Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все чувствовали, что убийство безнаказанно не пройдёт и тем, что его совершили, и тем, которые его не предотвратили. Вину возлагали на Кридлара и Кеслинга, что в первые минуты горячо приняли сторону Клеменса и побежали в ратушу созывать людей, а потом поруку, данную королевой, не приняли и позволили бить в набат.
За обиженного оружейника советники могли потребовать правосудия у короля, но сами себе его чинить не имели права, и то ещё такой кровавое и кощунственное.
Все теперь жаловались на старшину, а каждый от соучастия в беспорядке отрекался. Те, что больше всех проказничали, самые первые скрылись.
Прежде чем подъехал король и происшествие отдали на его рассмотрение, его уже многократно разобрали и обсудили на рынке, в Свидницкой пивнице, в Сукенницах и на улицах.
Клеменс, недолго дожидаясь, не говоря никому ничего, забросив свою мастерскую, сел на коня и, не дожидаясь суда, отъехал во Вроцлав, другие говорили, что в Жегоций, где имел семью.
Другие тоже ускользнули в Силезию и Венгрию, но советникам, которые имели каменицы, магазины, торговлю, сбежать было невозможно, хоть поплатиться головой боялись.
Из людей более авторитетных никто к этому убийству руки не приложил, верно то, что этой жестокостью замарался самый бедный сброд; но ратуша молчала и ничего не делала, и дала люду распуститься.
Тенчинские разглашали, что хотят иметь месть такую же жестокую, каким было преступление.
Более весёлых лиц никто теперь в городе не встречал, ни песни, ни музыки. Все ходили мрачные. Более заботливые втихаря увозили своё имущество, дабы его у них не забрали, потому что штрафы могли быть большими.
Мы с Задорой пошли под Королей, чтобы достать информацию и утешить Кридлара. У него мы застали пустошь, у девушек были заплаканные глаза. Он сам ходил с опущенной головой, широко раздвигая руки, доказывая и клянясь, что Тенчинскому никогда плохого не желал, что людей не подстрекал, но сдерживал, а покойный сам настроил толпу против себя, раззадоривая её и оружейника публично.
В замке и у людей, которые имели доступ к королю, хлопотали над тем, чтобы смягчить панский гнев; но не было никого, кто бы взялся быть посредником, а духовенство теперь попрекало и разглашало об убийстве схоластика и каноника, что за них тоже следует кровавая месть, а Бог сам за неё возьмётся.
Таким образом, дела для горожан заранее обстояли плохо, а те, что за жизнь не опасались, знали, что заплатят кошельком, потому что убийцы денег не имели, а мещане побогаче должны были заплатить огромный штраф. Его заранее рассчитывали на десятки тысяч гривен. Возвращению короля предшествовало обещание, что по своём приезде соберёт суд и виновных накажет. Тенчинские этого ждали, а так как первое время после похорон Анджея никто из них в городе не показывался, спустя пару недель въехал в несколько десятков всадников, сам весь облачённый киром, с людьми и всадниками в чёрном, пан Ян, сын Анджея, белым днём направляясь к своей каменице под костёлом святого Михаила.
Было видно, что он уже ничего не боялся.
Потом, как бы по данному паролю, отовсюду начали приходить паны из Тенчина на совещание с ним, но в замке у королевы ни один из них не появился.
Встретившись однажды днём с ксендзем Яном Длугошем недалеко от замкового костёла, когда я ему издалека поклонился, он подозвал меня к себе пальцем.
— Пан Ян из Тенчина говорил мне, — сказал он, — что рад бы с вами увидеться и поблагодарить за то, что спасли ему жизнь. Почему вы такой гордый, что не хотите заглянуть к нему, зная, что он в городе?
— Не из гордости это делаю, — сказал я, — но чтобы не был заподозрен, что за добрый поступок хотя бы доброго слова желаю. Я сделал это из любви к Христу и от сердца, ничего я не заслужил.
— Ты сказал честно, — сказал мне каноник, — ведь если случается совершить добрый поступок, не нужно его унижать милостью. Иди к нему, спроси о здоровье и поклонись. Хоть королю служишь, злом это тебе не посчитают.
Поклонившись, я ушёл, не говоря ничего, но в душе думал иначе, и идти не хотелось. Затем в тот же день я шёл по улице, когда услышал за собой шиканье… оборачиваюсь — стоит пан Ян из Тенчина на пороге дома и даёт мне знаки. Невольно в моей голове промелькнуло, как он гордо теперь стоял и каким был в то время, когда я посадил его за печь Крачковой!
Было нечего делать, я подошёл с весёлым лицом и поклоном.
— Что же вы знать меня не хотите! — воскликнул он. — Думаете, что у меня неблагодарное сердце? Ещё бы. Я просил Длугоша, чтобы пригнал вас ко мне, я с радостью заплачу за жизнь, потому что вы мне её при милости Божьей спасли.
Я быстро прервал:
— Вы хорошо сказали, Бог это сделал, а я был инструментом Его милосердия и за собой ничего не признаю; а усиленно прошу вас, чтобы вы мне не портили доброго поступка мыслью о каком-то вознаграждении.
Он немного удивился и, входя в дом, потащил меня за собой, позвал слуг, чтобы принесли вина. Велел мне тогда сесть за стол рядом с ним и стал спрашивать о моём происхождении, о службе, от чего я отделался, отвечая краткими словами, что был у короля в опеке. Потом он сразу встал и принёс цепочку немалой ценности, стал её мне втискивать и уговаривать, чтобы я взял её как сувенир, не для уважения его.
Я защищался, как мог, но, когда он начал уже гневаться, я должен был, не обижая его, принять. Сразу потом он начал беседу о той страшной ночи, о судьбе отца, и разогрелся весь, когда дошло до того, какой мести будут требовать Тенчинские.
— Повинна не пьяная толпа, — сказал он запальчиво, — потому что эти глупцы спешат на голос своего пастуха, на голос колокольчика, на любой шум; виновны советники, которые вместо того, чтобы сдерживать, велели закрыть ворота и в набат ударить.
Говоря это, он то бледнел, то краснел и трясся, когда отца вспоминал; по его лицу так текли слёзы, что сдержать их не мог.
Поблагодарив и выслушав его, я намеревался уходить, когда к усадьбе подъехала карета, и тут же в комнату вбежала женщина в чёрном, по чему
