Как я преподавал в Америке - Георгий Гачев

Так нет же! Злой и глупый Хам захохотал над наготой ослабевшего отца своего Ноя и стал припоминать, все вины и беды и прошлых времен ему приписывать! Сверг, сменил — и остался наедине и накоротке со своей уже глупостию и неспособностию и безответственностию.

Сим и Яфет стыдливо и с пиететом отвернулись и занимались своими делами, а этот — как пес и Калибан, набросился хохотать.

Так и интеллигенция подростковая наша — набросилась на царизм и науськала народ и человека с ружьем — и получили мы уж такой ужас разрухи и потом такую свеже жестокую власть: Ленина — Сталина — Троцкого, что кровь носом и отовсюду потекла.

Так и теперь: нет чтобы наслаждаться постепенной трансформацией страны в буржуазно-гуманное общество, но разгромили все до основанья — а что за тем?..

Вчера по телевизору смотрел советское «Время», час с 9 до 10. Там «авторское телевидение» — какое убожество мальчиков, пляшущих и улыбающихся, и реклама советов по маркетингу. Ранее была чинная информация, потом искусство — высокое… И ради этого плебса — все борения и надежды! Так же и Блок после упоения и обольщения прелестью узрел быдло — и умер. Сегодня как раз «Двенадцать» и «Интеллигенцию и Революцию» будем анализировать.

Конечно, это уразумение — не мудрое: прозорливость задним числом. Но что делать? «По частям разумеем» — апостола Павла горечь ума. Так хоть взвидеть новую часть и понять ее сказ…

Ладно. Давай — работать. Через час лекция: Италия — конец, и дам образ Германии — начало.

Да, нам не надо просто инквизитора — нам подавай Великого!

Потому что при слабой власти — больше самоответственность и риск человека, и его свобода. А тут — патриархально, освободил от «я» и совести — как Гитлер: «Я освобождаю'вас от совести!»

Тоже ведь — человек с чистой совестью он, не обременен грехами прошлыми; зато может с чистой совестью делать свои новые — уже гекатомбы грехов, чего не сделает человек с нечистой совестью: Годунов Борис — тоже мудрый царь и мягкая власть, гуманная, и процветание народа было! Или Брежнев, когда у партии уже рыльце в пушку и не жестока была, не могла таковою быть, что и в путче недавнем проявилось: не хватило решимости стрелять, кровь лить…

Да, любая структура хороша — в сравнении с энтропией, «естественным состоянием войны всех против всех» (Гоббс), что у нас опять. Особенно в России — гигантессе, что к самоорганизации неспособна, в отличие от малых общин Швейцарии и (или) городов-государств Греции, где самоутверждается порядок — просто обычаем и сходом людей общины.

Уколоть в проблему

13.11.91. Подышим свое! А то вчера заработался: Италию переписывал — главу в книгу английскую. Убогий до чего мой все же английский язык! Но, с другой стороны — одни идеи и образы с прокладками необходимых слов-операторов. Прямо математический текст получается. И в этом есть свой резон — особенно у меня, размашистого на игры слов и речистого. Тут голый скелет и костяк обнажается. И он, оказывается, тоже мощен и рационален.

Вчера в английском классе, когда рисовал я им Итальянский образ мира и про стихию воды: что ее мистерия запрятана в акведук, в камень, и что это можно двояко толковать: и как отвод ее, и как ценение великое, — Габриэла выразила сомнение: доказывает ли это неважность стихии ВОДЫ (как идеи, не практической ценности) в итальянском мышлении?

— Я не настаиваю на точности, — объяснялся я. — Я же даю не понятия, а идеи. А идеи — проблемны, амбивалентны, диалектичны, превращаемы. Важно на чувствительный пункт указать, уколоть туда, а он уже сам далее заработает, порождая идеи.

А в русском классе — Блока «Двенадцать» и «Интеллигенцию и Революцию» толковали. Спросил Дан Буччи:

— Значит, Блок поддерживал социализм, коммунизм?

— Нет, это не значит. «Революция» — событие сверхмерное: божественное, дьявольское или природное — и эстетическое торжество над серостью буден и мещанством. И потому она — музыка и поэзия. А «социализм» и «коммунизм» — это скучные рационалистические системы понятий, такие же прозаические; их Блок не знал, и его поддержка Революции с ними не связана.

Развил я им мысль о слабом государстве — как благоденствии для граждан, как вон и в Америке: слабое же у вас государство — и хорошо вам! А мы, как быдло: слабое — так вали, хами, потешайся, разрушай!..

Но как второй раз (или многий?) Бог над нашим разумом историческим потеху учинил: не можем довольствоваться малым, а «все или ничего?» (и Блок так) — и получили, конечно, очередной НИХИЛЬ и кукиш и х-й. Желали лучшего — потеряли хорошее.

И СВОБОДА, которой, смутной, добивались, — оказалась свободой для стад, племен, «трайбз» национальных — глушить личность. Как сейчас в Грузии, Осетии, Чечне — да и в Израиле евреям, и в Литве… В просторной Империи, где власть далеко, Личности меньше помех развиваться, быть внутренне и даже внешне свободной. А тут — «мы», тирания масс: «Ты с нами или против нас?» — выбирай, убьем!

Однако сегодня ехать в Амхерст в 4 часа, читать лекцию; а пока — назавтра к классам подготовиться. Германию продолжим домысливать.

Застолье в амхерсте

14.11.91. Во развратился-то как — успокоился со своим английским! У меня лекция через час, а я сажусь записюрьку себе делать «налево»! Вчера возили меня в университет Амхерста в штат Массачусетс, за полтора часа на машине отсюда, — лекцию читать и вернули к 12 ночи, так что еще погулять-подышать перед сном смог. Там было легко: Джейн Таубман — такая породистая женщина! — начальница; и мне знакомая еще по Москве Виктория Швейцер, что 5-томное издание Цветаевой сделала. Было застолье в ресторане итальянском. И вот навалили такое огромное блюдо телятины — ну как 5 порций наших! Я даже возмутился и спросил: «Вы когда заказывали — знали, предполагали, что такое количество навалят — неподъемное?» — «Нет, но у нас можно оставшееся завернуть и с собой взять!» — «Как, и это не неудобно?» — «Почему? Вполне удобно. Я вот скажу и Вам завернем с собой. Раньше это как бы для собак бралось, а потом и вообще». — Ну, это замечательная американская черта — непринужденность и нецеремонность! Это запишу в свои таблички!

Еще и за столом Стэнли Рабиновиц: когда я сетовал на огромность порции (а у него было другое, совсем малое блюдо — спагетти), — вилочкой с моей тарелки попробовал кусок мясца — и одобрил: «О, гуд!» — тоже такая милая нецеремонность…

На лекции моей так живо реагировали, смеялись во многих местах, что мне даже не по себе стало: они, похоже, за нестандартной, образной формой не понимают серьезно-философского содержания! И уже проскальзывают движение мысли и ждут очередного местечка, чтоб получить себе повод на «фан» — на смех.