Великие загадки истории - Юрий Пернатьев

Во время коронации Павла I Чарторыйский по поручению Александра подготовил проект «манифеста», в котором указыва­лось на «неудобства» неограниченной монархии и на выгоды той формы правления, которую Александр, когда он станет импера­тором, надеялся даровать, утвердив свободу и правосудие. Далее говорилось, что Александр, «исполнив эту священную для него обязанность... намерен отказаться от власти для того, чтобы при­знанный наиболее достойным ее носить мог упрочить и усовер­шенствовать дело, основание которого он положил». Александр был весьма доврлен составленным проектом, благодарил за него Чарторыйского, правда, затем надежно спрятал документ и никог­да больше о нем не вспоминал.

«Ужасная четырехлетняя школа при Павле», по словам Карам­зина, не прошла для Александра бесследно. К скрытности и лице­мерию прибавился и страх перед деспотом-отцом, а впоследствии и боязнь заговора. Не только «тень убитого отца», но и опасность самому стать жертвой дворцового переворота постоянно пресле­довала Александра. К тому же при непредсказуемом поведении Павла никто не мог чувствовать себя в безопасности, в том числе и сам Александр. Один из современников свидетельствует, что Павел уже готовил приказ своим фаворитам Аракчееву и Линденеру «заточить императрицу и двух ее сыновей и тем избавиться от всех тех, которые казались ему подозрительными». Императ­рицу Марию Федоровну предполагалось сослать в Холмогоры,

Александра посадить в Шлиссельбург, а Константина в Петропав­ловскую крепость. Вот это и помогло заговорщикам привлечь бу­дущего царя на свою сторону.

Заговор против Павла I созрел уже к середине 1800 г. Его вдох­новителем стал екатерининский вельможа, опытный политик и дипломат граф Н. И. Панин, а руководителем и исполнителем — петербургский военный генерал-губернатор граф П. Пален. К за­говору были причастны английский посол Чарльз Витворт и боль­шая группа офицеров.

В сентябре 1800 г. состоялся конфиденциальный разговор Па­нина с Александром, в котором он «намекнул» на возможное насильственное устранение Павла. Далее все переговоры с Алек­сандром вел Пален. Александр дал согласие при условии сохра­нения жизни отцу и даже заставил Палена в этом поклясться. «Я дал ему это обещание, — говорил впоследствии Пален, — я не был так безрассуден, чтобы ручаться за то, что было невоз­можно. Но нужно было успокоить угрызения совести моего бу­дущего государя. Я наружно согласился с его намерением, хотя был убежден, что оно невыполнимо».

Сам же Александр после случившегося оправдывался тем, что заговорщики его «обманули», и демонстративно отдалил их от двора. Впрочем, некоторые исследователи полагают, что Алек­сандр лишь на словах потребовал от заговорщиков клятвы, хотя сам заранее знал исход дела.

В начале марта 1801 г. Павел узнал о готовящемся заговоре и поделился этой нехорошей новостью с Паленом. Медлить было нельзя. С Александром был согласован срок выступления — ночь с 11 на 12 марта, когда караул должны были нести солдаты Семе­новского полка, командовал которыми сам наследник.

В полночь 60 заговорщиков-офицеров пересекли Марсово поле, переправились через замерзшие рвы, окружавшие только что выстроенный Михайловский замок, куда Павел переселился как в наиболее надежное место. Разоружив охрану, они проник­ли в замок. В комнату Павла шли разными путями, разбившись на две группы. Когда ворвались в спальню императора, то, к свое­му ужасу, увидели, что она пуста. Мелькнула мысль, что Павел бежал через потайную дверь, но вскоре заметили его скорчив­шимся от страха за ширмой. Павел на коленях умолял заговор­щиков сохранить ему жизнь, обещая выполнить все их требования. События развивались стремительно. Вторая партия заговорщи­ков своим шумным приближением напугала первую, и та реши­ла немедленно покончить с Павлом. В суматохе некоторые даже бросились бежать, кто-то сбросил ночник, и в темноте Павла прикончили.

12 марта 1801 г. был обнародован манифест, в котором гово­рилось: «Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь любезнейшего родителя нашего Государя Императора Павла Пет­ровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12-е число сего месяца».

При известии о смерти Павла I «...столичное общество пре­далось необузданной и ребяческой радости, восторг выходил даже за пределы благопристойности», — вспоминал один из сов­ременников. Дружный хор торжественных од приветствовал вос­шествие на престол Александра I. Среди них была и ода Г. Р. Де­ржавина «На всерадостное восшествие на престол императора Александра Первого». Правда, она не была опубликована, по­скольку в ней содержался недвусмысленный намек на дворцовый переворот, но Александр, тем не менее, пожаловал за нее поэту бриллиантовый перстень.

День коронации нового царя, состоявшейся 15 сентября 1801 г., воспел в стихах и Карамзин. «После краткого и несчаст­ливого царствования Павла вступление на престол Александра было встречено восторженными возгласами, — писал декабрист А. М. Муравьев. — Никогда еще большие чаяния не возлагались у нас на наследника власти. Спешили забыть безумное царство­вание».

Сам Александр своим поведением и даже внешним видом про­изводил благоприятное впечатление на публику. Скромно оде­тый, как простой горожанин, разъезжал он или гулял пешком по улицам Петербурга, а в это время толпа восторженно привет­ствовала нового правителя России. Его слова и поступки, по выражению того же Муравьева, «дышали желанием быть люби­мым».

Но уже тогда выявились ранее не бросавшиеся в глаза черты характера Александра — болезненное самолюбие, недоверчи­вость, подозрительность. Лицейский товарищ Пушкина и близ­кий ко двору барон М. Корф вспоминал, что Александр, подобно бабке своей Екатерине II, «в высшей степени умел покорять себе умы и проникать в души других, утаивая собственные ощущения и помыслы».

Но вот известная французская писательница мадам де Сталь, на которую Александр произвел большое впечатление при встре­че с ним в 1814 г. в Париже, отзывалась о нем как о «человеке замечательного ума и сведений». Александр говорил с ней о вре­де деспотизма, об искреннем желании освободить крепостных крестьян в России. В том же году во время визита в Англию он наговорил немало любезностей вигам — представителям либе­ральной парламентской партии, уверяя в намерении создать оппозицию в России, ибо она «правильнее помогает отнестись к делу».

О других же качествах Александра знали только близкие ему люди. Они отмечали, что помимо неискренности и «двусмыслен­ности характера» императору свойственны упрямство, подозри­тельность, недоверчивость и желание искать популярности всег­да и везде. С годами он стал умело пользоваться человеческими слабостями, играть в «откровенность», стремясь управлять людьми, подчинять их своей воле. Он любил приближать к себе лиц. неприязненно относившихся друг к другу, и хорошо пользовал­ся их взаимными интригами и антипатиями, а однажды прямо заявил управляющему канцелярией Министерства полиции де Санглену: «Интриганы так же нужны в общем государственном деле, как и люди честные, иногда даже более».

Кроме того, у современников сложилось представление о край­ней ветрености и непостоянстве Александра. Для придворных не были тайной его сложные семейные отношения, полные вза­имной подозрительности и притворства. Все прекрасно знали о продолжительной связи Александра с А. Нарышкиной, которая в 1808 г. родила ему дочь Софью (смерть Софьи Нарышкиной в 1824 г. Александр переживал как самую большую личную тра­гедию). Он особенно любил «общество эффектных женщин», выказывая им «рыцарское почтение, исполненное изящества и милости», как выражались его современницы. По свидетельст­ву графини Эдлинг, «отношение к женщинам у Александра не изменялось с летами, и его благочестие отнюдь не препят­ствовало веселому времяпрепровождению».

Полицейские донесения австрийскому канцлеру Меттерниху во время Венского конгресса 1815 г., куда съехались монархи — победители Наполеона вершить судьбы Европы, пестрят сооб­щениями о «пикантных забавах» русского царя. Здесь следует уточнить, что так называемая любовь Александра вполне подчи­нялась дипломатической интриге. В салонах велась закулисная дипломатическая игра, тон в которой задавали Александр, сам Меттерних и французский министр иностранных дел Талейран.

Но интересно и другое: после войны с Наполеоном заметно усилилось увлечение царя мистицизмом. До этого, как свидетель­ствовала Александра Федоровна (жена Николая I), он в вопросах религии был весьма «фриволен и легкомыслен». В 1814 г. Алек­сандр I встретился в Париже с «европейской пифией» — баронессой В. Ю. Крюденер и вел с ней долгие беседы о религии. Бе­седы продолжились и в России.