Ступени любви - Ольга Михайлова

Феличиано, не зная, чем порадовать её, принёс дорогие украшения из восточных рубинов. Ему теперь нравился красный цвет. Лучия посмотрела на него исподлобья и кивнула. Лицо её омрачилось. Эти камни были нужны ей не более, чем небесные звезды. Ну почему он просто не может оставить её в покое? Чентурионе ничего не понимал. Она должна быть весёлой — это нужно его ребёнку, значит, её нужно развеселить. Что же развеселит её?

— Они не нравятся тебе? — спросил он, наклонившись к ней. Он не мог понять её.

Лучия испуганно отстранилась, его лицо было в тени и ей показалось, что он в гневе, и, боясь, что он ударит ее, сжалась в комочек и замерла, ожидая оплеухи. Чентурионе отстранился и резко выпрямился.

— Ты что?

Лучия поспешно проговорила, что эти камни очень красивые и очень нравятся ей. Лицо её было при этом горестным и несчастным, а поза не оставляла сомнений, что она в панике. Он снова нагнулся и тут же заметил, что она отпрянула от него, пытаясь закрыть живот.

Он обомлел. Девка боялась, что он ударит её, понял Чентурионе.

Несколько минут он молча смотрел на неё, потом опустил голову. Теперь, когда в ней был его малыш, он не мог разгневаться, а когда глаза были не затуманены яростью, ему стало понятна вся степень её ненависти к нему. Она считает тебя выродком, способным ударить её, пронеслось у него в голове. И ведь не очень-то и ошибается. Сколько раз он бездумно затыкал ей рот оплеухой?

Феличиано понял, что выполнить предписание врача он просто не сможет. Тот, кого ты ненавидишь, может порадовать тебя разве что своей смертью. Но его ребёнок! Это перевешивало всё. Феличиано осторожно подошёл и сел рядом с девкой. Несколько минут тяжело дышал, собираясь с мыслями. Наконец проговорил.

— Лучия… — он заметил, что она повернула к нему голову. Он впервые назвал её по имени. — Ты не должна бояться меня. Я… — он поморщился, — я был резок с тобой и груб. Это мой грех, я гневлив. Смерть брата… я был в горе. Прости меня. Я никогда не ударю тебя, слышишь? Не надо видеть во мне изверга. Не бойся меня. Я… — тут дыхание его сбилось, — я очень рад твоей беременности, — он сглотнул комок в горле, — я… хочу, чтобы ты… чувствовала себя хорошо. Ты поняла меня? — он нежно погладил её по густым волосам, заметил ее напряжённость, привлёк к себе, потёрся щекой о её лоб. — Я не изверг, я… — он умолк. Назвать себя рыцарем у него не повернулся язык. Он вздохнул. — Ты не должна меня бояться.

Лучия взглянула на него удивлённо. Сейчас, когда он спокойно сидел рядом, в нём и вправду не было ничего пугающего. Слова же его, мягкие и покаянные, были странно правдивыми, они неожиданно достигли её сердца и чуть расслабили напряжённость. Голос Чентурионе был лишён приторности и лжи, и дрожал от искреннего беспокойства. Его ребёнок был в ней — и при мысли о своём семени в Феличиано таяла любая ложь. Это было самым важным. Тут он не мог лгать.

— Чем я могу тебя порадовать, малышка?

Лучия слабо улыбнулась. Порадовать… У неё ничего не было. Ни семьи, ни дома, ни денег, ни друзей. Она целиком зависела от этого человека и его милостей. А милостив он бывал редко. Порадовать её он не мог, ибо никто не мог вернуть утраченное — близких, отца и братьев, палаццо, свободу. Неожиданно она вспомнила маленького Брикончелло, Шалуна, крохотного котёнка, что так веселил её в доме отца. В доме… когда у неё ещё был свой дом. Лучия сглотнула комок в горле и попыталась улыбнуться.

— А можно… можно мне… — Она снова запнулась. Ее братья и отец не любили Шалунишку, отпихивали его. Мужчины не любят кошек.

Чентурионе стремительно вскочил, опустился перед ней на колени и обхватил её холодные руки своими горячими ладонями.

— Что? Что ты хочешь? Я всё сделаю.

Может, он и вправду не будет возражать?

— Я хотела бы… маленького котёнка.

Чентурионе изумлённо отпрянул, но глаза его просияли. В отличие от многих мужчин, граф Феличиано Чентурионе не испытывал ни малейшей антипатии к этим домашним зверькам, толстый кот Поросёнок жил у него в покоях, кошек в замке он никогда не гонял, запрещал топить котят и даже поощрял их сугубое разведение для войны с крысами в подвалах.

— Котика? Конечно, да… — Он резко поднялся, — сейчас же распоряжусь. Недавно наш писарь Фабиани привёз редкого и красивого кота из Генуи, он обрюхатил тут всех местных кошек… — Феличиано улыбнулся. Он тоже обрюхатил! Глаза его залучились, — я видел котят в субботу, бегали по двору…

Лучия удивлённо улыбнулась.

— Вы… вы любите кошек, граф?

Тот улыбнулся.

— Они милы.

Лучия опустила глаза. На сердце у неё впервые за все время пребывания в замке Чентурионе потеплело.

Через час двое слуг принесли ей в двух корзинах восьмерых пушистых котят — пёстрых, полосатых, серых, рыжих и чёрных. Граф Чентурионе предложил ей выбрать по своему вкусу любого, и Лучия, сияя, сразу протянула руки к тому, кто особенно походил на Брикончелло — дымчато-серого, с едва заметными полосками на хвосте, с острыми большими ушками и умной лукавой мордочкой.

Весь вечер Лучия была счастлива. Служанки помыли счастливчика, которому предстояло поселиться в графских покоях. При этом маленький проказник вырвался и, мокрый, пролетел по комнате и, вцепившись в плащ Феличиано, бойко вскарабкался на его плечо. Brigante! Rompicolo, corsaro… Граф, смеясь, снял с плеча шалуна. Просохший у камина и накормленный сливками, малыш получил звучное имя Корсаро, Пират. Лучия не прогадала в выборе: котёнок оказался весёлым и игривым, и тут же начал обследовать свои владения, запрыгивать на кровать и кресла, гулять по каминной полке и раскачиваться на портьерных шнурах, наконец, утомившись, развалился на ковре посреди комнаты.

Феличиано Чентурионе тоже был счастлив. На лице девки была живая радость — и то, что ему удалось развеселить её, да ещё так легко — радовало, а сам маленький комок шерсти и вправду был забавен. В эту ночь котёнок свернулся клубочком на подушке Лучии и заурчал, Феличиано привычно лёг рядом, погладил живот, блаженно улыбнулся и вдруг напрягся.

Под его рукой что-то ощутимо шевельнулось, точнее, упёрлось в его ладонь и тут же отпрянуло. Его прошибло испариной. Что это? Ручка? Ножка? Потом затопила волна радости. Его дитя шевелилось в утробе, росло, двигалось, жило…

Феличиано снова полночи не мог уснуть, то и дело под тихое мурлыкание поглаживая живот спящей.

Глава 28

Зима промелькнула незаметно. Феличиано Чентурионе не помнил времени более счастливого. Рядом были друзья, преданные и верные, он чувствовал себя равным остальным и с ревнивым интересом прислушивался к разговорам Амадео и Энрико о женах. На досуге, долгими зимними днями они перекидывались в триумф, в тридцать одно, в свои козыри, в плутни, в ландскнехта и марьяж, сражались в шахматы и шашки, в три кости и в «дохлого поросёнка». Однако вечером Феличиано всегда исчезал — его как магнитом тянуло к себе его дитя, он засыпал спокойно, только обняв живот Лучии.