Охотники за пришельцами - Вадим Чирков

Звонок на урок застал Балашова и Шахова за партой.

— Из-за тебя не отдохнул, — упрекнул его полненький Беляш. — А мне движение рекомендовано.

— Родина тебя не забудет, — пообещал Даня. — Сам погибай, а товарища выручай. — Это были слова генералиссимуса А. В Суворова, где-то им вычитанные.

Шестой "Б" заполнил класс. Вошла Раиса Ивановна. Все расселись, поутихли. Матеша раскрыла журнал. Она напомнила тему и, найдя глазами насторожившегося, как заяц при постороннем звуке, Даню, назвала его фамилию:

— К доске пойдет Шахов! — В голосе ее прозвучала жуткая решимость не давать больше никаких поблажек лентяям.

Даня и Кит, сидящие на разных партах, переглянулись.

У доски Шахов вел себя нагло. С профессорским видом, стуча мелом и усмехаясь, он разделался с двумя парами дробей, подмигнул слегка опешившему классу и скорчил рожу Раисиному затылку. Матеша, не веря себе, смотрела в его тетрадь.

— Так успела Вера прочитать книгу за два дня или нет? — задала она вопрос из учебника.

Наступил момент еще одного торжества Шахова.

— Она бы успела, — ответил он не столько Раисе, сколько 6-му "Б", — если бы читала, а не считала, сколько прочла!

— Не нагличай. Шахов, — не совсем уверенно сказала учительница. — Подумаешь — выучил один раз! И то, наверно, случайно. Посмотрим на тебя послезавтра. Садись, "четыре".

— Почему не "пять"? — еще раз сдерзил Даня, идя к своей парте.

Урок пошел дальше, Даня, как всегда, отдался случайным мыслям, таким же непредсказуемым, как полет в окне воробья или канареечного цвета тополиного листа. И все же одна из мыслей была: "А как, интересно, я угадал, что она меня вызовет?" Но вот пролетел очередной желтый лист, и следующая мысль сменила эту, которую надо бы подержать в голове хоть пару минут.

И вдруг снова, так же явственно, как полчаса назад, прозвучал в его голове голос Раисы Ивановны. Он перевел взгляд на учительницу — та смотрела на него, не слушая Вовку Годуна, стоявшего у доски. Вот что проговорила математичка, не открывая рта: "Почему он выучил? Что произошло? Ведь вот же опять отсутствует!"

— "Да выучу, выучу — чего пристала!" — сердито подумал Даня.

— Шахов, не груби! — неожиданно для класса, для Дани и, может быть, для себя, вспылила матеша. И, конечно, осеклась. И поправилась тотчас же: — Я хотела сказать, — торопливо разъясняла она всем и Шахову, — что ты совершенно недопустимо ведешь себя: я приступаю к новой теме, а он опять отвернулся к окну! Если не хочешь слушать меня, можешь выйти из класса!

Шахов покосился на Кита — тот смотрел на него мигая и потирая переносицу.

Всё остальное время урока Даня сидел, мстительно не сводя глаз с учительницы (на это, кстати, уходило всё его внимание, и того, о чем она говорила, он не слышал). Она же, чувствуя на себе враждебно-неотвязный взгляд, в сторону упрямца глаз больше не поворачивала.

На перемене Беляш подошел к Дане.

— Как ты узнал, что Раиса тебя вызовет?

Дане не хотелось говорить, что услышал голос невидимой математички, и он ответил коротко:

— Вычислил.

— Может, ты ясновидец? — на всякий случай спросил Кит и, не дождавшись ответа, пожаловался: — А мне вот всё-всё приходится и слушать, и учить.

— А ты иногда не учи, — от души посоветовал Шпаков. — Отдых всякому организму требуется.

— Не могу, — вздохнул Беляш. — Я на учебу генно запрограммирован. — Отличинк Балашов был членом детского научного общества, там собирались вундеркинды со всего района, на таком-то вот языке они, наверно, и объяснялись.

После математики была история. На уроке истории, в самом его начале, Даня решил проверить, нет ли у него на самом деле дара ясновидения. Он "послушал" Татьяну Игоревну — не задумала ли она чего против него, но "истеричка" насчет Шахова "молчала". Так оно и получилось, его не вызвали. Ура.

После опроса Татьяна Игоревна начала не очень интересный рассказ о возникновении религии у первобытных людей, а Шахов решил проверить свое ясновидение еще раз — на Наташке Зыбиной, в которую был влюблен вместе со всей мужской половиной 6-го "Б". Узнать, не влюблена ли случайно и она в него, Даню.

У Наташки были широко расставленные, мало что замечающие, серые глаза-озёра, прямой нос, гладкие длинные волосы по бокам лица и длиннющая, как стебель кувшинки, шея. Наташка была похожа на какую-то артистку, а може, и на всех сразу. Шахову очень хотелось хоть разочек попасть в ее глаза (а через них и в сердце), но сколько он ни пытался, у него не выходило. Если Даня возникал перед ней, она смотрела так, что ему хотелось оглянуться и узнать, кого она видит за его спиной.

За его спиной она наверняка видела кинокамеру и копошашихся возле нее киношников.

Итак, Даня уставился в Наташкин затылок и попробовал выяснить, о чем она думает. Красавица, как оказалось, думала во время рассказа Татьяны Игоревны обо всем на свете, только не о религии первобытных и не о Шахове. Даню она не зацепляла даже самой коротенькой мыслью, словно того в ни в классе, ни даже в мире не существовало.

Жаль, конечно, очень жаль…

После этого разочарования на Даню напал стыд. Было впечатление, что он только что без спроса порылся в Наташкиной маленькой сумочке, которую она носила в школьной сумке. Чувство было пренеприятное. Даню даже бросило в жар, и он сказал себе, что ни за что и никогда больше не будет прослушивать чужие мысли.

Тем более, что мысли красавицы были о такой чепухе, что лучше бы этого не знать.

Он успокоил себя тем, что, скорее всего, у него нет никакого ясновидения, а просто он фантазирует. Это Кит подбил его на фантазию.

Еще чуть-чуть о Шахове

Надо нам сказать, что напутственным словом для Дани Шахова стал с некоторого времени один, случайно подслушанный разговор. На уроке русского языка он попросился выйти, и возвращаться не спешил. И вот, проходя мимо учительской, услышал громкие слова физика по прозвищу Генус. Его слова так Шахову понравились (он поторчал возле учительской), что они запали, как говорили в старину, в самую его душу.

— Двоечника у озера не ищите! — втолковывал кому-то Генус, и его слова разносились по молчаливому коридору. — У двоечника на это не хватит ни задумивости, ни последовательности чувств. А вот троечник — этот непременно у озера. Хотя бы и во время школы. Ходит, бродит, чувствует… Его влечет красота, гармония, чего он, возможно, пока не осознает. Пока… И вообще, троечник — самая загадочная фигура в школе. Не забывайте, что Альберт Эйнштейн был троечник. И Бернард Шоу. И великий Пушкин в школе не отличался прилежанием… — Тут Генус сделал паузу, и Даня сделал еще шаг к двери. — Что главное в работе учителя? — продолжал свою прекрасную (все бы так!) речь физик. — Отличить серого, как ненастный день, троечника от гения с латентным периодом развития и в какой-то момент подтолкнуть его неожиданным словом. Словом точным, как выстрел снайпера. Короче, не пропустить Эйнштейна или Пушкина! А отличник — этот сам за себя постоит…

От учительской Даня отошел окрыленный, а в класс влетел такой сияющий, словно он ходил не в туалет, а на встречу с золотой рыбкой. Сел за парту и тут же поднял руку.

— Надежда Петровна, что такое латентный период?

— Латентный? — задумалась русачка. — Это… скрытый период созревания чего-то… например, болезни.

— А таланта?

Надежда подумала и согласилась:

— И таланта… Кто тебе сказал о латентном периоде?

— Это я прочитал, — соврал Даня. Подводить физика, взявшего под свое крыло троечников всего мира, он не хотел.

Еще чуть-чуть о Балашове

В классе у всех были прозвища. (Шахова, например, звали Шахом), а у Балашова их насчитывалось штук, наверно, пятнадцать. Произошло это потому, что отличник попался однажды на зубок всему классу, когда у класса было настроение придумывать.

У 6-го "Б" не было урока русского языка (русачка заболела), и ему было предложено чем-нибудь нешумным заняться (а будет шумно — пойдете убирать возле школы).

Ушла классная (маленькая, носик пуговкой, ходила по коридору, почему-то расставив руки, словно боясь упасть) Элеонора Федоровна, и шестой, как по команде, начал разговаривать. Сначала потихоньку, кто с кем, кто о чем. Никакой объединяющей идеи в первое время не было, но она должна была появиться.

И тут кто-то громко позвал Беляша — такое у него было прозвище до исторического дня, назвав на этот раз нежно — Балашиком. Кому-то послышалось другое слово, он взял да и брякнул: Лобашик. Лоб у Никиты был действительно высокий. Нашелся и третий, который подхватил начавшуюся игру, назвав Никиту еще и Балашутиком. И понеслось!.. На отличника посыпались прозвища одно лучше другого. Упражнялся — нешумно и весело — весь шестой. И скоро прозвищ стало штук пятнадцать, не меньше. И все они подходили Беляшику — смотря, конечно, с какой стороны на него глянуть.