Холодное время - Варгас Фред

Его голос, без каких-либо следов волнения, по-прежнему звучал спокойно. Он, пожалуй, размышлял вслух, а не защищался от чего бы то ни было.

– Уж скорее тогда, если взглянуть на ситуацию глазами полицейских, под угрозой находится как раз жизнь Робеспьера. Я говорю “Робеспьера”, потому что тот, кто воплощает его образ, просто великолепен. Еще немного, и впору было бы забеспокоиться. Но сначала ваш преступник решил повергнуть его в трепет другими убийствами, запугать, показать, что смерть медленно подбирается к нему. Полагаю, вам удалось с ним встретиться? С актером?

– Да, – нехотя признал Данглар.

– С ним Данглару труднее, чем с Сансоном, – шепнул Адамберг. – Он пока не понимает, что скрывается за его беспечным выражением лица и женственным ротиком.

– А он боится? Робеспьер? – спросил Мальмор.

– По-моему, нет. Он переживает больше за членов Общества. Вы не ответили на мой вопрос, месье Мальмор.

– Я помню. – По голосу чувствовалось, что он улыбается. – Я сейчас прохожу в Обществе уже второй цикл. Четыре года.

– То есть вы повторно присутствуете на всех заседаниях?

– Ну да. Но за это время мои задачи странным образом изменились. Так что на ваше “почему?” у меня два ответа.

– Значит, есть два “почему”.

– Ну да. Что касается первого, то есть моего появления в Обществе, тут все просто. Я историк.

– Мы в курсе. Вы профессор современной истории в университете Нантера.

– Да. Мне хотелось понять, как Робеспьер дошел до того, что велел отрубить голову Камилю, своему верному и любящему товарищу, который боготворил его. Я думал даже написать работу на эту тему. Хотя мой предок Демулен, замечательный муж и отец, тоже был не без греха. Говорят, как-то вечером он вложил в руки молоденькой девушке неприличную книжку. И вроде бы Робеспьер вырвал ее, и с того дня смертный приговор Камилю был делом решенным.

– Нам тоже стало об этом известно, – сказал Данглар, особо не распространяясь.

– Прошло столько времени, – заметил Мордан, – а вы по-прежнему возмущаетесь казнью Камиля и его молодой жены?

– В беспросветных глубинах души моей? – спросил Мальмор, и снова в его голосе прозвучала насмешка. – Поначалу я возмущался, естественно. Семейные традиции, сами понимаете. Но потом эти чувства утихли. Думаю, на наших заседаниях я получил ключ к разгадке.

– А именно?

– Убийство для Робеспьера было понятием отвлеченным. Поскольку сам он никогда не присутствовал на казнях, они оставались для него чистой абстракцией. Как если бы он отправлял на гильотину не людей, а пороки: алчность, распутство, лицемерие, тщеславие, ложь. Влюбленный Камиль, нежный друг, ну, может быть, в чем-то извращенец, мог как раз олицетворять “порок”, к которому самому Робеспьеру доступ был закрыт. Что-то я заболтался.

– Ну, что вы, – сказал Данглар. – А второе “почему”? Почему вы начали по новой? Почему вернулись на второй цикл?

Тишина, скрип стула.

– Надо будет смазать этот стул, – сказал Вейренк.

– Насколько первое “почему” легко объяснить маниакальным интересом историка, помноженным на семейную беду, – это классика, – настолько второе меня смущает. Скажем так, во время первого цикла я почувствовал, мне кажется, что случилось с Робеспьером. А на втором понял, что пережил Камиль.

– Иначе говоря, – неуверенно предположил Данглар, – вы воспылали страстью к Робеспьеру?

– Спасибо, что сказали это за меня, майор. У вас можно курить? Видимо, нельзя.

Шорох бумаг, звяканье стеклянной пепельницы, треск зажигалки.

– Это произошло незаметно, мало-помалу. Я уже приходил туда не ради Камиля, а ради него. И был очень этим обеспокоен. Каковы же были причины моего влечения? В чем заключалось его гипнотическое воздействие? Я стал наблюдать за присутствующими. Все или почти все сидели как завороженные. Мне сказали, что секретарь Общества проводит исследование как раз на эту тему, изучая, так сказать, психологическую горку, по которой мы скатываемся под влиянием Робеспьера, своего рода наркотический дурман, отравивший когда-то моего предка.

Постепенно Данглар и Мальмор вышли за рамки допроса, пустившись в дискуссию о разнообразных исторических моментах, о Законе 22 прериаля, о паранойе, Верховном Существе, детстве Робеспьера, смутных влечениях Демулена и Термидорианском перевороте.

Адамберг покачал головой:

– С дистанции, Ретанкур, сошел не только я.

– Данглар состязается с ним в эрудиции, – заметил Вейренк. – Еще немного, и они отправятся под ручку обедать к “Философам”.

– Так что, – сказала помрачневшая Ретанкур, – все три потомка оказались пустышками?

– Непроницаемый клубок водорослей, я вам твержу это с самого начала, – сказал Адамберг. – И неподвижный. Тем не менее надо продолжать слежку за потомками, они прошли хорошую школу и отлично умеют актерствовать и сочинять небылицы.

– Перспективы у нас не радужные, – сказал Вейренк.

– Перспективы туманные, – согласился Адамберг. – В Обществе все существуют в костюмах, масках и гриме, не имея ни лица, ни имени, это персонажи, а не люди, и все делают вид, что незнакомы друг с другом. Имитация, обман, притворство, иллюзии, фантазии – из всего этого не выудить ни грана правды. Они нам плетут, что хотят. Какие-то “кроты”, “непостоянные члены”, “потомки казненных”. И что? Они так и будут вешать нам лапшу на уши? Кому верить, куда идти? Кто знает, может, там семьсот убийц семисот членов Общества?

– Тише, – сказал Вейренк. – Они продолжают. Возможно, Данглар просто сделал отвлекающий маневр.

– Междусобойчик эрудитов, – согласился Адамберг.

Послышался голос Данглара, мягкий, заинтересованный, почти лишенный инквизиторских интонаций.

– Фамилия Мальмор достаточно редкая, не так ли? Иначе говоря, “плохая, злая смерть”. В департаменте Буш-дю-Рон есть коммуна с таким названием. Но вот фамилия…

Слышно было, как историк хмыкнул.

– Вы проникли в самую суть сокровенных ран истории, майор. В 1847 году один мой предок, носивший заурядную фамилию Мутье и зацикленный на судьбе Камиля, направил мэру Мальмора хорошо аргументированный запрос на право носить эту фамилию. Для того, писал он, чтобы память о “злой смерти” его предка навеки запечатлелась в памяти потомков. Учитывая революционную ситуацию, он получил положительный ответ.

– Богатая идея.

– Но это еще не все.

– Вы носите его имя? Жак-Орас?

– Вот тут вы ошиблись. У Камиля не было второго имени Орас.

– Я не о нем. А о ребенке, оставшемся сиротой. Его звали Орас-Камиль.

Снова смешок, на сей раз смущенный.

– Все-то вы знаете, майор.

– И, несмотря на тяжкий груз этого имени – Орас Мальмор, – у вас нет навязчивых идей, фобий, жажды мести?

– Я уже все объяснил. А вы, майор, из какой семьи?

– Половина ее погибла от силикоза на шахтах Севера.

– Поэтому вы мечтаете ликвидировать всех угольных королей?

– Ну почему же. Пообедаем?

Адамберг встал.

– Все это закончится белым вином, – вздохнул он. – Встречаемся внизу через пятнадцать минут. Ярко-синее небо пойдет нам на пользу.

– Вы чихнуть не успеете, как погода изменится, – напомнила Ретанкур.

Глава 36

Скромного вида полупустой самолетик описывал круги над посадочной полосой острова Гримсей. Адамберг вглядывался в крохотный клочок земли, черные скалы, снежные бляшки и пустое пространство, покрытое желтой прошлогодней травой, новая не успела еще вырасти. Белые и красные домики тесно жались друг к другу вдоль порта и единственной имеющейся дороги.

– Почему мы не садимся? – спросил Вейренк.

– Из-за птиц, их тут тысячи, – объяснил Альмар. – Надо сначала покружить немного, чтобы их распугать. Иначе потом птичьи трупы придется убирать бульдозером. Вон там, – Альмар ткнул пальцем в иллюминатор, – у порта, виднеется деревня Сандвик. В ней домов пятнадцать, в том числе наша гостиница.