Восстание - Иоганнес Арнольд

Хайнике тихо заметил:

— Она может блуждать, чтобы вновь где-то застрять. Совсем же выйти она не сможет.

Смотря куда-то вдаль, Феллер сказала тогда:

— Абсолютно точно этого утверждать нельзя.

— Эти сволочи!.. — со злобой проговорил Хайнике, вцепившись руками в красное плюшевое покрывало.

Доктор кивнул головой. Это удивило Хайнике, он весь преобразился. Может, он нашел себе союзника?

— Вы еще придете, доктор?

Вместо ответа Феллер сказал:

— Не напрягайтесь, Хайнике! Лежите. Если вы встанете и будете бродить по квартире или тем более выйдете на улицу, в одной из ваших артерий образуется пробка, которая может дойти до легких. — При этом он сделал красноречивое движение рукой, которое означало, что под жизнью Хайнике будет подведена черта. А затем продолжал уже веселым тоном: — Но вы же ведь хотите дожить до того дня, который мы будем праздновать, как второй день рождения?..

Значит, доктор, как и Хайнике, тоже надеялся на приход этого дня? Или это была лишь своеобразная манера разговора с больным?..

Когда над долиной стали спускаться вечерние сумерки, в дверь кто-то тихо и нерешительно постучал. Хайнике показалось, что он даже слышит у замочной скважины чье-то учащенное дыхание. Он зажмурил глаза. Стук повторился, и теперь уже не так робко. Затем он услышал свое имя и замер. Хайнике лихорадочно соображал, чей бы мог быть это голос. Конечно, он был ему знаком, но он никак не мог вспомнить, чей это голос.

Хайнике поднялся и медленно направился к двери. Несколько мгновений он стоял как вкопанный. Кругом было тихо. Когда-то он хотел послушать абсолютную тишину. Сейчас она как раз наступила. У него заломило даже в висках от полного отсутствия всяких звуков. Он сильным рывком распахнул дверь и, широко расставив ноги, встал на пороге в полной решимости насколько хватит сил противостоять врагу.

— Друг, Жорж! — воскликнул Ентц.

Хайнике не мог произнести ни слова. Сделав рукой какое-то неопределенное движение, он едва устоял на ногах. Ентц подхватил его и подвел к стулу.

Хайнике сел, вытер заплаканное лицо и проговорил:

— Я боялся, что придут они, чтобы сделать то, чего им не удалось сделать со мной в течение двенадцати лет… Ну, что нового в городе?

— Да все по-старому, как вчера и позавчера. Все знают, что война закончилась, но никто еще не осознал этого до конца. У многих такой вид, будто ничего не произошло.

— А что с Красной Армией?

— Вот уже три дня, как она стоит в тридцати километрах от города. Однако не похоже, что она войдет в город. Американцы расположились на западе, как дома. Это они превратили Вальденберг в «остров».

— А как солдаты? — спросил Хайнике.

— Солдаты хотят домой. Гестаповцы еще орудуют. Они приставили к солдатам нескольких офицеров. Да и местные власти еще прежние.

Они немного помолчали. В комнате стало темнеть. На фоне узкой полоски голубого неба тонкими струйками вился дымок из печных труб. Дневная теплота сменялась прохладой ночи. Чистое небо и тонкие струйки дыма делали город особенно уютным.

— А я вот в своей коляске…

Ентц перебил его:

— Нужна твоя голова, а ног-то у нас будет достаточно. Ну да ладно. У нас нет времени, чтобы часами выражать тебе наше сочувствие. Итак, что ты решил?

Хайнике растерялся. Он не знал, как ответить на вопрос Ентца. День, которого он ждал несколько лет, наступил так неожиданно и необычно, что буквально застал его врасплох. Хайнике, откровенно говоря, надеялся, что, когда в город придут американцы или русские, они-то и скажут, что делать.

— Черт побери! — выругался с досады Хайнике. — Неужели я впустую коротал все это время?

— Комендант еще командует городом, — возбужденно заговорил Ентц. — Ему помогает полиция. У зверья еще достаточно сил, чтобы перегрызть нам глотку.

Ентц вскочил и начал быстро ходить по комнате. Его негодованию не было предела. Он стучал кулаками по столу, топал ногами, качал головой и все время ходил.

Наконец Хайнике сказал:

— Иди и собери ко мне всех товарищей, кто остался в городе. Ты хорошо знаешь их, знаешь их адреса. Скажем, на половину десятого…

— Ты думаешь — их много?

— Нет, — ответил Хайнике, — я знаю, что нас единицы.

— Итак, собираемся у тебя?

— Или ты думаешь забраться куда-нибудь в горы?

— А что?

— А как же я? Может, ты понесешь меня туда?.. Собирай товарищей на половину десятого ко мне!

Хайнике проглотил свои таблетки, горькие, как полынь. Хотя он и не верил в них, но тем не менее глотал. Глотал для того, чтобы хоть как-то бороться с болезнью, одолеть которую было уже невозможно. Он проглотил бы их сейчас все, чтобы только к половине десятого иметь больше сил и не ощущать боли, однако вспомнил совет доктора Феллера — экономно расходовать лекарство: кто знает, когда он сумеет еще его достать.

Стемнело. Улицы окутала ночная мгла. Окна домов были тщательно зашторены. Казалось, будто весь город хочет спрятаться в темноте ночи.

7

Ничто не предвещало, чтобы среда, приходящаяся на 9 мая, ознаменовалась чем-то необычным. Городские власти продолжали верховодить, как и прежде. Полицейские находились на своих постах. Железная дорога, как обычно, перевозила пассажиров до ближайших деревень и обратно. Булочнику, как случалось частенько и в прошлом, опять не удалось сбыть свою недельную продукцию, а у мясника не было мяса, хотя постоянно лежала ливерная колбаса, у которой был такой вид, будто в нее подсыпали опилок. Молочные магазины были закрыты.

С наступлением темноты улицы будто вымерли. Лишь прохладный ветерок разгуливал по крышам, скользил, подобно скрипичному смычку, по телеграфным проводам, пытался ласково заигрывать с незакрытой форточкой и с флюгерами на крышах.

Тишина настораживала. Этому способствовали и затемненные окна, за которыми горел свет да щелкали переключатели диапазонов радиоприемников. Через два часа свет погас. На это никто не обратил внимания, ибо ограничения в подаче электроэнергии были в годы войны явлением обычным. Люди перешептывались меж собой, беседовали. Одни плакали, другие смеялись. В одном из госпиталей, где лежали триста пятьдесят четыре раненых солдата, штабной врач помогал появиться на свет ребенку. В эту ночь здесь умерли двое солдат. Семерых оперировали. В одном из особняков секретарша районного правления нацистской партии глотала с целью самоубийства снотворные таблетки, а ее шеф в это время тайком укладывал свой чемодан. Лисса Готенбодт возилась перед зеркалом с новой прической, а отец ее распивал самогон. В парке на одной из скамеек летнего театра шестнадцатилетняя девица прощалась с парнем греком, который принудительно был вывезен на работу в Германию, а теперь ранним утром следующего дня уезжал в Салоники.

Полутемный кабинет бургомистра