Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима - Гельмут Хёфлинг

«Что же, надо допустить всех моих рабов к столу?» — Нет, так же как не всех свободных. Но ты ошибаешься, полагая, будто я отправлю некоторых прочь за то, что они заняты грязными работами: этот, мол, погонщик мулов, а тот пасет коров. Знай: не по занятию, а по нравам буду я их ценить…

Глуп тот, кто, покупая коня, смотрит только на узду и попону; еще глупее тот, кто ценит человека по платью или по положению, которое тоже лишь облекает нас, как платье. Он раб! Но чем это ему вредит? Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой — у скупости, третий — у честолюбия, и все — у страха… Нет рабства позорней рабства добровольного».

Если Варрон и в общем-то Цицерон следовали порожденному существовавшей системой аристократическому учению, в соответствии с которым раб представлял собой живое орудие, а рабство основывалось на естественном праве, то Сенека утверждал: такого естественно-правового обоснования не существует. Все люди имеют одинаковое право на свободу. Различие между рабом и свободным чисто внешнее и случайное, а истинная свобода имеет не гражданско-правовой, а нравственный характер. Поэтому каждый держит условия свободы в своих руках, и, значит, раб может быть свободен, а рожденный свободным — рабом.

Эпохальное открытие Сенеки о возможности братства с рабами вполне сочеталось с повседневной жизнью римских патрициев и потому было воспринято как образованными римлянами, так и римским правом. В эпоху ранней Империи это новое мышление также оказало воздействие на законодательство, потому что в это время во главе органов управления часто стояли вольноотпущенники, а среди обычных чиновников также было много вольноотпущенников и рабов.

Всевластие господина над его рабами было впервые ограничено Петрониевым законом, принятым в начале императорской эпохи. Этот закон запретил рабовладельцам посылать своих рабов на съедение диким зверям в амфитеатре. Такое варварское наказание могло быть обосновано только законным приговором, вынесенным настоящим судьей, в обязанности которого входило в данном случае и выслушать жалобы раба на жестокое с ним обращение. Если он находил их обоснованными, то мог постановить продать раба другому хозяину.

При Клавдии появился эдикт, объявлявший свободным больного или не способного к труду раба, изгнанного господином. В эпоху Домициана сенат запретил кастрацию рабов в коммерческих целях, операцию, часто кончавшуюся смертельным исходом.

Император Адриан запретил хозяевам мучить и убивать рабов по собственному произволу. Пытка могла быть применена лишь тогда, «когда имеется подозрение против обвиняемого, а прочие факты складываются в такую доказательную цепь, что это делает необходимым признание раба (для того, чтобы дополнить ее). Но и в этих случаях следствие должно ограничиваться теми рабами, которые, как предполагается, находились достаточно близко от происходящего и могли видеть что-либо существенное». У рабовладельца было также отнято право продажи рабыни своднику, а раба — ланисте или в гладиаторскую школу. Если же владелец хотел наказать раба, то для этого он должен был получить разрешение у высокого государственного чиновника.

Наконец, его преемник Антоний Пий приравнял казнь раба по приказу хозяина к убийству. Всякий совершивший его должен был отвечать по всей строгости закона.

Высшей наградой, которую римлянин мог предоставить своему рабу, конечно же являлась свобода. Право это первоначально основывалось на обычае, а затем стало регулироваться законодательно. Однако достаточно часто вольноотпущенник до конца своих дней оставался зависим от господина.

Не следует забывать и о влиянии христианства, хотя и многократно преувеличенном. Идеальные взаимоотношения, царившие в первых христианских общинах, не знавших различия между бедными и богатыми, значительными и незначительными, свободными и несвободными, постепенно почти сошли на нет в тяжелой борьбе с государством. «Кесарю — кесарево», — говорил сам Христос, и апостолы его многократно выступали с признаниями существующего политического и государственного порядка. Цель христианской любви к ближнему — совершенствование человека, а не социальный переворот. Страданиям на этой земле отводилась подчиненная роль, ибо всякая несправедливость полностью устранялась лишь в потустороннем мире. Церковь не отменила рабства и лишь постепенно и с трудом преодолевала унаследованные от древности предрассудки.

Так, например, епископ Игнатий Антиохийский уже в III в. н. э. писал следующее:

«С рабами и рабынями не обходись высокомерно! Но и они не должны заноситься, но, к чести Господа, и далее оставаться рабами, с тем чтобы получить от Господа лучшую свободу. Не следует им стремиться освободиться за счет общины для того, чтобы не оказаться рабами этого стремления».

Лишь столетием позже, когда группы монахов в Малой Азии и Северной Африке начали принимать беглых рабов, а епископ Феодор Мопсуэстийский (392–428 гг.) потребовал уничтожения рабства, общественные настроения изменились значительным образом.

Однако истинный успех христианской этики связан с движением против рабства в ХГХ в., развернувшимся прежде всего в Северной Америке.

К тому времени Римская империя давно уже прекратила свое существование, а время Спартаков прошло.

Однако люди не забыли о нем. Они помнили о Спартаке и в древности, помнят и сейчас. И хотя среди современников — представителей более высоких слоев общества Спартак пользовался дурной славой, имя его глубоко врезалось в память римлян, и уже поколением позже оно стало нарицательным. Этим именем Марк Антоний назвал молодого Цезаря,[92] вербовавшего солдат, а в устах Цицерона Спартаками были тот же Антоний и Клодий. Вплоть до самого завершения эпохи античности имя фракийского гладиатора и вождя рабов употреблялось довольно часто.

Противники Спартака также довольно часто прославляли его, и прежде всего его смерть, достойную героя. Среди римских историков полководческий талант и боевой дух фракийца по достоинству оценил его современник Саллюстий (87–35 гг. до н. э.), по крайней мере такое впечатление складывается на основании дошедших до нас небольших фрагментов его «Истории». И действительно, достойно удивления то, как Спартак, который в чужой стране мог полагаться лишь на самого себя, сумел, преодолевая все трудности, организовать и вооружить свои отряды и превратить их в боеспособную армию. Саллюстий обращает внимание читателя и на величие души Спартака, когда говорит об усилиях, прилагавшихся им для того, чтобы обуздать бессмысленную жажду уничтожения, которой пылали его приверженцы. Поэтому историк противопоставляет вождя всей массе необузданных и жестоких повстанцев.

В следующем столетии благородство Спартака, запрещавшего своим воинам иметь серебро и золото, превозносил римский писатель Плиний Старший (23–79 гг. н. э.). Вождя рабов он приводил в качестве примера для изнеженных и развращенных римлян, питавших порочную страсть к этим благородным металлам.

В литературе имя Спартака возникло лишь в эпоху Просвещения, когда на пороге Великой французской революции интересы обратились к угнетенным народным массам. Первая поэтическая обработка этого материала вышла из-под пера француза Б. — Ж. Сорэна. В своей трагедии он пытается беспроблемный в общем-то сюжет украсить драматическим, но банальным любовным конфликтом, который герой разрешает в свободолюбивом духе и увенчивает собственной смертью. Драма Сорэна натолкнула сначала Лессинга (в 1770–1775 гг.) и Грилльпарцера (в 1810 г.) на мысли о написании трагедии о Спартаке, но эти планы реализованы не были.

В многочисленных последовавших затем драмах, которые хотя и были завершены, но к сегодняшнему дню оказались совершенно забытыми, Спартак оказывается жертвой своего рода Лернейской гидры — собственного желания освободить рабов, превращающегося в стремление разрушить Рим.

Романисты также, как могли, разрабатывали и обогащали спартаковскую тему различными мотивами. В новейшее время его охотно делали носителем свободолюбивых и революционных идей — примером тому могут служить произведения Ипполито Ньево, одного из сподвижников Гарибальди, и американского писателя Говарда Фаста. В вышедшем в 1940 г. романе Артура Кестлера «Гладиаторы» автор говорит о невозможности осуществления разумной и гуманной революции.

Спартак стал героем стихов и поэм, музыкальных драм и балетов и конечно же телефильмов.

Образ античного борца за свободу активно использовался и в политической пропаганде и агитации. В январе 1916 г. Карл Либкнехт начал публикацию своих «Спартаковских писем», а в 1917 г. он вместе с Розой Люксембург создал Союз Спартака, леворадикальную революционную организацию, со времени русской Октябрьской революции исповедовавшую большевистские идеи и на партийном съезде 1918–1919 гг. переименованную в Коммунистическую партию Германии.