Вычеркнутый из жизни - Арчибальд Кронин

У Пола сразу пересохло в горле. Как объяснить то, что было у него на уме? Он попытался овладеть голосом и говорить розно, спокойно:

— Мне казалось, что вы должны быть здесь. И я пришел… сказать вам, что вы должны уехать… исчезнуть, и немедленно.

Молчание, Словно пробудившись от тяжелого сна, на секунду сбросив с себя придавившую его свинцовую тяжесть, Освальд метнул быстрый взгляд на Пола.

— Вы поражаете меня, молодой человек. Я осведомлен о вашей деятельности на протяжении последних месяцев. И у меня создалось впечатление, что вы не слишком-то… расположены… ко мне.

— Я теперь уже не тот, и чувства мои не те, — еле слышно проговорил Пол. — То, что мне довелось пережить, то, что я увидел сегодня в суде, что узнал о механизме закона… изменило мои взгляды. И так уж слишком много страданий и горя повлекло за собой это дело. Пятнадцать лет страдал мой отец. Кому будет легче, если теперь они возьмутся за вас? Уезжайте, пока не поздно. Ордер на арест будет подписан не раньше завтрашнего вечера. В вашем распоряжении двадцать четыре часа — вы еще можете покинуть страну. Так попытайтесь же это сделать.

— Попытаться… — не поддающимся описанию тоном повторил Освальд. — Попытаться. — Он пришел в невероятное возбуждение, нижняя губа его дрожала, желтые щеки окрасились румянцем, глаза увлажнились и беспокойно забегали под седыми бровями. — Молодой человек, — с неожиданным пылом воскликнул он, — не все еще потеряно для человечества! О, я верю… теперь я верю, что есть и для меня искупитель.

Не в силах сдержаться, он вскочил на ноги и стремительно зашагал из угла в угол, потрескивая костяшками пальцев и время от времени поднимая взгляд горе, словно для того, чтобы воздать благодарность небесам. Наконец он справился с волнением, сел и крепко схватил Пола за плечо.

— Дорогой мой юноша, помимо благодарности, я обязан вам кое-что разъяснить. Я расскажу вам всю трагическую историю. Вы вполне это заслужили.

Продолжая, словно железными тисками, сжимать плечо Пола, Освальд посмотрел ему прямо в глаза и, помолчав, хриплым голосом начал свой до странности архаичный рассказ, с трудом укладывающийся в мозгу современного человека.

— Знайте, молодой человек: меня всю жизнь посещали видения. С детства я был эпилептиком. — Он умолк, глубоко вздохнул и продолжал: — Когда я появился на свет, родители мои уже были немолоды. Я был единственным сыном. Конечно, они во мне души не чаяли, взяли меня зачем-то из школы, и я учился у домашнего учителя, который во всем мне потакал.

Развитие мое шло медленно, но поскольку я испытывал влечение к медицине, в девятнадцать лет меня послали учиться в университет, а практику я проходил в больнице святой Марин. Увы, болезнь прервала мои занятия, а потом и начисто лишила меня возможности их продолжать. Я вынужден был вернуться домой. К двадцати пяти годам припадки у меня прекратились, и я взялся за выполнение многочисленных обязанностей в деле моего отца. В тридцать лет меня обручили с молодой особой приятного, доброго нрава. Родители ее, занимавшие примерно такое же положение, как и мои, дали согласие на наш брак, если по истечении определенного срока будет установлено, что моя болезнь прошла.

Освальд помолчал, и тяжкий вздох снова вырвался из его груди.

— Тут я на свою беду познакомился с этой Спэрлинг. Она, как вам известно, работала в цветочном магазине, куда я случайно зашел заказать цветы для моей невесты. Не буду говорить о тривиальности первой встречи и о том, как развивалась наша связь. Всему виной моя собственная слабость и порочность. Тем не менее должен сказать, что я пал не без помощи моей возлюбленной. Никогда, юный мой друг, не попадайтесь в лапы тщеславной, требовательной женщины. Мона тянула из меня все — туалеты, драгоценности, деньги; она получила от меня квартиру, а когда я под конец предложил ей полностью обеспечить ее и ребенка, которого она ждала, она отказалась в самых грубых и оскорбительных выражениях. Ей нужен был только законный брак.

В это время умер мой отец. От горя я дошел до полного исступления, и у меня снова начались эпилептические припадки. После одного особенно тяжкого я отправился на свидание к Спэрлинг, о котором у нас было договорено заранее. Ах, дорогой мой юноша, вы и представить себе не можете, как страшно состояние эпилептика после припадка. Поднимаешься с земли смертельно бледный, с искусанным языком и пеной на губах, ум твой еще одурманен, словно после глубокой спячки, но чувства обострены, возбуждены. Вот в таком отчаянном состоянии, сам себя не помня, я и совершил убийство.

Последовало долгое молчание; на искаженном, безумном лице Освальда проглянула тусклая улыбка, взгляд стал таинственный, нечеловеческая хитрость больного ума отразилась в нем. Полу стало не по себе, и он крепко вцепился в подлокотники кресла.

— Первым моим намерением было немедленно предать себя в руки правосудия. Но тут мне был Внутренний голос. Он сказал одно лишь слово: «Воздержись». И я воздержался. Не потому, что боялся кары за преступление, а потому, что увидел впереди необозримое поле деятельности на благо ближним, каковою я смогу хоть отчасти искупить свою вину. — Освальд вдруг горделиво выпрямился. — С тех пор я посвятил свою жизнь служению ближним. Во всеуслышание я возвестил: «Я буду печься о бедных, о калеках, о хромых и слепых, и благословение снизойдет на меня, когда придет праведный судия».

— А подумали вы о том, — перебил его Пол, — кто был осужден вместо вас?

— Ах, — горестно вздохнул Освальд, — это было единственным пятном на начертанной мною схеме искупления. Но такова была воля Господня. Не скрою: несколько раз я порывался отдаться в руки правосудия. Но голос во мраке ночи звучал снова и снова и с каждым разом все настойчивее: «Как?! Ты тоже из тех, кто, начав строить дом, не доводит дела до конца? Пойди отдай себя в руки правосудия, и по закону все твое достояние отойдет государству. Воздержись!». Да, дорогой мой юноша, я сокрушался. Но что я мог поделать? Все мы — в руце Божией. Страдание — наш удел. А цель оправдывает средства. — И снова кривая, чуть ироническая усмешка тронула каменное лицо Освальда. — Внутренний голос подсказывал мне, какие надо делать шаги, какие принимать меры предосторожности, чтобы обезопасить себя и продолжать великое дело. Вы знаете, что были люди, которые подозревали о моей вине и пытались извлечь из этого выгоду. И хотя я подчинил их своей воле, взял к себе в дом, обработал, как горшечник глину, они продолжали оставаться для меня источником тревоги. Ах, не думайте, что моя жизнь была легка. О нет, я то и дело подвергал себя суровым искусам. Нервная болезнь, преследовавшая меня с детских лет, стала теперь моей постоянной бедой: по два и даже по три раза в неделю она валила меня с ног. Но самое страшное: мне приходилось постоянно быть начеку, чтобы в своей благотворительной деятельности не выйти за пределы, установленные обычаями и светом, и не позволить чьему-нибудь излишне зоркому глазу прочесть мою тайну.

Возбужденный собственными словами, Освальд снова вскочил и заметался по комнате — бледный, нахохлившийся, он размахивал руками, рассуждая сам с собой громким, взволнованным голосом.

Дрожь прошла по телу Пола, когда он заметил возрастающее волнение Освальда, темную нестерпимую муку, усиливавшуюся с каждым мгновением. Жутко было смотреть на это изломанное человеческое существо, однако чем большее отчаяние овладевало Освальдом, тем большую жалость вызывал он в Поле. Теперь он ясно понял, что его собеседник не в своем уме.

Внезапно из туманной мглы — должно быть, с дальнего канала — донесся чуть слышный вой пароходной сирены. Этот неземной звук, подобный воплю истерзанной души, казалось, пронзил сердце Освальда. Тяжкий стон сорвался с его уст, он застыл на месте и, устремив взор куда-то вдаль, воскликнул:

— Час мой приходит! Очисти от скверны слугу твоего!..

Последние слова Освальда звучали хрипло. Лицо его посерело, простертые к небу руки будто окаменели. Это был одержимый. Через некоторое время тело его расслабло, он очнулся, осмотрелся кругом. Ухватившись за край стола, чтобы не упасть, он вынул из кармана платок и вытер лоб. Затем улыбнулся Полу тусклой улыбкой.

— Дорогой мой юноша, позвольте еще раз поблагодарить вас за доброе отношение. Вам, наверно, пора идти. Не тревожьтесь, все будет в порядке.

Пол медлил, чувствуя в сердце гнет непонятной нерастраченной жалости.

— Вы обещаете исчезнуть?

— Обещаю. — Освальд снова улыбнулся, кивнул и опустил руку на плечо Пола. — Я ведь все это предвидел. И подготовился. Прощайте. Да благословит вас Бог.

Рука, пожавшая руку Пола, была холодна, как лед. Освальд распахнул дверь, и Пол вышел.

Глава XVIII

На следующее утро заседание суда началось в крайне наэлектризованной атмосфере. В толпе, наводнившей зал, где уже стояла невыносимая духота, шел непрерывный шепоток. Всевозможные слухи носились в воздухе. Когда собравшиеся заметили, что сэра Мэтью нет на месте, стали высказывать предположения. И даже его приход не угомонил шептунов. Спротт быстро прошел на свое место. Вид у него был помятый, невыспавшийся, на щеке виднелся порез от бритвы.