Завтрашний ветер - Владимир Файнберг

Только я пересек половину Казака, как, оглянувшись, заметил впереди себя другую лодку.

Кто‑то в дырявой соломенной шляпе одной рукой подгребал веслом, другой что‑то вылавливал большим подсачком в воде. Ни удочки, ни спиннинга у рыболова видно не было.

Я решил по пути подплыть к лодке, поглядеть, что это он там вылавливает… Я снова взялся за вёсла и тут увидел, что по течению прямо на мою лодку плывёт что‑то белое. А чуть левее вода пузырилась, вздрагивала и там тоже что‑то белело, пуская круги…

— Эй, ты! Не трожь! Не твоё! — услышал я сиплый голос и только сейчас узнал, что это старик Таточенко.

И тут я понял, что вокруг наших лодок плывёт дохлая и издыхающая рыба, которую порубили и поранили турбины гидроэлектростанции.

Турбины работали ночью, а я ещё никогда так рано не выходил на реку. Теперь понятно, почему у него всегда были в продаже и сазаны, и сомы, и щуки, и другая рыба, и ни один рыбинспектор не мог подловить его на браконьерстве.

Мимо меня несло большого сома, перерубленного почти пополам. Сом ещё извивался, мотая усатой башкой, и от этого по воде шли круги…

Таточенко с плеском подгрёб, с маху опустил подсачек, подвёл под сома, перевалил в лодку и скорей заспешил к другой рыбе, плывшей вверх белым брюхом.

— Так она уже дохлая! — крикнул я ему вслед.

Но старик Таточенко не оглянулся. Он поддел подсачком мёртвого, негнущегося леща, кинул в лодку и поплыл дальше.

Я нарочно громко сплюнул в воду и погрёб своим путём к ивам и ясеням первого острова.

Сказать по правде, мне было немного обидно, что сома подобрал не я. Ведь он был ещё живой… Всякую рыбу ловил, а сом никогда не попадался. Ну и пусть! Всё‑таки это не настоящая рыбалка, а старик вроде помойщика, который с крючком и мешком чего‑то в мусоре вылавливает.

Я поравнялся с островом, развернул лодку прямо вверх по течению, взял свою самую короткую удочку и распустил во всю длину леску с грузом и тяжёлой вертящейся блесной на конце.

Груз с блесной, булькнув, ушёл глубоко под воду, удилище я закрепил на корме и погрёб потихоньку вперёд, стараясь вести лодку с такой скоростью, чтоб тройной крючок на блесне не цеплял дно.

Я крался так близко от острова, что ивы низкими ветками иногда царапали справа по веслу.

Это была уже запретная зона. И мне сразу здорово повезло, что ещё не кончился остров. Ещё я не вышел на открытое место под плотину, как удочку чуть не выдернуло из лодки.

Я бросил вёсла и успел подхватить удилище. Или зацепился, или что‑то попалось. Я начал тянуть одной рукой за удилище, другой за леску и тут почувствовал, что леску так и рвёт из рук. Значит, попалось.

Вытягивать леску руками неудобно и очень опасно — рыба может сорваться, да и ладонь режет. Нужна катушка, как на спиннинге. Я у матери сто раз просил, а она говорит: «Нечего деньги тратить! Люди и без катушек век ловили».

Наконец я вытянул судачка. Судачок был хороший — килограмма на полтора. Начало положено.

Я снова закинул блесну, снова закрепил на корме удочку, взялся за вёсла и двинулся вперёд. Леска, разматываясь, побежала за блесной из лодки в воду…

Остров оказался уже за кормой, и я поневоле пригнулся, как какой‑нибудь жулик, потому что вышел на большой простор запретки и стал виден отовсюду. Здесь река ещё не разбивается на Казак и Гниловод, и вся она широкая, как озеро, и видна до самой плотины ГЭС.

Я поёжился в своей рубашке и закатанных до колен брюках. Здесь, на просторе, дул ветер. Он поднимал маленькие волны. Но всё равно всюду были видны круги от всплесков играющей рыбы.

Эх, встать бы здесь на якорь или просто без якоря на плаву половить поплавочной удочкой! Я б за полчаса всю лодку рыбой завалил. И для чего только эту запретку придумали? Ведь рыбы здесь ловить не переловить, на наш век хватило бы… А другой век ещё когда наступит!

Я всё взмахивал и взмахивал вёслами, делая короткие гребки, пока не заметил, как задрожал кончик удилища. Я вовремя подсек и снова начал выбирать леску с добычей.

В эту минуту из‑за другой стороны острова прямо на меня, треща мотором, вылетел огромный, как пароход, катер рыбоохраны с красным флагом, на котором было написано: «СССР».

Глава 10

Дни его сочтены

Вот уж правда: в жизни мне не везёт! Там, на катере, было целых три инспектора. Один за рулём, а двое стояли с длинными баграми наготове. Они притянули мою лодку к борту и сразу спрыгнули в неё.

— Ещё живая, — сказал один из них и, придерживаясь рукой за катер, другой кинул судака в воду.

Второй инспектор быстро ломал об колено мои удочки и выбрасывал обломки.

— А на той леске ещё кто‑то ходит, — сказал первый инспектор, вынул складной нож и раскрыл его.

— Погоди, — сказал второй, — надо выбрать.

Он ловко вытащил из реки большого краснопёрого окуня, снял с крючка, выбросил в реку.

Первый тут же ножом порезал леску на части, потом подбросил на ладони блесну и тоже швырнул в воду.

— Дай конец! — сказал он тому, что сидел за рулём катера.

Тот обернулся и протянул тонкий канат.

— Привяжи его к цепи, поедешь за нами! Понял? — впервые посмотрел на меня первый инспектор.

— Дяденька, я не знал…

— Работай, работай! — Они перелезли обратно в свой катер.

Я перешёл по опустевшей лодке на нос и стал возиться с канатом.

— Быстрей!

Конец каната никак не проходил в звено цепи. А может, у меня руки дрожали…

— А ты продень в кольцо, — добродушно посоветовал тот, кто сидел за рулём.

Я продел конец каната в кольцо, за которое крепится цепь, и завязал узлом. Другой конец каната был привязан у них на катере.

— Поехали, — сказал один из инспекторов.

Катер взревел своим страшным мотором, я чуть не вылетел в воду — так быстро они понеслись, и следом я на привязи в моей арестованной лодке.

Красный флаг хлопал на ветру и то открывал, то закрывал спины инспекторов, которые о чём‑то разговаривали, наверное, про меня.

Мне было жалко удочек и особенно леску с добычливой блесной, но больше всего я боялся, что они отберут вёсла, а может быть, и лодку.

Меня везли назад по Казаку мимо первого острова. Наверное, в речную милицию.

Я уже начал думать, как буду плакать и обещать никогда больше не плавать в запретку, только чтоб не отбирали лодку…

Вдруг мотор стал тарахтеть не так шибко, катер замедлил ход. Я поднял голову.

Мы подплывали к лодке, где был старик Таточенко.

— Опять обловился? — спросил первый инспектор. — Чем вы её только берёте?

— Так я ж не в зоне, гражданин инспектор, — хмуро ответил Таточенко, с готовностью откидывая рваную мешковину, под которой навалом лежала рыба.

— Что ж, не пойман — не вор, — так же хмуро ответил второй инспектор, отталкивая его лодку.

Мы снова понеслись дальше, а мне стало ещё обидней…

На берегу под гостиницей уже виднелись первые купальщики. Мы как раз стали приближаться к этому берегу. И все могли увидеть, как меня ведёт на буксире катер с красным флагом. Из‑за одного паршивого судака, ну пусть с окунем, которого я ещё и не поймал толком…

Невдалеке от гостиницы мотор катера снова утих, и я глянул, кого это они ещё зацапали.

— Он говорит — ты Фроськин пацан? — спросил первый инспектор, поднимаясь на корме.

— Ну и что?

— Так вот, коль Фроськин, отвязывай конец и греби до дому. И помни, это тебе первое предупреждение. Попадёшься второй раз — будет штраф. Понял? И конфискуем лодку.

— Ладно.

— Вот и хорошо, что ладно. А матери скажи, чтоб больше на браконьерство не посылала. А то всерьёз оштрафуем. Понял?

Я сорвал кожу на большом пальце, отвязывая проклятый, мокрый канат.

— Понял, понял.

Они мигом уехали в пролив, а я, как вчера, остался один в лодке напротив гостиницы.

Зато сегодня мне было куда спешить. Ещё рано. Нет худа без добра. И я успею застать Владилена Алексеевича. А удочки — удочек я себе сколько хочешь из орешины новых сделаю, только вот леску с блесной доставать придётся.

Но когда я с вёслами на плече поднялся домой, Владилена Алексеевича там уже не было.

Вместо него на веранде сидела, дымя папироской и разговаривая с матерью, тётка из киногруппы.

— А вот мой Валера, — сказала мать. — Ты чего так быстро управился?

Я поставил вёсла у сарая и только махнул рукой — стану я рассказывать при посторонних!..

— Вашего мальчика я уже знаю, — сказала тётка, мельком взглянув на меня, — вы и его предупредите. Это очень серьёзно. Нужен режим. Вы сами должны понять — Владилен Алексеевич нуждается в полном покое. Дни его сочтены. Академик Пресман сказал, что скоро наступит конец. Вы понимаете?