Песнь крысолова - Соня Фрейм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Туннель» – это паутина, и в каждой ячейке барахтаются свои мошки. Структура простирается и дальше этих стен. Люди знают других людей, запросы превращаются во вспыхивающие окна мессенджеров и звонки с неопределившимися номерами. Границ у этой паутины нет.
– Нужен дилер с оружием, – лаконично сформулировала я свою просьбу по телефону.
– Тебе постоянно что-то от меня нужно. Но ты никогда не спросишь, как дела, – томно вздохнула трубка.
– Как у тебя дела?
– Пока не родила. Ладно, подваливай. Сейчас убираемся после вчерашнего. Обсудим твои особые нужды.
Я сажусь на поезд до Варшавской и еду в «Туннель» посреди белого дня. Это нонсенс.
Слушая грохот метро, почему-то думаю о жизни под землей. Всегда казалось странным, что люди стремятся попасть туда, где их изначально не было. В земле километровые дыры, по которым ползут механические черви, и в каждом – люди, напирающие друг на друга. Смотрят в черные окна, дышат друг другу в затылки, ждут своей остановки.
И я вместе с ними.
Как описать «Туннель»? Как передать его суть?
Это больше, чем место. Оно начинается везде, хотя его границы четко определены. Клуб расположен в бывшем бункере – просто wow-локация для андерграунда. Здесь мы утерли нос даже «Бергхайну»[2].
«Туннель» можно назвать закрытой дискотекой для тех, кто уже совсем.
Кажется, что это просто очередное фриковое место, каких в Берлине не счесть. Ты встретишь здесь людей всех ориентаций и полов (а полов в «Туннеле» больше, чем два). Не таких как все, вечных «анти», нонконформистов, нигилистов, фетишистов. Аутсайдеров, пустышек, королей вечеринок. В этих стенах всегда найдешь себе подобных, ибо каждой твари по паре.
А захочешь – можно и тройничок.
Дети «Туннеля» живут во тьме: свет их ранит.
Фейсконтроля нет. Есть приглашения.
Сюда приводят только свои. В первый раз попасть легко, но чтобы получить личный пароль, надо постараться понравиться хоть кому-то из местных. Нет критериев пригодности – есть определение «туннельности». Ее невозможно сформулировать словами: «туннельность» понятна завсегдатаям на подсознательном уровне.
Возможно, среди нас только люди с дырами внутри.
Несколько раз клуб пытались прикрыть из-за скандальных случаев передозировки, а однажды и поножовщины. Мельхиор всегда выводит свое детище сухим из воды. Говорят, у него друзья в криминальном управлении.
Однако музыка, выпивка и игра в приглашения – просто маскарад для любопытствующих и случайных. Настоящий «Туннель» – люди вроде мадам Шимицу и другие дилеры. Они составляют истинный костяк, потому что здесь место для заключения сделок. Спектр услуг широк и всё – вне закона. Через «Туннель» проходит весь теневой бизнес Берлина. Вертекс не раз говорил, что Мельхиора, по сути, невозможно привлечь к ответственности. Люди просто приходят и веселятся. Если в закрытых кабинетах кто-то обстряпал темное дельце, клуб тут ни при чем.
Конечно, Мельхиор сам создал эту сеть людей, лично нашел каждого из дилеров. Он хорошо прячет их от белого света. Как правило, дилеры – люди без прошлого и настоящих имен. Их сложно разыскать и невозможно обвинить, так как они прячутся за вереницей посредников.
Мадам Шимицу – тень на стене, ориентальный трафарет хрупкой женщины в кимоно.
Но у нее есть я и многие другие. Если начнется охота, она растворится за нами, как разведенная краска.
Я держу это в уме каждый раз, когда получаю заказ. Но «Туннель» – единственное, что у меня есть, и бежать некуда. Говорят, вступив в него раз, не можешь выбраться. Тебя затягивает. Как мошку в паутину.
И когда мне скучно, я возвращаюсь к любимой загадке: кто плетет паутину? Паук или мы сами – тем, что не можем оставить это место?..
Ненавижу Восточный Берлин: то ли стройка, то ли свалка. При свете дня его уродство очевиднее, чем когда-либо.
Металлическая дверь в стене без опознавательных знаков – так выглядит вход в сени ада. На стене поблекшие граффити трилистника в круге – символ радиационной опасности, а для ищущих – знак, указывающий на «Туннель».
Тычу в звонок и одновременно снимаю очки, глядя в камеру.
– Имя? – шелестит динамик.
– Санда.
– Личный пароль?
– Улей.
– Входи.
Дверь отходит, и я переступаю порог. На посту очередной мальчик в кожаных скинни и с потекшим мейкапом. Для меня они все на одно лицо, но каждый откуда-то знает меня.
– Я к Вертексу.
– У бара.
Иду вниз по лестнице и открываю очередную металлическую дверь, за которой начинается вход в бункер. Холодные толстые стены мгновенно поглощают внешние звуки, и я слышу только свои шаги. Путь освещают тусклые лампы на потолке, но впереди ширится яркий свет. Днем в главном лаунже всегда максимальное освещение, потому что окон нет.
Уборщики сметают в кучи оставшийся после вчерашнего мусор: пластиковые стаканы, разбитые бутылки, конфетти и еще бог знает что. В динамиках бухтит какое-то мшистое старье – и держу пари, это выбор Вертекса.
Out of the dark! – Hörst du die Stimme, die dir sagt?
Into the light! – I give up and close my eyes![3]
Без прыгающей неоновой подсветки и дыма – это просто обшарпанное подземелье. Вертекс разгружает ящики с пустыми пивными бутылками. Меня быстро замечают.
– Ну, здравствуй, – капризно протягивает он. – Где мои обнимашки?
Я с улыбкой обвиваю его рукой, и он клюет меня в щеку липкими от блеска губами.
Вертекс – псевдоним, выцапанный откуда-то из астрологии, которой он страдал в хронической форме. Имена в «Туннеле» не жалуют, и здесь я тоже пролетела мимо тренда.
«Что значит Санда? – недоумевает он. – Незамысловато как-то. Здесь ты можешь быть кем угодно, зачем тебе твое имя?»
Мы были знакомы уже несколько лет, но он пришел в клуб позже меня. Я до сих пор не знаю, какого он пола. Вертекс может сойти за любой, но говорит о себе в мужском роде. Однако это ничего не значит, особенно здесь. Всегда любуюсь им, как елочной игрушкой: он высок, субтилен, а запястья – такие хрупкие, что остается загадкой, как он умудряется разгружать эти ящики и прочую тяжесть, которую приходится гонять барменам. Вертекс постоянно меняет стиль, и бывают дни, когда его сложно узнать, если бы не неизменный хамоватый голос.
Сегодня он одет в балахон в серебряных пайетках. На глаза спадает неоновая челка, которую ему постоянно приходится раздраженно сдувать.
– Что за драма? – скептически спрашиваю я про музыку.
В меня игриво стреляют глазками.
– Днем – моя дискотека, играю что хочу. Зря ты так пренебрежительно. Чистая минималистичная меланхолия девяностых.
Я хмыкаю и выдаю первое пришедшее в голову сравнение:
