Рядом с молниями - Николай Чевельча

— Вставайте, страж мира и труда, — теребила Павла за плечо одна из девушек, — Москва уже.

Павел глянул в окно. Так и есть: проспал! Вчера, когда садился в поезд, мечтал встать чуть свет, чтобы рассмотреть хорошенько Москву, никогда не был.

Девушки чинно сидели около своих сумок и опять иронически улыбались. Мужчина аккуратно свертывал уже прочитанную газету. Павел сдержанно попрощался с попутчиками и первым направился к выходу.

...На небольшой станции Павел Федченко сошел с поезда. Было около десяти утра. Со стороны леса, подступавшего к самой железной дороге, тянуло свежим запахом хвои и смолы. Он огляделся и направился к маленькому белокаменному зданию, на фасаде которого была вывеска: «Снегири».

— Товарищ лейтенант, — окликнул кто-то его, — прошу подойти ко мне.

Павел обернулся и увидел офицера и двух солдат с красными повязками на рукавах. Подошел к патрулю, представился:

— Лейтенант-инженер Федченко. Следую к месту службы.

Капитан не торопясь проверил документы, удовлетворительно отметил:

— Инженеры едут. Превосходно! Сейчас вас проводят к машине, отвезут в часть. Честь по чести, — капитан улыбнулся своему нечаянному каламбуру, добавил уже серьезно: — Глуши нашей не пугайтесь, увидите, что не такая уж это и глушь.

Пройдя метров двести лесом, Федченко и сопровождавший его патрульный вышли на поляну, посреди которой была разбита палатка. Рядом стояла грузовая машина. Из кабины ее выпрыгнул черноволосый и смуглолицый солдат, доложил:

— Рядовой Валиев. Прошу, товарищ лейтенант. Мигом доставим в часть. — Говорил он с заметным акцентом, и слово «часть» у него прозвучало как «чэсть». Федченко вспомнил каламбур капитана, встретившего его на перроне. Факт этот, столь малозначительный сам по себе, показался лейтенанту чуть ли не знамением, и ему стало легко от мысли, что отныне в его жизни все будет хорошо, и он с признательностью посмотрел на незнакомого солдата, переспросил с улыбкой:

— В «чэсть?»

— Так точно! — весело улыбнулся шофер, взял чемодан, осторожно положил его в кузов машины, а затем предупредительно распахнул дверцу кабины.

— Садитесь, товарищ лейтенант.

Он был весь внимание, этот рядовой Валиев.

Автомобиль, набирая скорость, помчался по лесной дороге.

Дорога была хорошо накатанная, однако встречных машин не попадалось. Не встретились и грибники, хотя места, судя по всему, богатейшие. Чем дальше, тем глуше становились леса. Павел удивлялся: никогда не думал, что есть такие девственные места, но не задал шоферу ни одного вопроса — так погружен был в созерцание невиданной, незнакомой природы.

Валиев был человек общительный, и молчание Федченко для него было, видимо, нестерпимо.

— С этим поездом только вы один приехали, товарищ лейтенант, — начал он. — А то обычно приезжают по нескольку человек. Один лейтенант даже с женой приехал. Когда их встретили и привели к нам на ППВ, то лейтенант ахнул: «Я же просил тебя подождать, пока обстроимся, — говорил он жене, — а ты вот не захотела».

Как ни странно, рассказ этот заинтересовал Федченко, он спросил с любопытством:

— А она что?

— Да смеется. Говорит: а что же детям тогда рассказывать?

Машину сильно тряхнуло, шофер замолчал, напряженно вглядываясь в дорогу.

— Скоро приедем, здесь недалеко, километров пятнадцать, — успокоил он. — Вот мировая девушка. Правда, товарищ лейтенант? Встречаются такие. Хоть куда за джигитом.

Машина выскочила на открытое место. Здесь стояло несколько длинных одноэтажных домов, покрашенных в зеленый цвет.

— Вот и прибыли, — объявил Валиев.

Он осторожно снял вещи лейтенанта.

— «ППВ» — это передовой пункт встречи, товарищ лейтенант, — улыбаясь, разъяснил он на прощание.

Машина рванула с места и вновь помчалась к железнодорожной станции.

Павла проводили в штаб к офицеру по кадрам.

— Проходите, товарищ лейтенант-инженер. Садитесь. — Подполковник Дунаев кивнул на табурет у стола. — Я читал ваше личное дело. Вы молодец, что приехали в часть. Честное слово, молодец! После столь блестящего окончания училища могли бы проситься в НИИ, в училище, наконец, остаться, а вы к нам. В лес... Очень похвально, молодой человек. Очень похвально! Сейчас пойдете в подразделение к капитану Герасимову. Вы ему помогите. И на порядки наши не обижайтесь. Идет формирование, строительство, получаем технику. Дел у нас сейчас невпроворот. Если будет трудно, приходите прямо ко мне. — И, протянув руку, добавил: — Спеши, мой юный друг, спеши. Все начинаем с азов. Но тем и интереснее. Особенно для вас — молодых офицеров. Желаю удачи!

Помощник дежурного по части, старшина сверхсрочной службы, проводил Федченко в общежитие.

— Вот ваша комната. Номер семнадцать. Койка справа. Разрешите идти?

— Да, да, пожалуйста.

Павел открыл дверь, вошел в комнату. Три кровати, круглый стол, шкаф и три тумбочки. На столе в стеклянной банке лесные цветы. Павел снял фуражку, наклонился к цветам и шумно втянул едва уловимый запах подмаренника, таволги, иван-чая. Произнес в раздумье:

— А что? Не так уж и плохо!

Глава третья

1

Солнце уже поднялось над майской Москвой. Подполковник Смирнов нетерпеливо отсчитывал ступени по движущемуся эскалатору метро. Вышел на Площади Революции, свернул к музею В. И. Ленина и за угол к ГУМу. Всякий раз, когда у него выпадало счастливое время, после долгой разлуки со столицей он приходил сюда, на Красную площадь, отыскивал заветный камень на отполированной веками брусчатке, точно напротив входа в Мавзолей, но ближе к одному из центральных окон ГУМа, долго стоял, предаваясь воспоминаниям далеких дней. Затем огибал площадь, спускался к Москве-реке и выходил на Каменный мост.

Спроси Смирнова сейчас — зачем ему это «большое кольцо»? — он сразу и не ответил бы. Сказать, разумеется, что-то сказал бы, но сполна не выразил бы ни мыслей, ни чувств, которые обуревали его каждый раз, когда он вымеривал неторопливыми шагами свой путь. Слишком уж многое значило для него это «кольцо».

Отсюда началось его «хождение по мукам» Великой Отечественной войны. Стоя на холодной брусчатке в ожидании конца торжественного ритуала, он мысленно поклялся, что если останется жив, если судьба будет милостива к нему, то каждый год будет приезжать на это священное место с поклоном незабвенной памяти и сыновней благодарности. В порыве юношеского экстаза, горячей волной захлестнувшего его, он поклялся заслужить себе жизнь на свете только ценой свободы родной земли. Он и сейчас в тайне верил, что его клятва и верное следование ей спасли его от гибели там, где, казалось, не могло уцелеть ничто живое.

Однако Смирнов не верил и не мог верить в другое — в предопределенность своей судьбы, но он верил в свою звезду — в цель, которую избрал в жизни, и видел главное назначение человека в том, чтобы делать людям добро. Он никогда не отступал от своего кредо, даже если самому становилось невмоготу.

Тем временем на Красной площади становилось все оживленнее. Группами теснились туристы, которые почти всегда начинают знакомство с Москвой с этого всему миру известного исторического места. Куранты пробили семь. Из ворот Спасской башни прошагал к Мавзолею караул, часовые, щелкнув оружием, в неподвижности замерли у входа. Михаил проводил взглядом удалявшихся ритуальным шагом на отдых часовых, стал разыскивать «свой» камень на брусчатке мостовой и нашел его без особого труда.

Смирнов постоял в раздумье «на том самом» бруске минут десять или пятнадцать. В памяти одна за другой пробуждались картины не очень далекого прошлого.

...Хмурое тревожное утро. Строгие прямоугольники батальонных «коробок». Тоска, перемешанная с ненавистью и жаждой деятельности, — скорее, скорее туда, где враг ломится в ворота столицы, не прозевать, не опоздать, успеть, успеть! Алый флаг на куполе Кремлевского дворца не угас, не сник — он полощется на ветру и трепетно, и призывно! У красноармейцев, глядящих на него, сами собой расправляются плечи. У Смирнова они сдавлены ребристым зеленым телом «максима» и лямками вещмешка, в нем смена белья и НЗ — сухари, пшенный концентрат и консервы. Да еще патроны, завернутые в чистые полотенца. Патроны в коробке с пулеметными лентами, патроны в подсумках на поясном ремне, патроны просто в карманах шинели, телогрейки и ватных штанов. Патроны теперь дороже всяких сухарей даже для них, безусых парней. Для них не в сухарях, а в патронах заключалась сегодня жизнь!

В затылок Смирнову, переминаясь с ноги на ногу, сопит Петя Никитин, его напарник, второй номер пулеметного расчета. «Хоть бы скорее уж!» — шепчет он, всем своим существом устремленный туда и только туда...

Разве может он знать, что ровно через сорок девять часов, в отсчете от этой минуты, когда пробьют куранты и из ворот Спасской башни выедет на белом гарцующем коне принимающий парад, его уже не станет. Через двое суток и один час он останется навсегда там, куда спешил, уснет с раскрытыми удивленными глазами на горке дымящихся гильз в окопе близ берега неказистой речушки Нары. Никто тогда не знал своей судьбы, хотя каждый страстно верил, что все перемелется и смерть пощадит его, не скосит своей косой.