Парижские тайны - Виссарион Белинский

Некоторые смотрят на «Парижские тайны» как на дидактический роман и доказывают ими возможность и законность дидактического рода поэзии. «Парижские тайны» действительно – роман дидактический, но он-то именно и доказывает невозможность и незаконность дидактического рода поэзии. Однакож – скажут нам – этот роман достиг своей цели. Правда, он заставил общество потолковать несколько времени о народе – до новой новости; может быть, даже, что вследствие его французские законодатели поторопятся подумать о каких-нибудь способах к улучшению участи несчастных бедняков – и в таком случае, роман полезен; но тем не менее он все-таки не роман, а сказка, и притом довольно нелепая. Если б кто-нибудь, узнав о тайном убийстве, написал повесть, которая навела бы полицию на следы преступления, – поступок был бы прекрасен, а повесть была бы плоха, и все помнили бы случай, а повесть тотчас же забыли бы. Такая же участь ожидает и «Парижские тайны». Теперь пишутся уже «Лондонские тайны»,{8} – и, кто знает, может быть, год-другой все литературы и все театры завалятся тайнами и нетайнами разных городов, благодаря торговому стремлению разных мелкотравчатых писак! Но в таком случае нелепость пожрет сама себя и погибнет от своего собственного излишества, а о «Парижских тайнах» через год ничего не будет слышно, словно канут они в воду. Такова судьба всех дидактических произведений! Жорж Занд не сделала романа из истории Фаншеты: она описала в своем журнале дело, как оно было, но результаты этой небольшой статейки будут посущественнее результатов всевозможных «Парижских тайн».{9}

Нельзя не удивляться бездарности Эжена Сю, когда читаешь его «Парижские тайны»: в них так и виден выписавшийся сочинитель, какие есть и у нас, на святой Руси. Мы сказали, что завязка и ход его романа – верх нелепости, и что же? – мысль этой завязки и вообще весь характер его романа не ему принадлежат. «Парижские тайны» – неловкое и неудачное подражание романам Диккенса. Этот даровитый английский писатель довольно известен у нас в России; все читали его «Николая Никльби», «Оливера Твиста», «Бэрнеби Роджа» и «Лавку древностей»: стало быть, всякий может сам поверить справедливость нашего замечания. Большая часть романов Диккенса основана на семейной тайне: брошенное на произвол судьбы дитя богатой и знатной фамилии преследуется родственниками, желающими незаконно воспользоваться его наследством. Завязка старая и избитая в английских романах; но в Англии, земле аристократизма и майоратства, такая завязка имеет свое значение, ибо вытекает из самого устройства английского общества, следовательно, имеет своею почвою действительность. Притом же Диккенс умеет пользоваться этою истасканною завязкою, как человек с огромным поэтическим талантом. Во Франции теперь подобная завязка не имеет никакого смысла, и потому бедный Эжен Сю принужден был в благородные отцы ангажировать немецкого владетельного князька. Мы уже видели, как умно и правдоподобно умел он развить эту пошлую завязку. Злодеи, воры и мошенники, равно как и сцены нищеты в романе Эжена Сю, – тоже плохие копии с мастерских, дышащих страшною истиною действительности и художественною жизнию картин Диккенса. Но особенно злодеи Эжена Сю смешны и жалки в сравнении с злодеями Диккенса. Отчего же ни один из романов сильно даровитого Диккенса не имел и сотой доли того успеха, каким воспользовался роман почти бездарного Эжена Сю? На это есть две причины, из которых одна делает честь Диккенсу, а другая Эжену Сю. Во-первых, толпа любит больше такие произведения, которые ей по плечу, и хотя Диккенс не принадлежит к числу великих поэтов, однако его талант все-таки выше разумения и вкуса толпы. Во-вторых, Диккенс – англичанин, а Эжен Сю – француз. Как истинный англичанин, Диккенс исполнен сухого, фарисейского морализма нации, привыкшей подчинять справедливость политике, а нравственность – общественным выгодам. Как истинный художник, Диккенс верно изображает злодеев и извергов жертвами дурного общественного устройства; но, как истинный англичанин, он никогда в этом не сознается даже самому себе.

Как француз, Эжен Сю не чужд симпатии к падшим и слабым. Гуманность и человеколюбие – одна из самых резких черт национального характера французов. Это отразилось с большею или меньшею силою и истиною в «Парижских тайнах». Если Сю нарисовал несколько отвратительных и неправдоподобных чудищ, каковы Мастак, Сычиха и Полидори, – это для мелодраматического успеха, столь несомненного в расчетах на толпу; но в других злодеях автор старался показать неизбежных жертв недостатков французского общественного устройства. Дети, брошенные на мостовую, попавшиеся во власть грубых и жестоких промышленников, не могут не говорить без восторга о славном житье их в тюрьме!.. Чего же хотите вы от них? И какое имеете вы право считать себя лучше их и строго судить их? Разве вы уверены, что, при подобном образе жизни в лета детства, вы остались бы людьми честными и нравственными? Преступника казнили за убийство – и его семейству, не участвовавшему в преступлении, нет прохода на улице от оскорбительных восклицаний и упреков; ему нет работы, нет средств к существованию: ему остается или умереть голодною смертью, или приняться за воровство, а потом за убийство… Вот вопросы, которые расшевелил Эжен Сю в своих «Парижских тайнах», и этим-то вопросам обязан его роман своим необыкновенным успехом.

Но все-таки тут не меньшую роль играет и та причина, о которой мы говорили выше. Назначение гения – проводить новую свежую струю в поток жизни человечества и народов. Но брошенная гением идея принималась бы слишком медленно, если б не подхватывали ее на лету таланты и дарования, роль и назначение которых – быть посредниками между гениями и толпою. Даже искажая и делая пошлою мысль гения, они тем самым приближают ее к понятию толпы. Напиши Эжен Сю свой роман без мелодраматических прикрас, просто, естественно, с строгою верностью действительности, – его оценили бы только те, для которых заключенная в нем идея отнюдь не новость, и его не прочли бы именно те, для которых эта идея совершенная новость. Разумеется, Эжен Сю не мог бы лучше написать, если б и хотел, но потому-то и успел он, что талант его по плечу десяткам и сотням тысяч читателей, и потому эти десятки и сотни тысяч читателей теперь думают о том, о чем прежде не думали, и знают то, чего прежде не знали.

Примечания

«Отечественные записки», 1844, т. XXXIII, № 4, отд. V, стр. 21–36 (ценз. разр. около 30 марта 1844). Без подписи.

Роман Эжена Сю «Парижские тайны» появился в полном переводе на русский язык в 1843 году, в «Репертуаре». В обзоре «Русская литература в 1843 году» Белинский, отмечая факт огромного успеха романа как во Франции, так и у русского читателя, обещал подробнее поговорить о нем в отделе критики. Настоящая статья и является выполнением этого обещания.

Статья ярко выражает социалистические убеждения Белинского. Написанная в острой публицистической форме, она в значительной своей части посвящена вопросам социальной истории Франции первых десятилетий XIX века.

Отмечая громадный успех романа Сю, этой «европейской шахерезады», Белинский беспощадно разоблачает торгашеский дух современной ему французской буржуазной литературы, ее рептильность, ее подчиненность интересам мещанства. С едкой иронией критик пишет о том, что в буржуазном обществе универсальный мерилом гения, таланта стали деньги. В прежние времена гениальные люди оканчивали свое поприще на кофре, теперь они покоятся на мешках с золотом. Прозаичность – вот основная черта искусства буржуазного общества. Интересы мещан определяют направление и характер литературы. Жюль Жанен начал свой писательский путь с прогрессивных произведений, а закончил продажными фельетонами. Эжен Сю в молодости принадлежал «к сатанинской школе литературы», а теперь, когда разбогател, стал проповедывать мораль мещан.

Объясняя «местные и исторические причины» успеха «Парижских тайн», Белинский с Исключительной остротой набрасывает характеристику французской буржуазной революции 1830 года, в ходе которой французский народ «в слепом и безумном самоотвержении» одержав победу, проложил дорогу мещанству, тем «представителям нации», которые по трупам Трудящихся ловко дошли до власти и оттерли от нее всех честных людей. Положение народа после июльских событий «не только не улучшилось, но значительно ухудшилось, против прежнего. А между тем, – саркастически замечает критик, – вся эта историческая комедия была разыграна во имя народа и для блага народа!»

Белинский глубоко раскрывает бесправное положение французского пролетария, на которого собственник смотрит «как плантатор на негра», между тем перед законом они «равны». «Хорошо равенство!» – восклицает критик. И он делает исторически правильный и глубокий вывод: «Народ остался совершенно отчужден от прав хартии, за которую страдал».