Акселерандо - Чарльз Стросс

Манфред погружается в бессознательность — глубокий океан, полный шепчущих голосов. Манфред говорит во сне, хотя и не осознает этого. Эти бессвязные бормотания вряд ли что-то скажут человеку, но для сущности, скрывающейся в его очках, и уже ставшей расширением коры его головного мозга, они наполнены смыслом. Молодой сверхчеловеческой интеллект, в декартовом театре[30] которого дирижирует Манфред, поет и поет ему что-то сквозь тяжелый сон.

Моменты сразу после пробуждения — время наибольшей уязвимости для Манфреда. Освещение включается на полную мощность, и он с криком подскакивает на постели, не уверенный, что вообще спал. Манфред забыл как следует завернуться в одеяло, и судя по ощущениям, его ступни ночью превратились в картон, который кто-то вымочил, размял и выставил на мороз. Дрожа от неизвестно откуда взявшегося напряжения, он надевает свежее белье, влезает в нестираные джинсы и натягивает футболку. Сегодня ему придется урвать кусок времени ради охоты на хлопчатобумажную дичь на амстердамских рынках, или найти какого-нибудь Ренфилда[31] и послать за одеждой. Еще было бы совсем неплохо поискать тренажерный зал и размяться, но нет времени: очки напоминают ему, что он отстал на шесть часов и должен срочно сократить отрыв. Десны и корни зубов ноют, на языке словно вырос лес, который затем щедро полили Агентом Оранж[32]. И еще его не покидает чувство, будто что-то вчера пошло скверно — если бы только вспомнить, что.

Манфред чистит зубы, в процессе чего поглощает методом скорочтения томик о новом популярном философском учении, а в публичный журнал он просто перенаправляет весь поток данных. Писать свою утреннюю повесть для сайта сценариев, которая традиционно завершает список его дел перед завтраком, он пока что решительно не в силах. Его сознание чувствует себя лезвием скальпеля, залепленным запекшейся кровью — в голове сплошь туман и кисель. Оживление и стимул, восторг новизны — вот чего сейчас не хватает. Ладно, подождет еще немного, сначала надо бы позавтракать. Манфред открывает дверь комнаты и чуть не наступает на маленькую влажную картонную коробку, лежащую на ковре.

Коробка… Видел он уже подобные. На этой, в отличие от других, нет ни марки, ни адреса, только его имя, написанное по-детски большими каракулями. Он наклоняется и осторожно подбирает коробочку. Она весит именно столько, сколько нужно. В ней что-то сдвигается, если ее перевернуть. И в ней что-то пахнет. Рассерженный, он осторожно несет ее в комнату. Там он открывает ее, и его худшие опасения подтверждаются. Головной мозг удален, вынут как вареное яйцо из скорлупы.

«Ч-черт…»

В этот раз безумец впервые сумел добраться до самой двери его спальни. Это вызывает тревожные предположения.

Манфред замирает на мгновение, активируя электронных агентов и рассылая им задания — разобраться в статистике арестов, в том, как здесь связаться с полицией, в голландских законах о защите животных. Может, просто позвонить в полицию, набрать 211 на архаичном голосовом телефоне, или так обойдется? Айнеко, заражаясь его беспокойством, жалобно мяукает под шкафом. В другой ситуации Манфред уделил бы минутку, чтобы приободрить ее, но не теперь. Вдруг само ее существование начинает смущать его, казаться конфузом, свидетельством его собственной порочности. Бьющим прямо в глаз, как будто карта нейросети подброшенного котенка, без сомнения, украденная для какого-нибудь сомнительного эксперимента по выгрузке, каким-то образом оказалась внутри пластикового черепа Айнеко. Он снова ругается, оглядывается, и решает пойти легким путем. Вниз по лестнице, бегом через две ступеньки, споткнувшись на второй лестничной площадке, прямиком в столовую — предаться надежным, как само время, ритуалам утра.

Суть завтрака, этого островка геологической древности, который все стоит и стоит среди громоздящихся, как континенты, пластов новых технологий, не подвержена изменениям. Монфред поглощает статью о стеганографии[33] в публично доступной информации и об искажениях, проявляющихся при этом в сетевом образе личности, в процессе чего механически загружает в себя тарелку кукурузных хлопьев со сливками. Потом идет за добавкой, берет тарелку с ломтиками странного голландского сыра и хлеба с отрубями, и несет ее обратно к своему столу. Там — чашка крепкого черного кофе; он берет ее, залпом отпивает половину, и только теперь замечает, что за столом он уже не один. Кто-то сидит напротив. Манфред глядит мельком, и замирает.

«Доброе утро, Манфред. Скажи, каково это — чувствовать, что задолжал правительству двенадцать миллионов триста шестьдесят две тысячи девятьсот шестнадцать долларов и пятьдесят один цент?» Ее улыбка заставляет вспомнить Мону Лизу. Она полна одновременно любви и вызова.

Манфред ставит все в головном дисплее на режим ожидания и остолбенело глазеет на нее. Ее появление исполнено безупречности. Серый деловой костюм, волосы, крашеные в каштановый цвет и собранные в тугой узел. Взгляд вопрошающий и поддевающий. Она всегда была красива — высокая пепельная блондинка с чертами лица, с которыми можно было бы стать моделью. Значок на отвороте — электронный шаперон, гарантирующий подобающее бизнесу поведение — отключен. Манфред зол из-за мертвого котенка, все еще страдает от синдрома смены часовых поясов, и его одежда уже далеко не первой свежести. Поэтому он огрызается: «С потолка взято. На что они надеялись? Что пошлют ко мне тебя, и тогда я точно послушаю?» Он откусывает и глотает гигантский кусок бутерброда. «Или это ты решила передать сообщение лично, чтобы испортить мне завтрак?»

«Мэнни». Она хмурится, уязвленная. «Если ты настроен на конфронтацию, я ведь могу ее и устроить». Она выжидает, и спустя мгновение он кивает, извиняясь. «Я проделала весь этот путь не только из-за просроченной налоговой квитанции».

«И?» Он устало опускает чашку кофе и раздумывает, пытаясь скрыть тревогу и смятение. «Тогда что привело тебя сюда? Угощайся кофе. И не говори, что проделала весь этот путь только потому, что не можешь без меня».

Она осаживает его взглядом, как плетью. «Не льсти себе. В лесу много листьев, а в чате десять тысяч „нижних“ ждут и надеются[34]. А если уж выбирать, кто внесет вклад в мою родословную, будь уверен — это не будет тот, кто начинает скупиться во всем, когда речь заходит о детях».

«В последний раз я слышал, ты проводишь много времени с Брайаном» — осторожно говорит он. Брайан. Фантик без начинки. Денег — как листьев, чуткости — как у бревна. Зато очень много расчета.