Сатанинские стихи - Салман Рушди

Но пока это не имеет к нему отношения. Айша и Мишала Ахтар — вместе в большом доме.

С этого дня рождения Мирза Саид был полон страстными желаниями, «как будто жизнь действительно начинается в сорок», дивилась его жена. Их супружеские отношения стали столь интенсивными, что прислуга была вынуждена менять простыни три раза в день. Мишала втайне надеялась, что усиление либидо{648} её мужа приведёт их к задуманному, ибо была уверена, что энтузиазм имеет значение (сколько бы доктора ни твердили обратное) и что годы измерения температуры каждое утро перед тем, как покинуть постель, и последующих отметок результатов на миллиметровке для выявления ритмов её овуляции, в действительности, отваживали от неё дитя: отчасти потому, что трудно сохранять должную пылкость, когда наука лезет в постель вместе с тобой, а отчасти потому, что, на её взгляд, ни один уважающий себя плод не пожелает войти в матку такой механически запрограммированной матери; Мишала по-прежнему молилась о ребёнке, хотя и более не сообщала об этом Саиду, дабы уберечь его чувства от неудачи в этом отношении. Она смыкала очи, симулируя сон, и обращалась к Богу, чтобы получить знак, и когда Саид стал таким любящим, таким настойчивым, она решила: если только это возможно, это случится. В результате его странная просьба, что теперь каждый раз, оставаясь в Перистане, она должна возвращаться к «старым путям» и удаляться за полог{649}, не вызвала в ней заслуженного презрения. В городе, где они содержали большой и гостеприимный дом, заминдар с женой слыли одной из самых «современных-и-энергичных» пар на местном парнасе{650}; они коллекционировали современное искусство, устраивали дикие вечеринки, приглашали друзей, рассаживали их на диванчики, гасили свет и смотрели лёгкую порнушку на видео. Поэтому, когда Мирза Саид сказал: «Было бы восхитительно, Мишу, если бы мы приспособили наше поведение к этому старому дому», — она должна была рассмеяться ему в лицо. Вместо этого она ответила: «Как тебе нравится, Саид», — ибо он дал ей понять, что это своего рода эротическая игра. Он даже намекнул, что его страсть к ней так захватила его, что ему может приспичить выразить её в любой момент, и если бы она была в это время у всех на виду, это смутило бы прислугу; разумеется, её присутствие лишало его возможности сконцентрироваться на какой бы то ни было задаче, и, кроме того, в городе «мы по-прежнему будем полностью современны». Из этого она уяснила, что город был полон помех для Мирзы, поэтому самый большой шанс осуществить задуманное был здесь, в Титлипуре. Она решила оставаться сокрытой. Именно тогда она пригласила свою мать придти и остаться, потому что, если уж пришлось ограничить своё пребывание зенаной, ей требовалась компания.

Госпожа Курейши{651} явилась, дрожа от переполнявшей её ярости и решив бранить зятя, пока он не откажется от этой глупости с пологом, но Мишала изумила мать, умоляя:

— Пожалуйста, нет.

Госпожа Курейши, жена директора госбанка, совсем растерялась.

— На самом деле, когда ты была подростком, Мишу, ты была серым гусем, а я — беркутом. Я думала, ты тянешь себя из этой канавы, но теперь вижу, что он столкнул тебя обратно.

Жена финансиста всегда придерживалась мнения, что её зять был тайным скопидомом: мнения, оставшегося неповреждённым несмотря на отсутствие малейшей крупицы подтверждающих его свидетельств. Игнорируя запрет своей дочери, она разыскала Мирзу Саида в саду и накинулась на него, по привычке дрожа для должного эффекта.

— Что за жизнь вы ведёте? — потребовала она ответа. — Моя дочь не для того, чтобы прятаться, но для того, чтобы украшать! Чего стоит всё Ваше состояние, если вы тоже держите его под замком? Сын мой, отоприте, и бумажник, и жену! Восстановите Вашу любовь, отпустите её в какое-нибудь приятное путешествие!

Мирза Саид открыл было рот, но, не найдя, что ответить, закрыл его. Ослеплённая собственным красноречием, что создавало — совершенным стимулом момента — идею празднования, госпожа Курейши подогревала тему.

— Просто соберитесь и уходите! — вещала она. — Уходите, мужчина, уходите! Уходите с нею, или вы запрёте её, пока она не уйдёт, — тут она зловеще ткнула пальцем в небо, — навсегда?

Виновато понурясь, Мирза Саид пообещал рассмотреть это предложение.

— Чего вы ждёте? — кричала она в триумфе. — Вы большой слизняк? Вы… Вы Гамлет{652}?

Нападение тёщи принесло Мирзе Саиду очередной из периодических приступов самоосуждения, беспокоивших его с тех пор, как он убедил Мишалу скрыться за вуалью. Чтобы утешить себя, он принялся читать тагоровскую историю «Гаре-Байре»{653}, в которой заминдар убеждает свою жену выйти из-за полога, после чего та завязывает дружбу с подрывным политиканом, вовлечённым в движение «свадеши»[122], и заминдар погибает. Роман на мгновение ободрил его, зато вернулись прежние подозрения. Был ли он искренен в причинах, которые сообщил жене, или же просто искал путь покинуть берег, чтобы расчистить себе дорогу к мадонне бабочек, эпилептичной Айше? «Какой там берег, — думал он, вспоминая госпожу Курейши с её обвиняющими ястребиными очами, — какое там — расчистить». Присутствие тёщи, убеждал он себя, только доказывало его благие намерения. Не он ли поощрял Мишалу в идее послать за нею, хоть и прекрасно знал, что жирная старуха не выносит его и будет подозревать в каждой проклятой хитрости под солнцем? «Разве желал бы я так сильно её прибытия, решись я крутить тут шашни? — спросил он себя. Но ноющий внутренний голос продолжал: — Вся эта недавняя сексология, этот вернувшийся интерес к твоей леди жёнушке, всё это — простой перенос{654}. На самом деле ты стремишься сбежать к своей крестьяночке и просто оправдываешься перед собой».

Вина заставила заминдара почувствовать себя никчёмным человеком. Оскорбление, брошенные его тёщей, показалось ему похожим, к его пущему неудовольству, на буквальную истину. «Слизняк», — назвала она его, и, сидя в своём кабинете, окружённый книжными шкафами, в которых черви довольно чавкали над бесценными санскритскими текстами, подобных которым было не найти даже в национальном архиве, а также над не столь величественными полными собраниями сочинений Перси Вестермана, Дж. А. Хенти и Дорнфорда Йейтса{655}, Мирза Саид признал: да, это так, я мягкотел. Дом был построен семь поколений назад, и за семь поколений произошло смягчение. Он спустился по коридору, вдоль которого были развешаны портреты его предков в мрачных позолоченных рамках, и оглядел зеркало, продолжавшее висеть на своём прежнем месте как напоминание, что однажды он тоже должен занять своё место на этой стене. Он был человеком без острых углов и грубых краёв; даже локти его были покрыты небольшими выступами плоти. В зеркале он видел тонкие усы, слабый подбородок, запятнанные паном[123] губы. Щёки, нос, лоб: всё мягкое, мягкое, мягкое. «Что можно найти в парне вроде меня?» — заплакал он, и когда сообразил, что взволнован настолько, что говорит вслух, то понял, что наверняка влюблён, что болен любовью, как пёс, и что объектом привязанности более не была его любимая жена.

— Тогда я злосчастный, поверхностный, легкомысленный и самообманывающий парень, — вздыхал он, — коль изменился так сильно, так быстро. Я заслуживаю смерти, без всяких церемоний.

Но он был не таков, чтобы падать на меч. Вместо этого он побрёл пока по коридорам Перистана, и довольно скоро магия дома сработала и к нему снова вернулось некое подобие хорошего настроения.

Дом: несмотря на своё дивное имя, это было солидное, довольно прозаичное строение, отдающее экзотикой только в этой неправильной стране. Оно было построено семь поколений назад неким Пероуном, английским архитектором, горячо любимым колониальными властями, и стиль его был всего лишь стилем английского неоклассического загородного дома. Тогдашний великий заминдар был помешан на европейской архитектуре. Прапрапрапрадедушка Саида нанял этого парня через пять минут после встречи с ним на приёме вице-короля{656}, дабы публично заявить, что не все индийские мусульмане поддерживали действие солдат Мирута{657} или симпатизировали последующим восстаниям: нет, не любыми средствами; — и затем дал ему карт-бланш{658}; — и теперь здесь располагался Перистан, в центре субтропических картофельных полей и возле огромного баньяна: сплетения древесно-деревенских побегов со змеями в кухнях и высохшими скелетиками бабочек в шкафу. Кое-кто говорил, что своим названием дом обязан скорее англичанину, нежели чему-то более фантастическому: оно было всего лишь сокращением от Пероунистана{659}.