Просто вместе - Анна Гавальда

— Сколько ты весишь, Венсан?

— Около шестидесяти…

Шестьдесят кило вызова здравому смыслу.

(Зададим себе неприятный, но интересный вопрос: Камилла Фок протянула этому парню руку, чтобы помочь ему, как думает он сам, или для того, чтобы усадить его, голым и беззащитным, на красный пластиковый стул в кухне и препарировать?

Что это было? Сочувствие? Любовь к человечеству? Да неужели?

А может, она все просчитала заранее?

Его водворение наверх, собачий корм, доверие, гнев Пьера Кесслера, уход с работы, тупик…

Все художники — чудовища.

Нет. Невозможно. Это было бы слишком неприятно Истолкуем сомнения в ее пользу и помолчим.

Эту девушку понять не так-то просто, но хватка у нее бульдожья. А что, если ее врожденное благородство именно сейчас и проявляется? В этот самый момент, когда зрачки у нее сузились и взгляд стал совершенно безжалостным…)

Они не заметили, как стемнело. Камилла машинальным движением зажгла свет. Оба — художница и натурщик — одинаково взмокли от пота.

— Остановимся. У меня судороги. Все тело болит.

— Нет! — закричала она.

Ее жесткий тон удивил обоих.

— Прости… Не… Не шевелись, умоляю тебя…

— В брюках… в переднем кармане… Транксен…

Она принесла ему воды.

— Потерпи еще немножко… Очень тебя прошу… Можешь прислониться к стене, если хочешь… Я… Я не умею работать по памяти… Если ты сейчас уйдешь, мой рисунок можно будет отправить в помойку… Извини меня, я… Я почти закончила.

— Все. Можешь одеваться.

— Это серьезно, доктор?

— Надеюсь… — прошептала она.

Он потянулся, погладил собаку, прошептал ей на ухо несколько ласковых слов. Закурил.

— Хочешь взглянуть?

— Нет.

— Да.

Он выглядел потрясенным.

— Черт… Это… Это круто. И жестоко…

— Нет. Это нежно…

— Почему ты остановилась на лодыжках?

— Хочешь, чтобы я сказала правду или мне что-нибудь придумать?

— Правду.

— Я не умею рисовать ноги!

— А еще почему?

— Да потому… Тебя ведь мало что держит на этой земле, так?

— А мой пес?

— Вот он. Я только что его нарисовала — вид из-за твоего плеча…

— Господи! Какой же он красивый! Какой красивый, какой красивый, какой красивый…

Она вырвала листок из блокнота.

— Вот так и живем, — пробурчала Камилла, изображая обиду, — стараешься, расшибаешься в лепешку, даришь им бессмертие, а их если что и волнует, так только портрет дворняги… Нет, клянусь честью…

— Довольна собой?

— Да.

— Хочешь, чтобы я пришел еще раз?

— Да… Попрощаться со мной и оставить свой адрес… Выпьешь?

— Нет. Пойду лягу, мне что-то худо…

Провожая его по коридору, Камилла хлопнула себя по лбу.

— Полетта! Я о ней забыла!

Комната была пуста.

Черррт…

— Проблема?

— Я потеряла бабку своего соседа…

— Смотри… На столе записка…

Не хотели тебе мешать. Она со мной. Приходи, как только сможешь.

P. S.: Псина твоего парня наложила кучу у входа.

Камилла вытянула руки и полетела над Марсовым полем. Задела Эйфелеву башню, коснулась звезд и приземлилась перед служебным входом в ресторан.

Полетта сидела в кабинете шефа.

Ее переполняло счастье.

— Я о вас забыла…

— Да нет же, дурочка, просто ты работала… Закончила?

— Да.

— Все в порядке?

— Есть хочу!

— Лестафье!

— Да, шеф…

— Пришлите толстый стейк с кровью ко мне в кабинет.

Франк обернулся. Стейк? Да у нее же зубов совсем не осталось…

Сообразив, что заказ сделан для Камиллы, он удивился еще больше.

Они попытались объясниться жестами:

— Для тебя?

— Дааааа… — она кивнула.

— Толстый большой стейк?

— Дааааа.

— Ты что, с горы упала?

— Дааааа.

— Эй! Знаешь, ты жутко хорошенькая, когда тебе хорошо.

Этих слов она не поняла, но на всякий случай вернула.

— О-хо-хо… — прогудел шеф, ставя перед ней тарелку. — Может, и не стоило бы этого говорить, но… есть же везунчики на этом свете…

На тарелке лежал стейк в форме сердца.

— До чего же он хорош, этот Лестафье, — вздохнул толстяк, — до чего хорош…

— И такой красивый… — добавила бабушка Франка, которая уже два часа пожирала внука глазами.

— Ну… Так далеко я бы заходить не стал… Что будете пить? Вот… «Кот-дю-Рон»… И я с вами выпью… А у вас как дела, мамаша? Что, вам все еще не подали десерт?

Грозный рык главнокомандующего — и вот уже Полетта лакомится помадкой…

— Надо же… — шеф прищелкнул языком. — Он здорово изменился, ваш внук… Я его не узнаю…

Он повернулся к Камилле:

— Что вы с ним сделали?

— Ничего!

— Продолжайте в том же духе! Ему это идет на пользу… Нет, правда… Он в порядке, этот малыш… В полном порядке…

Полетта плакала.

— Эй, в чем дело? Что я такого сказал? Пейте, черт возьми! Пейте! Максим…

— Да, шеф?

— Принесите мне бокал шампанского, пожалуйста…

— Получше?

Полетта высморкалась и принялась извиняться:

— Знали бы вы, через что нам пришлось пройти… Его выгнали из одного колледжа, потом из другого, из училища, с практики и…

— Да какая, к черту, разница, откуда его выгнали, а откуда нет?! — воскликнул шеф. — Взгляните на своего внука! Как работает! Все они пытаются его переманить! Ваш котенок закончит с одной или двумя макаронинами в заднице, вот увидите!

— Что-что? — изумилась Полетта.

— Я имею в виду звездочки…

— А-а-а… Но почему не три?[55] — спросила она разочарованным тоном.

— Ужасный характер… И он слишком сентиментальный…

Он взглянул на Камиллу.

— Вкусно?

— Изумительно.

— Естественно… Ладно, пошел… Если вам что-нибудь понадобится, постучите в стекло.

Вернувшись в квартиру, Франк первым делом зашел к Филиберу. Тот точил карандаш при свете ночника.

— Помешал?

— Конечно, нет!

— Мы почти не видимся…

— Ты прав… Кстати… Ты по-прежнему работаешь по воскресеньям?

— Да.

— Так приходи по понедельникам, если заскучаешь…

— Что читаешь?

— Я пишу.

— Кому?

— Пишу текст роли для моего театра… В конце года каждый должен будет выйти на сцену…

— Ты нас пригласишь?

— Не знаю, хватит ли мне решимости…

— Слушай… скажи-ка… Все в порядке?

— Я не понимаю…

— Между Камиллой и моей старушкой?

— Сердечное согласие.

— Тебе не кажется, что ей поднадоело?

— Ты действительно хочешь знать?

— А что такое? — вскинулся Франк.

— Ей не надоело — пока, но это неизбежно случится… Ты не забыл, что… Ты обещал помогать ей… Говорил, что дважды в неделю будешь сменять ее на вахте…

— Да, я знаю, но…

— Стоп, — скомандовал Филибер, — избавь меня от перечисления причин, по которым ты этого не делаешь. Они меня не интересуют. Знаешь, старик, тебе пора повзрослеть… Это как моя роль… — Он кивнул на исчерканные поправками страницы своей тетради… — Хотим мы или нет — все в один прекрасный день через это проходим…

Франк встал.

— Она скажет, когда ей надоест, как думаешь? — озабоченно спросил он.

Филибер снял очки и начал протирать стекла.

— Не знаю… Она загадочное создание… Ее прошлое… Ее семья… Ее друзья… Мы совсем ничего не знаем об этой юной особе… Я не владею никакой информацией — за исключением ее блокнотов, — которая позволила бы мне выдвинуть хоть какую-нибудь версию о ее прошлом… Она не получает писем, ей никто не звонит, у нее не бывает гостей… Вообрази, что случится, если она в один прекрасный — о нет, ужасный! — день исчезнет, мы даже не будем знать, куда кидаться и где ее искать…

— Не говори так.

— Буду. Подумай, Франк, она меня убедила, она ее забрала, она уступила ей свою комнату, сегодня она с невероятной нежностью занимается ею, да нет, не занимается, а ухаживает. Они все делают вместе… Я слышу, как они смеются и болтают, когда сижу дома. После обеда она пытается работать, а ты не хочешь пальцем о палец ударить, чтобы сдержать обещание.

Филибер снял очки и несколько секунд не отрываясь смотрел на Франка.

— Я не горжусь вами, пехотинец.

Франк на ватных ногах потащился к Полетте — подоткнуть ей одеяло и выключить телевизор.

— Подойди ко мне, — прошелестела она.

Черт. Оказывается, она не спит.

— Я горжусь тобой, мой мальчик…

«Ну надо же…» — подумал он, кладя пульт на тумбочку.

— Ладно, ба… Пора спать…

— Очень горжусь. Конечно, как же иначе…

Дверь комнаты Камиллы была приоткрыта. Он толкнул ее и вздрогнул, когда тусклый свет из коридора упал на мольберт.