Рыжеволосая бестия - Мэг Хатчинсон

Уже не сдерживая рыданий, Алиса терла кухонной щеткой у себя между ног, кусая губы от боли, когда грубые щетинки впивались в истерзанную плоть.

Ее изнасиловали…

Чуть не задохнувшись от плача, она закашлялась.

Мужчина с каштановыми волосами и жестокими глазами надругался над ее телом и предложил сделать то же самое своему дружку. Она кричала, пыталась подняться с земли, но насильник ударом сапога в грудь заставил ее опять упасть на спину. Еще два удара по лодыжкам — и ее снова заставили раздвинуть ноги.

Она невольно запомнила, как второй мужчина смотрел на нее сверху вниз… Сильно надавив на зажмуренные глаза, Алиса попыталась прогнать этот образ. Он был не таким рослым, как его спутник, а в волосах уже поблескивала седина, как утренний туман над темной землей, но его глаза… Они не горели похотью, как у первого мужчины. Глаза второго всадника были такими темными, что казались почти черными. Они сверкали, выражая лишь безразличие, холодное пренебрежение к тому страданию, которое он собирался доставить ей. Это был взгляд мучителя, жестокого и равнодушного к чужой боли.

Какое-то время он смотрел на нее своими страшными нечеловеческими глазами, а потом, не отводя взгляда, потянулся, схватил за грудь и сжал с такой силой, что Алиса едва не задохнулась от боли. Сильным ударом ноги в бок он перевернул ее лицом вниз. Мужчина, гарцевавший на лошади, стал поторапливать дружка. Затем она почувствовала его прикосновение. Он водил своей твердой плотью по ее ягодицам. Он бы довел свое дело до конца, надругался бы над ней, как и его спутник, если бы в этот момент до них не донесся чей-то крик, эхом отдавшийся по широкой открытой долине.

Лишившись возможности удовлетворить свое желание, мужчина громко выругался, тоже запрыгнул на коня, и они ускакали… А она… она осталась лежать в грязи.

Нужно все это смыть!

Оглашая темную комнату громкими всхлипами, Алиса что было сил водила жесткой щеткой по животу и грудям, до крови раздирая кожу, словно хотела добраться до собственного сознания и очистить его от воспоминаний о том, что ей пришлось пережить.

Нужно все смыть!

Глотая слезы, она думала о том, что это уже никогда не смыть. То, что один мужчина сделал с ней, и то, что второй собирался сделать, останется в ее сознании до самой смерти. Это клеймо так глубоко выжжено в ее душе, что ничто и никогда уже не сможет смыть его.

Пришедшая в голову мысль поразила Алису. Ноги подкосились, и она повалилась на колени, отчего вода выплеснулась через края корыта и собралась на выложенном каменной плиткой полу в лужи.

«… настоящему мужчине»!

Он сказал это так, словно она должна воспринимать изнасилование как особую честь. Только с этого дня никто не будет считаться с честью Алисы Мейбери. Ее истязателей вспугнул крик кого-то, кто явно был свидетелем их злодеяния. Но она не видела, кто это был, потому что, получив свободу, сразу же, не оглядываясь, бросилась в дом и захлопнула за собой дверь.

Но какими словами об этом будут рассказывать в городе? Не подумают ли жители Дарластона, что она была не жертвой, а добровольным участником?

Шлюха!

Закрыв лицо ладонями, сжавшись в комок, Алиса в отчаянии застонала.

2

Нужно было идти. Чтобы заработать денег на молоко и хлеб, надо было отвезти овощи на рынок. Но для этого ей придется встретиться с горожанами, которым, возможно, уже все рассказали и которые наверняка считают ее шлюхой! Алиса посмотрела на небольшую тележку, которую когда-то много лет назад смастерил для сестер старший брат Джеймс, чтобы они могли играть в карету. Но, как всегда, на тележке каталась только Tea, а остальные члены семьи, в основном ее сестра, исполняли роль лошади.

Почему нет никаких вестей от Tea? Хоть бы одно письмо прислала, чтобы знать, что у нее все хорошо и она счастлива. После того как Tea покинула дом, этот и множество других вопросов не давали Алисе покоя. С момента их расставания прошло уже достаточно много времени. Может быть, сестра не пишет, потому что она так счастлива, что позабыла обо всем на свете? Может быть, новая жизнь в качестве жены богатого владельца сахарной плантации так приятна и насыщенна, что просто не оставляет времени на то, чтобы написать письмо сестре, поинтересоваться, как здоровье матери и маленького сына?

Или дело в другом? Алиса складывала в тележку картофелины, которые сама же выкопала в огороде, а затем вымыла дочиста. А вдруг Tea заболела во время путешествия в другую страну и теперь ей нужно время, чтобы выздороветь и набраться сил? Но неужели мужчина, ради которого она уехала из Дарластона, не мог сам написать письмо или хотя бы заплатить кому-нибудь, чтобы письмо написали за него? Ни от Tea, ни от него ни слуху ни духу. Слава богу, мать не догадывается, что ее младшая дочь бросила семью.

Пальцы Алисы замерли на последней картофелине. Естественно, помешательство матери никогда не вызывало у нее радостных чувств, тем более что с каждым днем оно уводило Анну все дальше и дальше из мира реальности в мир иллюзий. Но сейчас, понимая, как тяжело было бы матери перенести поступок Tea, Алиса поблагодарила Бога за то, что Анна Мейбери не в состоянии трезво оценивать происходящие события.

Однако то состояние, в котором пребывала мать после ужасной трагедии, унесшей жизни ее мужа и четверых сыновей, постепенно ухудшалось, и теперь ей требовалось почти постоянное внимание. Ухаживать за Анной было некому, кроме единственной, оставшейся с ней дочери. Первые несколько лет все было не так плохо. Мать кое-как справлялась с придавившим ее горем, но потом непреходящее отчаяние сделало свое дело. Тоска превратилась в депрессию, а вскоре — в нестабильное состояние разума, которое, как сказал врач, не поддается лечению. Впрочем, болезнь матери никак не отразилась на Tea. Последние годы детства она провела так же, как и все предыдущие — в потакании ее прихотям и удовлетворении желаний. Алиса надеялась, что младшая сестра возьмется за ум, когда повзрослеет, но этого не произошло. Tea отказывалась ухаживать за матерью, объясняя это тем, что не переносит вида больных людей. И это было не единственное, от чего она отстранилась. Она начала все меньше и меньше общаться с матерью, которая в ней души не чаяла, отвечала отказом почти всякий раз, когда Алиса обращалась к ней с просьбой побыть немного с больной, и в конце концов даже перестала разговаривать с матерью.

Однако же в тот вечер, три года назад, она все-таки вошла в комнату матери. Возможно, Tea думала, что ее слова пробьют стену, благодаря которой разум матери отгородился от мира. Или, может быть, она надеялась, что это снимет с ее плеч какую-то часть греха за собственное безрассудное поведение?