Сдвиг времени по-марсиански - Филип Дик

«Глоток ласточки, огромный, как миля». Наверное, тут дело в потоке ассоциаций... Рэгл позволил зашифрованному сообщению улечься в сознании, погрузиться в его глубины. Освободить рефлексы или как это называется... Глоток предполагает еду. А ласточка, конечно, полет. А разве полет не символизирует секс? Ласточки, кстати, всегда возвращаются в Капистрано, это в Калифорнии. Вся фраза почему-то напомнила ему пословицу «Птичка по зернышку клюет и сыта бывает». Тогда почему «огромный, как миля»? Кто у нас огромный? Кит? Большой синий кит. Заработали ассоциации? Может, кто-то летит над водой в Калифорнию? Потом Рэгл подумал об арке и голубке. Оливковая ветвь. Греция. Значит, это имеет отношение к кухне. Потому что все греки занялись ресторанами. Снова еда. И голуби, кстати, деликатес для гурмана.

«Колокольчик звонит динь-динь!» Ерунда, конечно. Что-то тут есть гомосексуальное. «Колокольчик», «динь-динь». Или Джон Донн: «По ком звонит колокол?» Есть еще книга Хемингуэя. Ктому же в колокольчик часто звонят, когда подают чай. Позвоните, пусть принесут чаю!.. Серебряный колокольчик. Цель! Цель — Капистрано, куда возвращаются ласточки. Подходит.

Пока он размышлял над ключами, возле дома раздались чьи-то шаги. Отложив газету, Рэгл проскользнул к окну в гостиной.

У крыльца стоял высокий, стройный, средних лет человек в твидовом костюме и с сигарой в зубах. Выглядел он весьма респектабельно, как министр, священник или налоговый инспектор. Под мышкой он держал папку. Рэгл узнал его. Это был человек из «Газетт», он уже приходил несколько раз: иногда приносил чек, который обычно Рэгл получал по почте, или выяснял какие-либо неясности в ответах. Рэгл растерялся: что привело Ловери на сей раз?

Не торопясь, гость поднялся по ступенькам и позвонил.

Колокольчик, подумал Рэгл. Посланник. Может, ключ в газете должен был подсказать, что придет Ловери?

— Добрый день, мистер Ловери,— улыбнулся он, распахивая дверь.

— Здравствуйте, мистер Гамм! — Ловери сиял радостью, ничего напускного или сулящего дурные вести в его поведении не было.

— Что-нибудь случилось?

При необходимости Рэгл умел жертвовать приличиями.

Ловери перекатил во рту сигару, взглянул на него и сказал:

— Занес пару чеков. В газете решили, что вам будет приятно, если я принесу их на дом. А мне все равно в эту сторону.

Он обвел взглядом гостиную.

— Кроме того, хотел кое-что у вас спросить. Просто удостовериться. Насчет ваших вчерашних ответов.

— Я послал шесть,— сказал Рэгл.

— Да, мы все получили, но...— Ловери подмигнул,— вы же не указали их порядок.

Открыв папку, он выложил все шесть бланков, уже сфотографированных и уменьшенных до удобных размеров. Вручив Рэглу карандаш, Ловери продолжил:

— Я знаю, это всего лишь недосмотр с вашей стороны... но нам надо, чтобы вы их пронумеровали.

— Черт побери! — выдохнул Рэгл. Неужели в спешке?.. Он быстро проставил цифры от одного до шести.— Вот,— сказал эн, возвращая бланки.

Какая досадная оплошность! Когда-нибудь она может стоить ему победы в конкурсе.

Ловери сел, взял бланк, помеченный цифрой 1, и изучал его довольно долго.

— Правильно? — не выдержал Рэгл, хотя понимал, что Ловери не может знать ответа. Бланки отсылались в штаб-квартиру конкурса в Нью-Йорк или Чикаго, где и происходило самое главное.

— Ну,— откликнулся Ловери,— время покажет. Но вы именно этот ответ считаете номером первым? Основным вариантом?

— Да,— кивнул Рэгл.

Между ним и организаторами конкурса существовало негласное соглашение, по которому ему позволялось представлять несколько вариантов ответов на ежедневные задания. Вплоть до десяти, но Рэгл обязан был пронумеровать их в порядке предпочтения. Если номер первый оказывался неверным, его просто уничтожали, как будто его и не было, правильным считался номер второй — и так далее, до конца. Обычно он был настолько уверен, что ограничивался тремя или четырьмя вариантами. Конечно, в газете предпочитали, чтобы вариантов было меньше. Кроме Рэгла, насколько ему было известно, никто не пользовался подобными привилегиями. Цель же была очевидна: не дать ему выйти из игры.

Они сами это предложили после того, как Рэгл ошибся на несколько клеток в выборе правильного квадрата. Обычно его ответы ложились очень кучно, но иногда он не мог выбрать между довольно далеко отстоящими квадратами. В таких случаях приходилось рисковать, и порой интуиция его подводила. Когда Рэгл чувствовал, что решение укладывается в определенную область, он не волновался. Тот или иной из его ответов оказывался правильным. За два с половиной года он ошибся восемь раз. То есть восемь раз ни один из его ответов не был верен. Однако организаторы позволили ему продолжать. В правилах было оговорено, что Рэгл мог как бы «занимать» из прошлых правильных ответов. Ошибаться разрешалось один раз из тридцати. Так все и шло. С помощью подобных уловок он оставался постоянным участником конкурса. Никто, кроме организаторов, не знал об ошибках Рэгла Гамма. Это была тайна — его и конкурса. И никто не был заинтересован в ее раскрытии.

Теперь популярность всего мероприятия во многом зависела от Рэгла. Почему публике хочется, чтобы побеждал один и тот же человек, Рэгл не понимал. Ведь он побеждал за счет других участников. Очевидно, тут уже проявлялись законы общественного сознания. Его имя узнавали. Ему так и объяснили: людям нравится видеть знакомые имена, они не любят перемен. Действует закон инерции. Пока имени Рэгла не было в списке, он никому не был нужен. Теперь оно появилось — и дело пошло своим ходом. На Рэгла Гамма работает статическая сила. Мощное давление инертных масс направлено сейчас в его сторону. Он «попал в струю», как сказал бы Билл Блэк.

Ловери сидел скрестив ноги, курил и хмурился.

— Вы еще не смотрели сегодняшнюю загадку?

— Нет,— ответил Рэгл.— Только ключи. Они что-нибудь означают?

— Небуквально.

— Это понятно. Я спрашиваю, означают ли они что-нибудь вообще? По виду или по форме? Или все для того, чтобы убелить нас, что кто-то наверху знает ответ?

— К чему это вы? — несколько раздраженно спросил Ловери.

— У меня есть теория,— сказал Рэгл.— Не очень серьезная, но весьма забавная. Правильного ответа, возможно, не существует.

Ловери удивленно поднял брови:

— На каком же тогда основании один ответ объявляют верным, а остальные — ошибочными?

— Может быть, вы просматриваете варианты и выбираете гот, который вам нравится. Эстетически.

— Судите о нас со своих позиций?

— Со своих позиций?

— Ну да,— подтвердил Ловери,— Вы работаете с эстетической, а не с рациональной точки зрения. Вот вы придумали сканеры. Просматриваете ответ во времени и в пространстве. Пытаетесь заполнить пробел. Завершить образуемый рисунок. Предугадать следующую линию. Это не рациональный, не интеллектуальный процесс. Так работают, ну... гончары. Нет, я ничего не имею против. Как вам это удается — ваше дело. Во всяком случае, ничьими подсказками вы не пользуетесь. Сомневаюсь, чтобы вы вообще хоть раз разобрались в смысле этих ключей. Иначе бы не задавали таких вопросов.

«Нет,— подумал Рэгл,— Вашими намеками я никогда не пользовался».

Собственно говоря, ему и в голову не приходило, что кто-либо всерьез пытается извлечь из ключей конкретную информацию. Вроде того, чтобы соединить первые буквы каждого третьего слова, прибавить десять и получить номер нужного квадрата. При этой мысли он засмеялся.

— Вы смеетесь? — спросил Ловери очень серьезно.— Зря, на кон поставлены большие деньги.

— Я просто подумал о Билле Блэке.

— Кто это?

— Сосед. Просит научить его угадывать.

— Если вы используете эстетический подход...

— ...то это невозможно,— закончил Рэгл.— Биллу не повезло. Поэтому я и смеюсь. Он будет разочарован, а ему так хочется перехватить парочку долларов.

С ноткой негодования Ловери произнес:

— Вас не волнует, что ваш талант нельзя передать? Что вы работаете не осознанным рациональным методом, а скорее...— Он пытался найти нужное слово.— Бог его знает. Во всяком случае, от удачи ваши результаты не зависят.

— Рад, что есть люди, которые это понимают.

— Да разве можно поверить в то, что вы день за днем просто угадываете? Смешно. Шансы ничтожны. Все равно что найти бобы на Бетельгейзе.

— Бетельгейзе?

— Это далекая звезда. Я образно говорю. В любом случае мы понимаем, что об отгадывании речь идти не может. Разве что на последней стадии, когда остается выбрать между двумя или тремя квадратами.

— Тогда я бросаю монету,— согласился Рэгл.

— Но когда...— задумчиво проговорил Ловери, потирая подбородок и покачивая сигарой,— когда встает вопрос о двух или трех квадратиках из тысячи, это уже не играет роли. На этой стадии угадать может любой из нас.