На своей земле - Сергей Воронин

— Эва, сколько ее! — воскликнул Сидоров.

Девушки, приставив ладонь к бровям, смотрели из-под руки в долину. Дуняша вся подалась вперед, робко улыбалась. Отец перехватил ее взгляд; у крайней полосы стоял Кузьма. Иван Владимирович глубоко вздохнул. Разве он не видел, не понимал, о ком тоскует Дуняша, его единственная дочь… Да что же поделаешь? Он вытянул лошадей кнутом.

Кузьма, широко улыбаясь, шел навстречу. В этот день был он одет в парадный китель, с тремя рядами колодок, в выутюженных брюках, в новой фуражке с блестящим козырьком.

— Вы, Кузьма Иваныч, ровно на праздник оделись, — подскочила к нему Полинка.

— Правильно. Праздник и есть… Посмотрите, какая красота! — он повел рукой, словно открывая море зерновых.

Иван Сидоров сошел со жнейки, степенно откашлялся.

— Значит, это самое поле и предстоит убрать? — важно спросил он, как будто впервые видел рожь своего колхоза.

— Это самое, сорок гектаров. В десять дней управитесь? — Кузьма внимательно взглянул на него.

Иван Сидоров недовольно поморщился. Рожь полегла. Колос уродился настолько тяжелый, налитой, что стебли не выдержали, склонились к земле. Он посмотрел вперед и увидал в стороне Дуняшу. Она стояла, опустив голову, ровно виноватая.

— Вот так и происходит, — внезапно рассердился он, — налаживаешься на одно, а получаешь другое. — Все же ему было обидно за дочь. — Теперь что же получается? — он повысил голос. — Вкруг ходить нельзя, придется по одной стороне, с холостым ходом. Значит, вместо четырех гектаров от силы два одолеешь! Вот тебе и в десять дней!

— Лежалой ржи немного, — успокаивая его, сказал Кузьма, — только с краю, а там пойдет хорошо… Зато рожь-то какая! Семьдесят зерен в колосе… Ну-ко, пробуй свою жнейку, Иван Владимирович…

— Ее пробовать нечего, — с задором ответил кузнец. — Садись, Костя, погоняй лошадей. Дуняша, возглавляй свою бригаду!

Костя тронул лошадей. Застучала трещотка. Иван Сидоров вскочил на ходу, прижал граблями на решетку стебли ржи. Ножами их срезало, он прихватил еще, отгреб поближе к себе, потом еще… Лошади прошли всего три шага, а с решетки уже сполз на землю первый сноп.

— А ну, подбирай его, девчата! — входя в азарт, видя, что жнейка работает на славу, задорно крикнул Сидоров.

Еще три шага прошли лошади, и второй сноп остался на земле. Девушки кинулись перевязывать их. И сразу стало видно, что им не управиться за жнейкой: пока они возились с тремя снопами, на земле уже дожидались их еще четыре.

— Давай, давай! — кричал Сидоров, сбрасывая на жниво еще сноп.

Полинка раскраснелась. Ловкая, сильная Дуняша быстро перекручивала соломенный жгут, опоясывала им тугой сноп, ставила в суслон. Может быть, на нее и не смотрел Кузьма, но ей казалось, что только за ней он и следит, потому что только о нем она и думала. Теперь уж она знала: он не любит ее, и никогда они не будут вместе. И непонятно ей было, почему так случается в жизни: она для него все сердце раскрыла, а ему не нужно оно, а вот Мария, всегда сдержанная, холодно принимавшая его, стала ему самой дорогой. Раньше Дуняша еще верила, что, может, ее счастье сбудется, находила для себя какие-то слова утешения, надеялась, но теперь она знала: этому не бывать. С того дня как уехал Петр, видела, что Кузьма с Марией все ближе становятся друг другу. И все-таки ей было приятно сознавать, что Кузьма смотрит на нее, видит, как она работает, и она еще больше старалась, как будто хотела сказать: «Видишь, я все делаю хорошо и быстро, я не сержусь на тебя. И все равно ты мне самый дорогой».

А Кузьма, и верно, смотрел на нее, он любовался ее силой, ловкостью. Он был счастлив, и у него ни одной мысли не было о том, что в его колхозе кто-то может тосковать, грустить. Он все сделал для людей, что было в его силах. Нелегко прошел для него этот год. Были ошибки, было немало сомнений, но восторжествовала правда жизни, — та-правда, которая изо дня в день ведет народ к коммунизму.

Он стоял, подставив лицо солнцу, держа в руке фуражку, ветер разбрасывал по его лбу светлые волосы, и смотрел, как под веселый стук трещотки бодро шагают лошади, как покорно ложится на решетку колосистая рожь, как через одинаковые промежутки остаются на земле толстые снопы, как, словно в атаке, перебегают девушки, распластывают перевясла, туго схватывают ими в поясе снопы, ставят их в тучные суслоны.

Он смотрел на рожь. Вспоминал, как с утра и до ночи люди ухаживали за посевами, как жадно смотрели в небо, ожидая дождя, и как легко вздохнули, когда крупный, шумный ливень с громом обрушился на землю. Вспомнил и те тяжелые ночи, когда спасали урожай от воды.

Кузьма, весело насвистывая, пошел на овощеводческий участок. По пути снял с пшеницы жниц, направил их к Сидорову.

На овощеводческом шла рубка белокочанной. Еще за неделю до уборки было условлено отправить несколько машин ранней капусты в Ленинград — шефам и на колхозный рынок — и на половину вырученных от продажи денег приобрести для колхоза молотилку, установить на скотном дворе водогрейку, построить дом правления колхоза. Тут же с полей на машины МТС грузилась в ящики белокочанная. Николай Субботкин и Никандр, взмахивая ножами, подрубали кочны, перекидывали их ребятам Лапушкиной. Варвара и Сережка укладывали кочны в ящики. Одна машина была уже готова к отправке. Шофер, зажав в зубах папиросу, бил носком сапога по резиновой шине, проверяя давление. Мария взвешивала на весах ящики с капустой, записывала в тетрадь. Она была в кофте с короткими рукавами, в короткой юбке, в тапочках на босую ногу. Во всем ее облике было что-то домашне-уютное. Взглянув на Кузьму, она улыбнулась. Теперь ее не мучили думы о Петре: разочарование разбивает любовь. Она уже твердо знала, что они люди разные, что их пути никогда не сойдутся. В последнем своем письме она ему твердо написала, что жить с ним не будет, и просила не писать больше писем. Она опасалась, что он начнет ее преследовать, но на ее письмо ответа не последовало. Прошло больше месяца, а он все молчал.

Кузьма близко подошел к ней. Заглянул через ее плечо в тетрад??. На мгновение их глаза близко встретились и, дрогнув, словно заглянув в сердце каждому, разошлись.

— Сколько тонн погрузили? — глуховато спросил Кузьма.

— Пятую догружаем, — тихо ответила Мария и улыбнулась. Смело взглянув ему в глаза, сказала: — Что-нибудь еще спросишь?

— Мария…

Но тут подошел Поликарп Евстигнеевич. Он должен был вместе с Екатериной Егоровой сопровождать капусту в Ленинград. Вынув из жилетного кармана большие часы и сверив их по солнцу, он начал поторапливать Марию.

— Что передать шефам? — спросил он Кузьму.

— Приглашайте в гости…

К машинам подъехали три подводы.

— Принимайте товар! — соскакивая с телеги, сказал Павел Клинов и, прижав к груди два ящика, понес их на весы.

Этими тремя подводами и закончилась погрузка белокочанной на машины.

Поликарп Евстигнеевич просмотрел накладную, убрал ее в бумажник.

— Ну что ж, надо по русскому обычаю перед путем-дорогою посидеть, — сказал он и сел на крыло машины, сложив на коленях руки. — Мария Поликарповна, прошу.

Мария улыбнулась и села с отцом.

— А ты что ж, Кузьма Иваныч, не желаешь… — сказал Хромов. — Да и ты, Павел Софроныч, тоже…

— Могу… — серьезно ответил Клинов и сел в телегу. Кузьма присел на ящики. Несколько секунд помолчали.

— Ну, теперь, значит, в путь, — поднимаясь, сказал Поликарп Евстигнеевич.

— Тятя, — отозвала Мария отца, — ты бы заехал к Петру, чтобы ой…

— Ладно, — остановил ее Поликарп Евстигнеевич.

Машины заурчали и, мягко подбрасывая кузов, пошли с проселка на шоссе. За ними легким табунком, золотясь на солнце, закружилась пыль.

Поликарп Евстигнеевич вернулся домой поздно. Но это нисколько не помешало ему разбудить Кузьму, поднять на ноги Ивана Сидорова. Втроем они быстро пошли к риге.

— Вышел сам директор завода, Иван Павлыч Ануфриев, — рассказывал на ходу Хромов. — Расспрашивал, каков урожай. Урожай, ответил я, давай бог каждый год такой. Поглядел он капусту нашу. Понравилась… и, значит, как было условлено — одну машину в отдел ихнего рабочего снабжения направил я, там же и молотилку получил…

Ночь была темная, августовская. На небе мерцали крупные звезды. Нагретая за день земля парила.

— Электрическая молотилка или ручная? — размахивая фонарем, спросил Иван Сидоров, как всегда не упускавший возможности высказать свою осведомленность в технике.

— Как же может быть ручная, если товарищи шефы знают, что у нас есть движок, — ответил Хромов.

Рига стояла на краю деревни, покрытая новым тесом. Ее построили совсем недавно, и на земле еще валялись щепки, путалась в ногах стружка. Под навесом белела молотилка. Ее долго осматривали. Иван Сидоров покрутил маховик, прислушался к легкому гулу внутри машины.