След черного волка - Елизавета Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да ведь нельзя же младших вперед старшей отдавать! А эти две кадушки теперь и толкуют своими ртами беззубыми, что, мол, у княжича гостиловского с тобой уже все слажено!
– Со мной? – изумилась Лютава.
Она‑то знала, что Ярко злится на нее так же сильно, как любил Молинку.
– А с кем? Богониха уже своему нажужжала – дескать, надо за Рудомеровича старшую нашу отдать, хватит уж ей сидеть. Ему княгиня нужна – а ты старшая дочь у отца, все как надо. Приедет Лют, ему старичье и скажет: род желает тебя на Оку выдать. Так мы и сами от позора избавимся, и уговора со Святкиным родом не нарушим.
– Двоих одной шапкой хотят накрыть! – возмущенно начала Лютава. – Но они разве забыли…
– Не забыли, а надоело им ждать! Вы с Миренкой одногодки, а у нее уж трое мальцов! В таких годах незамужнюю девку в роду иметь стыдно…
– Они думают, мне не надоело! – не сдержалась Лютава. – Да знала бы, где судьба моя ходит, хоть за тридевять земель бы побежала!
– Я с Темяной говорила, – добавила Обиляна, помолчав. – Она сказала, может, и не надо тебе витязя занебесного искать. За кого выйдешь, тот и будет отец твоему сыну. Ведь твой покровитель – твой предок, а не его? Так и в чем разница, тот или другой?
– Тот человек тоже из потомков Радомира. Две ветви рода должны вновь соединиться, чтобы он смог в белый свет вернуться.
– Но ведь твоя материнская родня на Оке? Может, тебе там поискать?
Подумав об Оке, обе повернули головы и посмотрели на Гордяну. Едва ли Лютаве будет уместно искать там другого жениха, кроме того, что уже приехал сюда.
– Опять все один к одному складывается, – пробормотала Лютава. – Как и с Бранемером было, и с Зимобором. Но я уже ошиблась два раза…
Расстройства второго сватовства ей не простят – просто домой не пустят.
– Авось на третий и сладится, – усмехнулась Обиляна. – Будто в сказке.
– Долгая сказка получается, – вздохнула Лютава. – Мне обещали истину открыть. – Она вспомнила свой уговор с Лесавой. – И пока я ее не знаю, никакого сватовства принять не могу.
– Дело твое. – Обиляна встала. – А только ты думай, что отвечать, если старейшина тебя будет за вятича ладить.
– Без Люта авось не выдадут.
– Но если он сам… – Обиляна наклонила голову в сторону Гордяны, – эту деву возьмет, на обмен придется тебя отдать.
«Едва ли возьмет», – подумала Лютава. Посмотрела в глаза Обиляне и поняла, что Вершинина вдова тоже так думает. Потому и предупреждает, чтобы облегчить молодому князю разрыв уговора с вятичами.
«А моя‑то судьба ищет ли меня?» – подумала вдруг Лютава, проводив Обиляну.
Знает ли тот человек, что ему нужно ее найти? Может, тоже где‑то бродит, как в темном лесу, приглядывается ко всем встречным девкам. Или живет себе и в ус не дует?
Глава 8
– Живи, Кострома! – восклицал девичий хор, окружавший поле.
Все были одеты в белые рубахи с длинными, почти до земли, рукавами, лица скрывали берестяные личины, из‑под которых голоса звучали глухо и навевали жуть.
– Живите и вы! – отвечала с середины льнища Кострома – русалка, вместо одежды закутанная во множество стеблей необмятого льна.
Как и последний сноп жита, последний льняной сноп сохраняли после уборки до самого посева нового лета. У ног ее было выстроено угощение: горшочки с киселем, кринки молока, миски с блинами и яйцами.
– Что делаешь?
– Куделю мну!
– Мни хорошенько!
И круг шел дальше, а Кострома плясала, размахивая длинными рукавами белой рубахи. Это неуклюжее существо совсем не напоминало человека – живой лохматый сноп, на верхушке украшенный берестяной личиной.
– Живи, Кострома!
– Живите и вы!
– Что делаешь?
– Куделю чешу!
– Чеши хорошенько!
Велик‑день Ярилы Сильного уже клонился к вечеру. Нынче с утра «прыгали в поневу» девушки, достигшие зрелости за прошедший год и теперь допущенные в игрища взрослых девиц. Впервые Золотава и ее ровесницы встали в этот круг, за которым раньше лишь наблюдали от опушки, и их распирала смешанная с жутью гордость оттого, что и они теперь делают самое важное дело на свете – помогают вырасти льну. Жаль, огня их глаз и сияния лиц не было видно под берестяными скуратами.
Руководила всеми Лютава – самая старшая из девушек и по возрасту, и по роду. Все те, кто о ней говорил нехорошо, на заре явились с подарками – мириться. Ведь если она не допустит кого в круги Ярилина дня, то и о замужестве на ближайший год можно забыть, а это девицам хуже смерти. К тому же весь Ратиславль уже был убежден, что Лютаву отдадут за княжича Ярогнева, и досада младших улеглась – вслед за ней и им дорожка проляжет из родного дома. Ублаготворенные девицы с удвоенным усердием завивали в венки березовые ветви, украшали их лентами, низками глиняных раскрашенных бус, платками, рушниками, новыми сорочками – чтобы русалкам было в чем поплясать. Живые девушки брали русалок «в сестры», а те за это наделяли их своей благодетельной силой, чтобы нести ее на поля. Дошел черед и до русалки Костромы – покровительницы льнища.
– Что делаешь, Кострома?
– Ох, заболела я! – Русалка согнулась и жалобно застонала.
– Лечись хорошенько!
Но несмотря на эти пожелания, Кострома улеглась на землю и объявила, что померла. А как иначе, если каждый год созревший лен дергают из борозд и безжалостно треплют, мнут, чешут, раздергивают по жилочкам, по волоконцам?
– Кострома померла! – завопила Ветлица, снова вспомнив ссору на этом самом льнище. – Ох, померла!
И по знаку все девушки бросились в середину поля и стали рвать наряд Костромы. Льняные стебли, мусор и пыль от сухой костры летели во все стороны, так что девки визжали, жмурились, прикрывали глаза ладонями и все‑таки дергали, рвали с таким усердием, будто уже работают ради своего приданого. И вот весь последний сноп оказался разметан по полю, где скоро проклюнутся новые стебельки, а Кострома в одной белой рубахе с длинными рукавами и берестяной личине лежала «мертвая» посередине.
С притворными причитаниями девки подняли ее, водрузили на носилки и понесли к реке. Где и вывалили в воду под плач и вопли, отдававшие некоторым злорадством, а потом пошли прочь.
Только одна плакальщица задержалась, незаметно скользнув за кусты. Сидела тихо, ничем не выдавая своего присутствия, пока «покойная» Кострома выбиралась на берег, снимала рубашку, отжимала волосы и вновь одевалась в сухую долгорукавку, оказавшуюся, о чудо, под этим самым кустом. Только когда она опять надела личину и расправила длинные мокрые волосы, ее подруга вышла из‑за куста.
