дерева или же огня), считаются там признаком совершенства, а китайские чашки, наоборот, славятся своей симметричностью и невероятной гладкостью.

Обжиговые печи Ру, Джунь и Лонгуань. Вот эта чашка «с тончайшей стенкой», вот «бархатистая» глазурь, а эта «гладкая, как заячья шерстка». Настоящие сокровища эпохи Сун, а главное, счастье слушать рассказы о китайской цивилизации, а не о китайском импорте.

Остановившиеся ходики, птичьи черепа, разложенные на этажерке между пачкой шоколадного печенья и банками варенья, репродукция фотографии Жака-Анри Лартига[25], на которой запечатлена эта девушка, которая сто лет тому назад падала, смеясь и демонстрируя свои нижние юбки. Анонсы выставок, приглашения на вернисажи и дружеские записки от галеристов, умелых манипуляторов. «В самом деле, все деньги, что зарабатывает Исаак на продаже своих древностей, я отдаю ныне живущим артистам!» Косичка розового чеснока, эспелетский перец, пузатая айва, мумифицировавшийся гранат, засахаренный имбирь в серебряной дегустационной чашке, целая коллекция перцев, перец длинный, камбоджийский красный, индонезийский белый, пучки свежей мяты, кориандра, тимьяна и деревянные ложки.

Кошачья миска с сухим кормом в виде маленьких рыбок и кошачий хвост, задевавший мои лодыжки, переполненная помойка, чистые и грязные кухонные полотенца, кулинарные книги, рецепты Оливье Роллинже[26] и Мапи де Тулуз-Лотрек[27], назначение диетолога, забытое между «Библией потрохов» и «Словарем французских сепажей», приглушенная музыка, карибское регги, корзинка миндальных орехов, которые Исаак колол и всем по очереди предлагал, свежий фруктовый вкус этого белого вина, особенно яркий после двух-трех миндалин, аромат клементинов и их потенциал: если правильно снять кожуру и налить в нее немножко оливкового масла, то получаются маленькие самодельные свечки, и остается только погасить свет, чтоб любоваться дрожанием этих светильников.

Зернистость их прозрачной оранжевой шкурки, запахи готовящейся еды, нотки кардамона, гвоздики, меда и соевого соуса, настаивающиеся на благоухании томящегося мяса, а когда наклоняешься, чтобы снова зажечь упрямую свечку, то от волос девчушек веет ромашкой…

Алебастровые серьги-капельки в ушах у Алис, крошечные старинные часики на ее руке, ее волосы, собранные на затылке в свободный шиньон, ее длинная шея. Трогательно выпирающая цепь позвонков, спускающаяся под воротник мужской рубашки с вышитой под правой грудью монограммой «И. М.», грубые джинсы, пряжка ремня (варварской, простой чеканки, в духе Торгала и Арисии[28]), ее манера держать бокал, прижимая его к губам, и улыбаться нам сквозь него, ее манера смеяться шуткам мужа и восхищение самого мужа тем, что ему по-прежнему удается смешить ее, что у него по-прежнему получается делать так, что она точно расхохочется без всякого удержу и так же глупо, как в тот первый раз, когда они познакомились — как раз об этом он мне сейчас и рассказывал — в отделе Rosy отошедшего ныне в мир иной магазина «Самаритэн», куда он пришел, сопровождая свою матушку, отчаявшуюся найти моделирующие трико своего размера, и где Алис в тот момент изучала немыслимые корсеты, рассчитывая впечатлить какого-то мужчину, но явно не его, и чтобы ее соблазнить, ему пришлось в оригинальной версии с субтитрами исполнить перед ней номер Софи Лорен из фильма «Чертовка в розовых колготах» [29], выскочив из примерочной, как черт из табакерки, в самых что ни на есть розовых колготах.

Только сейчас она ему призналась, что тогда, деликатно обождав, пока они удалятся, она снова без всякого зазрения совести принялась копаться в этом женском барахле и лишь у кассы сдулась: она уже не хотела реанимировать свои отношения с другим мужчиной, она хотела просто смеяться с этим толстеньким коротышкой в светлом льняном костюме, который на парижском идише общался со своей матушкой, а с ней заговорил на итальянском Альдо Маччоне[30]. Она хотела, чтобы он разыграл перед ней, как обещал, и «Босоногую крестьянку» [31]и «Куколку гангстера» [32]. Никогда в своей жизни она ничего не хотела так сильно, так отчаянно. Она всюду их искала, бежала по улице и, догнав их уже на набережной Межисри, вся красная, запыхавшаяся, задыхающаяся, прямо перед витриной какой-то галдящей птичьей лавки, с ходу пригласила его поужинать вместе вечером того же дня. «Сыночек, сыночек, — забеспокоилась пожилая дама, — мы что-то забыли оплатить?» — «Нет, мама, нет. Не волнуйся. Просто эта девушка только что попросила у тебя моей руки» — «Ох! Ты меня напугал!» А она с сердцем, выскакивавшим из груди, смотрела им вслед, как они удалялись, идя под ручку, под насмешливый щебет десятков птиц.

Я воспрял, наслаждался и ликовал всеми фибрами своей души. И это не вино пьянило меня, а они. Эти двое. Вся эта взвинченность, эта игра между ними, то, как они все время перебивали друг друга, протягивали мне руки, словно стараясь втащить меня на борт, на борт своего корабля, чтобы смешить снова и снова. Мне очень все это нравилось. Я чувствовал себя куском мяса, вытащенным из морозилки на солнышко.

Я уж и забыл давно, что сам такой остроумный, восприимчивый, душевный и настолько достойный внимания. Да, я уже давно все это забыл. Или, быть может, никогда об этом не знал…

Я взрослел, молодел, таял от удовольствия.

Конечно, в какой-то момент я задумался о естественности происходящего. В моей голове возник вопрос о том, мое ли присутствие так их заводит и вдохновляет, или же они всегда такие, но ответ был понятен: ни я, ни алкоголь, какими бы возбудительными свойствами мы ни обладали, все же не имели особого значения, и то, что я там наблюдал, было обычной жизнью этих людей, их повседневностью, рутиной. Меня принимали радушно, но я был всего лишь желанным гостем, случайным зрителем, а завтра на этой кухне будут развлекаться ничуть не меньше.

Я только диву давался.

Я не знал, что можно так жить. Просто не знал. Я чувствовал себя бедняком, попавшим в гости к очень богатым людям, и, признаюсь, не только восторгался ими, но и ощущал некоторую грусть и зависть, поднимающиеся откуда-то из глубины души. Самую малость… Нечто, причиняющее боль… Я никогда бы не смог, вернее мне никогда бы не удалось все это выразить. Никогда. Все это было слишком неуловимо.

Слушая их и охотно поддерживая разговор, я восхищался и тем, как ловко их девчушки приноровились не высовываться, словно прячась за своеобразным зонтиком. Они уже давно просекли, что взрослые не столько интересуются ими, сколько заняты самими собой, и отгородились от них, чтобы не расстраиваться.

Они болтали между собой, хихикали, занимались друг дружкой, жили своей собственной жизнью и уже давно ушли из-за стола, когда Исаак — (бульк) «Быть тебе женатым в этом году!» [33]— вылил в мой бокал остатки вина из первой бутылки (он выбрал три разные, две из них красного вина, которые он откупорил и снова заткнул пробками сразу, как только мы поднялись из погреба…), посмеиваясь в бороду и слушая наверное уже в тысячный раз окончание истории их знакомства.

Он принял тогда ее приглашение и не только развлекал ее весь вечер, но и смог взволновать и заинтриговать, позволил проводить себя до дома (идти до ее дома деликатность не позволяла, там за дверью прятался кандидат в рогоносцы) и неожиданно попрощался, встав на цыпочки, чтобы ее поцеловать.

«Алис, моя маленькая Алис… — заявил он ей, крепко сжимая ее длинные руки в своих коротеньких, — предпочитаю сразу вас предупредить: нам будет непросто… Мне сорок пять лет, я никогда не был женат и до сих пор живу с мамой… Но доверьтесь мне, в тот день, когда я вас ей представлю, у нас уже будет малыш, так что она будет слишком занята, выискивая у него мои черты, и не станет вас упрекать за то, что вы не еврейка». Она согнула колени, чтоб подставить ему вторую щеку, и все произошло именно так, как и предполагалось, вот только она даже много лет спустя, а именно сегодня вечером, так до сих пор и не пришла в себя! С насмешливым видом, сложив руки в замок, она разыгрывала передо мной эту безумную сцену, имитируя внезапную серьезность его голоса: «Алис… моя маленькая Алис… Нам будет непросто…» — и смеялась. До сих пор смеялась, вспоминая и чокаясь с нами в память об этом прекрасном безумстве.