Улыбка Джоконды - Олдос Хаксли

– Я уважала вас за это. Генри, – говорила она.

Уважала? За что?

– Узы брака священны, и то, что вы свято чтили их, хотя ваш брак не принес вам счастья, заставило меня уважать вас, восхищаться вами и… осмелюсь ли я произнести это слово?..

Грабитель, призрак в саду! Нет, поздно!

– …и полюбить вас. Генри, полюбить еще сильнее. Но, Генри, теперь мы свободны!

Свободны? В темноте послышался шорох – она опустилась на колени перед его креслом:

– Генри! Генри! Я тоже была несчастна.

Ее руки обвились вокруг него, и по тому, как вздрагивали ее плечи, он понял, что она рыдает. Словно просительница, молящая о пощаде.

– Не надо, Дженнет! – воскликнул он. Эти слезы были ужасны, ужасны. – Нет, только не сейчас. Успокойтесь, подите лягте в постель. – Он похлопал ее по плечу и встал, высвободясь из ее объятий. Она так и осталась на полу возле кресла, на котором он сидел.

Пробравшись ощупью в холл и даже не разыскав свою шляпу, он вышел из дома и осторожно прикрыл за собой дверь, так, чтобы не скрипнуло. Тучи рассеялись, в чистом небе светила луна. Дорожка была вся в лужах, из канав и стоков доносилось журчание воды. Мистер Хаттон шлепал прямо по лужам, не боясь промочить ноги.

Как она рыдала! Душераздирающе! К чувству жалости и раскаянию, которое вызывало в нем это воспоминание, примешивалось чувство обиды. Неужели она не могла подыграть ему в той игре, которую он вел, – в жестокой и забавной игре? Но ведь он с самого начала знал, что она не захочет, не сможет играть в эту игру, знал и все же продолжал свое.

Что она там говорила о страстях и стихиях? Что-то донельзя избитое и в то же время правильное, правильное. Она была как подбитая чернотой туча, чреватая громом, а он, наивный мальчонка Бенджамин Франклин, запустил воздушного змея в самую гущу этой грозы. Да еще жалуется теперь, что его игрушка вызвала молнию.

Может, она и сейчас стоит там, в лоджии, на коленях перед креслом и плачет.

Но почему сейчас он не мог продолжать свою игру? Почему чувство полной безответственности вдруг исчезло, бросив его, мгновенно отрезвевшего, на милость этого холодного мира? Ответов на свои вопросы он не находил. В мозгу у него ровным ярким огнем горела одна мысль – мысль о бегстве. Бежать отсюда не медля ни минуты.

– О чем ты думаешь, котик?

– Так, ни о чем.

Наступило молчание. Мистер Хаттон сидел, облокотившись о парапет земляной террасы, подперев подбородок руками, и смотрел вниз, на Флоренцию. Он снял виллу на одном из холмов к югу от города. С маленькой террасы в глубине сада открывался вид на плодородную долину, тянувшуюся до самой Флоренции, на темную громаду Монте-Морелло за ней, а правее, к востоку, на рассыпанные по склону белые домики Фьезоле. Все это ярко освещалось в лучах сентябрьского солнца.

– Тебя что-нибудь тревожит?

– Нет, спасибо.

– Признайся, котик.

– Но, дорогая моя, мне не в чем признаваться, – мистер Хаттон оглянулся и с улыбкой похлопал Дорис по руке. – Шла бы ты лучше в комнаты, сейчас время, сиесты. Здесь слишком жарко.

– Хорошо, котик. А ты придешь?

– Вот только докурю сигару.

– Ну хорошо. Только докуривай скорее, котик. – Медленно, неохотно она спустилась по ступенькам в сад и пошла к вилле.

Мистер Хаттон продолжал созерцать Флоренцию. Ему хотелось побыть одному. Хорошо было, хоть ненадолго, избавиться от присутствия Дорис, от этой неустанной заботливости влюбленной женщины. Он никогда не испытывал мук безответной любви, зато теперь ему приходилось терпеть муки человека, которого любят. Последние несколько недель тянулись одна другой томительнее. Дорис всегда была с ним как навязчивая мысль, как неспокойная совесть. Да, хорошо побыть одному.

Он вынул из кармана конверт и не без опаски распечатал его. Он терпеть не мог писем – теперь, после его вторичной женитьбы. Это письмо было от сестры. Он наскоро пробежал оскорбительные прописные истины, из которых оно состояло. "Неприличная поспешность", "положение в обществе", "равносильно самоубийству", "не успела остыть", "девица из простонародья" – все как на подбор. Без таких слов не обходилось теперь ни одно послание от его благожелательных и трезво мыслящих родственников. Раздосадованный, он хотел было изорвать в клочья это глупейшее письмо, как вдруг на глаза ему попалась строка в конце третьей страницы. Сердце у него болезненно заколотилось. Это что-то чудовищное! Дженнет Спенс распускает слухи, будто он отравил свою жену, чтобы жениться на Дорис. Откуда такая дьявольская злоба? Мистер Хаттон – человек по натуре мягкий – почувствовал, что его трясет от ярости. Он отвел душу бранью с чисто ребяческим удовлетворением обзывая эту женщину последними словами.

И вдруг ему открылась нелепейшая сторона всей ситуации. Подумать только! Будто он мог убить кого-то, чтобы жениться на Дорис! Если бы кто знал, как ему томительно скучно с ней. Бедняжка Дженнет! Она хотела отомстить, а добилась лишь того, что выставила себя дурой.

Звуки шагов привлекли его внимание, он оглянулся. В саду под террасой хозяйская служанка снимала апельсины с дерева. Эта неаполитанская девушка, которую занесло из родных мест так далеко на север, во Флоренцию, являла классический, хоть и несколько огрубленный тип красоты. Такой профиль можно увидать на не очень старинной сициалианской монете. Крупные черты ее лица верные великому идеалу, свидетельствовали о глупости, доведенной почти до совершенства. Самое красивое в этом лице был рот; природа каллиграфически вывела линию губ, в то же время придав рту выражение тупого ослиного упрямства… Под безобразным черным платьем мистер Хаттон угадывал тело – сильное, упругое, литое. Он и раньше поглядывал на него с интересом и смутным любопытством. Сегодня любопытство, определилось и перешло в нечто другое – стало желанием. Идиллия Теокрита. Вот она, женщина; правда, сам он не очень-то похож на пастушка с вулканических холмов. Он окликнул ее:

– Армида!

Улыбка, которой она ответила ему, была такой вызывающей, говорила о столь легковесной добродетели, что мистер Хаттон струхнул. Он снова, снова на грани. Надо отступить, назад, скорее, скорее, не то будет поздно. Подняв голову, девушка смотрела на него.

– Ha chiamato?[4] – спросила она наконец.

Что же? Безрассудство или разум? А-а, выбора теперь уже нет. Безумие всегда побеждало.

– Scendo![5] – крикнул мистер Хаттон. С террасы в сад было двадцать ступенек. Он считал их одну за другой. Вниз, вниз, вниз… Мистер Хаттон ясно видел со стороны, как он спускается из одного круга ада в другой – из мрака, где бушуют вихри и град, в бездну зловонной грязи.

В течение многих дней дело Хаттона не сходило с первых страниц всех газет. Более сенсационного процесса не было с тех самых пор, как Джордж Смит на время затмил собой мировую войну, утопив в теплой ванне свою седьмую супругу. Читающую публику волновали газетные отчеты об убийстве, раскрытом только спустя много месяцев со дня его свершения. Все считали, что это тот самый случай в человеческой жизни, тем более примечательный по своей исключительности, когда неисповедимое правосудие становится понятно и зримо каждому. Преступная страсть толкнула безнравственного человека на убийство жены. Долгие месяцы он прожил в грехе, мнил себя в полной безопасности и под конец был внезапно низвергнут в яму, вырытую им собственными руками. Вот лучшее доказательство тому, что убийство скрыть нельзя. Читатели газет получили полную возможность следить за каждым движением карающей десницы Божьей. Сначала неясные, но упорные слухи среди соседей; полиция наконец-то принимает меры. Постановление об эксгумации, вскрытие тела, предварительное следствие, заключения экспертов, судебный процесс, вердикт присяжных, обвинительный приговор. На сей, раз провидение выполнило свой долг грубо, наглядно, поучительно, как в мелодраме. Газеты поступили правильно преподнеся этот процесс как основную пищу для умов своих читателей на целый сезон.

Когда мистера Хаттона вызвали из Италии для дачи показаний на предварительном следствии, первой его реакцией было возмущение. Ну не чудовищно, не позорно ли, что полиция принимает всерьез какие-то пустые злобные сплетни! Как только предварительное следствие закончится, он подаст в суд на начальника полиции графства за ничем не обоснованное судебное преследование; он притянет за клевету эту мерзавку Спенс.

Предварительное следствие началось: выявились поразительные факты. Эксперты произвели вскрытие тела и обнаружили следы мышьяка; они считают, что причиной смерти миссис Хаттон было отравление мышьяком.

Отравление мышьяком… Эмили умерла, отравленная мышьяком? Вслед за тем мистер Хаттон узнал, к своему удивлению, что в его оранжереях было достаточно мышьяковых инсектицидов, чтобы отравить целую армию.