За перевалом - Владимир Савченко

— У кого — у этих? — с любопытством взглянул на него Ило.

— У кого? Ну, как же… — Профессор растерянно потер лоб: действительно, у кого? Что это он понес? Что-то мелькнуло в уме — и исчезло. — Да, что-то я не так. Не обращай внимания.

Ило отвел удивленный взгляд.

Разговор прекратился, но весь вечер Берн был под впечатлением обмолвки. Отходя ко сну, он допросил себя: «Так у кого все-таки у «этих»? О ком я?» — «А о тех, — ответил он себе, — о тех самых, из памяти Дана». И его пробрал холод.

Инстинкт самосохранения сторожит в человеке не только тело, организм — психику тоже. Подобно тому, как рука отдергивается от обжигающего, колющего, бьющего, так и память человека, его ум и воображение сами могут уклониться, «отдернуться» и от внутренней информации, и даже от фактов действительности, если они посягают на его личность. Так и с Берном. Он знал минимум о том, чей мозг ему приживили: Эриданой, астронавт, погиб у Альтаира… и больше знать ему не хотелось. Любопытство иногда возникало — но сразу упиралось в стену внутреннего страха, страха попятить свою личность, которой и так туго пришлось в этом мире.

Астронавт Дан — уже в силу одного того, что он астронавт, — явно был незаурядным, сильным человеком; к тому же он принадлежал этому миру. Берн ему благодарен за то, что перешло от него: за зрение, слух, новую речь… но и хватит. Шевеления остального, попытки Дановой памяти пробудиться вызывали панический вопрос: а как же я?! Что станет со мной?.. Мирное сожительство, симбиоз двух психик, двух взглядов на мир был — он это чувствовал — невозможен.

В то же время этот внутренний страх неизвестно перед чем был неприятен, лишал самоуважения. Собственно, чего он пугается?.. Однажды Берн преодолел себя, запросил у ИРЦ краткую — самую краткую! — информацию о Дане, о Девятнадцатой звездной. Сферодатчик говорил и показывал три минуты. Берн почувствовал облегчение, даже разочарование. Экспедиция к Альтаиру была в сравнении с другими малорезультативной. Астронавты, разбившись на группы, изучили двенадцать планет, на которых не нашли — кроме второстепенных малостей — ничего, что людям не было бы известно и до этого. Дан погиб тривиально, по своей неосторожности, вызвавшей неполадку в биокрыльях и падение. Тело разбилось, голову спасла напарница по работе на этой планете Алимоксена.

Профессор увидел и изображение своего донора: шатен с волевым лицом, синими глазами, резкими чертами и веселой, чуть хищной улыбкой — улыбкой бойца. Облик действительно сильного человека.

Эти сведения не имели ничего общего с бредовыми переживаниями после первой операции. Не ассоциировались они и с воспоминаниями во сне или полусне, которые иногда тревожили профессора. Значит, то и есть бред и сны. И точка. За выводом было чувство облегчения, избавления от опасности, но этого Берн предпочел не заметить.

А сегодняшняя обмолвка возвратила его к проблеме, которую он считал для себя решенной. Она была из той области — бреда и полуснов. За ней маячило что-то огромное и не его. Берн был раздосадован.

Разговор с Ило продолжился на следующий день. Они лежали на округлых, оглаженных миллионолетней лаской волн камнях под навесом из пальмовых листьев. Левее на галечном пляже копошилась малышня. Плескали сине-зеленые волны Среднеземного моря. Дело происходило между Алжиром и Эрроном.

— В выборе человеком жизненного пути, — задумчиво проговорил Ило, — да и в частных решениях: как поступить в том или ином случае — велика роль прецедента, знания о других жизнях или поступках. Вечная цель человека: повторить и превзойти достижения других, не повторяя их ошибок.

— Ты хочешь сказать, что и для человечества было бы неплохо знать о жизненных путях иных разумных жителей Вселенной, иных цивилизаций?

— Это слабо сказано: неплохо знать. Не только бы неплохо, с каждым веком это все более насущно необходимо. Знай мы заранее о путях других, то, может, многого избежали бы. Необязательно даже, чтобы нашлись гуманоидные цивилизации, пусть иных видов — пути разума должны быть схожи независимо от биологического начала. В конце концов, необязательно и чтобы сплошь просматривались параллели — пусть наше повышенное понимание себя, своего пути возникнет из несогласия с чужим опытом, из отрицания его. Но пусть будет хоть что-то!

— Неужели — ничего?

— Почти. Две эпизодические встречи — и обе нельзя считать Контактами. Первая — тот визит Прекрасной Дамы, который застал человечество в скандальном положении, в каком гостей не принимают. Иномиряне отшатнулись от нашей дикости, от неумения совладать со стихиями и собой; для них наша разумность осталась под вопросом. Вторая — обнаружение у Проксимы Центавра жизни несомненно высокоорганизованной и разумной, но такой, что почти начисто исключает Контакт, сотрудничество, взаимопонимание: кристаллической. Там, около безатмосферных планет и в окрестном космосе, роятся, летают электрические «торпедки». У них громадные скорости, иной — электромагнитный — принцип движения, исключительное быстродействие мышления и обмена информацией… Словом, эти существа куда роднее нашим электронным машинам, ракетам, чем нам, белковым созданиям. Астронавты Седьмой экспедиции изучали и наблюдали их. Они, вероятно, наблюдали и изучали астронавтов… если не приняли за живые организмы технику нашу, а не их — но и только. Вот и все, что мы знаем о других в нашей Галактике.

— Как все? — вырвалось у Берна. — А Амебы? Ну… Высшие Простейшие?

— Помилуй, — Ило смотрел на него во все глаза, — какие же амебы — высшие? Простейшие — да, но почему высшие?

— М-м… да, в самом деле… — Берн тоже почувствовал замешательство. — Что-то я опять зарапортовался. Жарко очень. Пойду искупаюсь.

Он встал, направился к воде. Ило глядел вслед — и вдруг понял: в Але пробуждается Дан!

Та обмолвка об «этих самых», у которых жизнь замерла; вот сейчас — о «высших простейших амебах»… да, пожалуй, и экспромт о «срывах от недостаточной разумности» — все это принадлежит не профессору Берну из XX века!

Ило почувствовал, что не только обрадован, но и опустошен этим открытием: тащил на горбу груз, донес, скинул, распрямился — все!.. Правильно он, выходит, отклонял попытки опасного экспериментирования над Алем: терпение и время, время и терпение — среда и жизнь свое возьмут. Не могли не взять, ибо некуда в нынешней жизни развиться личности Берна, тем ее качествам, которые он принес из XX века; и по этой же причине не могла не прорасти, не развернуться в нем, не заявить о себе личность Дана. И вот — получилось. Стало быть, и с этим все. Ныне отпущаеши…