Ключ-город - Александр Израилевич Вересов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вообще все наименования в крепости были приняты по довольно старой штабной карте, хранившейся у коменданта.
Все знали, что квадратная башня на стороне, обращенной к Морозовке, зовется Государевой. В ней на разлапистых петлях покоились полосатые ворота. Такая же полосатая будка стояла чуть поодаль. Будка была разбита снарядом.
Если хорошо присмотреться, можно разглядеть над воротами, в стене белые кирпичи, — они хранят силуэт орла и ключа. Этот выкованный из железа государственный знак крепости когда-то красовался здесь.
Дорога к Государевой башне видна из Шлиссельбурга. Поэтому здесь не ходят. Вход в крепость левее, через лаз. Над этой едва приметной узкой щелью вздымается мрачная Светличная башня, а дальше, под обрушенной кровлей — Королевская.
На стороне, обращенной к Шлиссельбургу, на мысу — Флажная башня; ее основание омывают волны озера. Здесь, на вершине, в старину вывешивался флаг, а ночью — фонарь, чтобы светить проходящим судам.
Дальше, примерно в середине стены и на углу, как окаменелые сторожевые богатыри под шеломами, высятся башни-близнецы. Они носят имена петровских сподвижников Головина и Головкина.
Так вот, новое гнездо для пулемета находилось в Шереметевском проломе, как раз между Флажной и Головкинской башнями.
Пулеметчики устраивали гнездо сами. Для этого пришлось разбирать древнюю кладку.
— Не чаяли прапрадеды, что нам доведется здесь поработать, — шутил Иринушкин.
Валунные глыбы были связаны окаменелым составом. Конечно, ломом или зубилом не так уж трудно выворотить камни. Но пулеметчики опасались стуком привлечь внимание противника. Они разбирали стену руками, иную глыбу расшатывали полдня, прежде чем удавалось вывернуть ее.
После этой работы у пулеметчиков долго кровоточили руки, не приживалась содранная кожа. Зато «точка» получилась на славу. Можно было стрелять из укрытия в глубине пролома. А в горячую минуту выдвинешься вперед, и тогда — размах во все плечо!
Правда, тут уж ты на виду у врага…
Ко времени, очень ко времени заговорил огневой «станок» в Шереметевском проломе.
Гитлеровцы навели наплавные мостки через Новоладожский канал и начали бетонировать блиндажи, удлинять траншеи.
Иринушкин и Рыжиков держали под прицелом эти мостки. Пулеметчики постарались сбить спесь с фашистов. Вскоре они уже не отваживались ходить по бровке.
— Ползать, ползать учитесь, гады! — говорил Иринушкин, и дрожь пулемета передавалась его рукам.
В первые дни Володя внутренне страшился этих минут, когда человеческие фигурки срывались с мостков в воду или падали на землю.
После первого огня, после боевого крещения, возвратясь в землянку, он не мог донести кусок хлеба до рта. Так и улегся голодный на нары, закрылся с головой шинелью, повернулся к стене.
Кажется, один Левченко понимал, что происходит с «мальчонкой». С удивительной братской нежностью тронул его за плечо и прошептал:
— Тю, глупый. Не ты его, так он тебя.
Не ответил Володя. По неписаному уговору среди бойцов не принято было делиться такими думами.
Пожалуй, и в самом деле все обстояло так, как говорил чубатый. Перед глазами пулеметчика плыл обугленный Шлиссельбург. «Не мы звали вас на нашу землю, — мысленно обращался Иринушкин к фигуркам в зеленых шинелях, — вы пришли убивать, жечь. Мы не признаем вас людьми. Умрите».
От этой мысли он становился злым. Злым и метким.
На «огневой» пулеметчики обмениваются короткими, отрывистыми фразами. И если «станок» молчит, их произносят вполголоса.
Только однажды Геннадий Рыжиков закричал во всю глотку:
— Стой! Стой!
Бледный, с перекошенным ртом бросился к Иринушкину, перехватил его руки.
Теперь и Володя заметил, что на мостки поднимаются женщины. Они несли лопаты. Женщины жались друг к другу и смотрели на крепость. За ними шли солдаты с автоматами на ремнях.
— Отойди от пулемета! — кричал Рыжиков. — Зови комиссара!
— Не вопи, — остановил его первономерной, — а ну, слетай на КП.
Марулин тотчас же пришел в Шереметевский пролом. Вместе с пулеметчиками молча наблюдал он за тем, что происходит на бровке.
Женщины рыли траншею. Нетрудно было представить себе их лица, их горе. И пули-то они боялись, и совестно было, что на глазах у своих, русских, убежище для врага делают.
Внезапно две молодые, в белых платках, вошли по колено в воду, раскинули руки, остановились лицом к крепости, закричали.
Слов разобрать нельзя было. Чего просили они? Освобождения? Смерти?
К ним кинулся солдат, замахал автоматом.
Марулин потупился. Приказал:
— Не стрелять!
И ушел, пригибаясь под сводами пролома.
Два дня пулемет бездействовал. Бойцы смотрели, как совсем близко строятся гитлеровские укрепления. Немцы вели работы спокойно. Они хорошо знали, что крепость огня не откроет.
Бойцы вздыхали, охали и утешали себя тем, что потом «доберутся до гнуса» артиллерией.
На третий день (дело было после полудня) Иринушкин толкнул в бок Геннадия.
— Гляди на бровку. Не пойму, мерещится мне, что ли?
— Ну, смотрю, — отозвался Рыжиков, — строятся, дьяволы.
— Я не про то. Видишь, у блиндажа спиной к нам. стоит толстая баба?
— Баба действительно здоровенная.
— Вот ведь, — рассердился Иринушкин, — ты на одежку смотри.
— Солдатские штаны! — вскрикнул в изумлении Геннадий. — Ей-богу, штаны!
— Опять орешь, — укоризненно произнес Володя, — вот тебе еще штаны, и еще, а там вон — офицерские галифе под ситчиком. А ну, ленты подавай! Быстрей!
С командного пункта прибежал вестовой.
— Что за переполох?
Было ясно, что обнаглевшие фашисты под конец устроили маскарад. А какой же маскарад без музыки?
К пулемету Иринушкина присоединились другие огневые точки. Да еще недавно прибывшие на позиции 50-миллиметровые минометы, или, как их называли, «полтинники», подкинули жару. Врага вогнали в землю. Путь через мостки был снова плотно перекрыт.
Скоро почувствовалось, что гитлеровцы охотятся за пулеметчиками из Шереметевского пролома. Их забрасывали минами. Иринушкин и Рыжиков пережидали налет и снова разворачивали «станок». Позже фашисты выдвинули против пулеметчиков, видимо, своих лучших стрелков.
Поединок со снайперами едва не закончился бедой.
То, что стреляет снайпер и стреляет бронебойными, первым заметил Рыжиков. Геннадий предупреждающе дернул Володю за полу шинели.
— Обойдется, — стараясь сохранить спокойствие, ответил первономерной. Но в действительности ему было так не по себе, что хотелось поскорей укрыться за гранитной толщей.
Пули нечастой капелью били о камень, подбираясь все ближе, ближе. Передвинулись к запасному щитку, прочесали бровку. Да ведь кто разберет, где он замаскировался, этот снайпер? Впереди песчаной косы торчит из воды остроугольный валун: лучшей позиции не придумаешь — близко и скрытно.
«Погоди, голубчик. Не уйдешь!»
С валуна посыпался щебень. Очередь задохнулась. Видно, разорвалась гильза. Иринушкин быстро начал разборку, теплое тело пулемета казалось живым.
И это была последняя мысль Володи…
Рыжиков заметил, как командир расчета
