Святой Грааль - Андрей Ветер

— Анна, успокойся.

— Меня успокоит только смерть.

— Жизнь на этом не кончается.

— Да уж… Вот сколько вас идёт! Тьма! И от каждого можно ждать того же… Рыцари Христа! Мясники! Господь не пустит вас на небеса. Вы обманули Христа! Вы попрали его своими сапогами! Вам неведома любовь! Вы не заслуживаете прощения! Будьте прокляты!

— Я могу помочь тебе чем-нибудь?

— Помочь? — Она смотрела на него непонимающе. — Помочь? Сооруди крест на могилке моего младенца… Но нет, нет! Не нужно креста! Крест — это позор нашего времени! Не хочу!.. Ничего не хочу…

— Позволь, я помогу тебе хоть чем-то…

— Что ты можешь? Ты можешь воскресить моего ребёнка? А если и можешь, то зачем? Что ему делать в этой жизни? Взирать, как снова и снова насилуют его мать? Или самому превратиться в животное, взяв в руки меч и топор? Не надо! Он умер, его прибрал Господь. Моему ребёнку лучше быть там, чем здесь…

— Анна, тебе нельзя оставаться здесь. Бог весть, сколько ещё продлится эта война.

— А кому можно оставаться здесь? Кто мог, тот уже сбежал… Мне бежать некуда…

Ван Хель подошёл и взял её за плечи. Вблизи лицо Анны, когда можно было заглянуть прямо в голубые глаза, не казалось таким блёклым.

— Мне бежать некуда, — повторила она.

Ничего похожего на Изабеллу не было в этой женщина, но Хель точно знал, что перед ним — та самая сущность, которая однажды приходила в мир в облике Изабеллы.

— Где твой муж? — спросил Хель. — От кого твой ребёнок?

— Мужа сожгли на костре.

— Обвинили в ереси?

Анна кивнула.

— Сюда уже давно наведывались ищейки из Ватикана, — со вздохом сказала она, — вынюхивали, расспрашивали, но поначалу никого не трогали. Они даже боялись признаться, что состоят на службе у Папы…

Южная часть Франции, называемая Романией, давно выражала своё недовольство властью Римского Папы. Епископы взимали подати с народа, накладывая их произвольно, исходя из собственной жадности, порой нанимая на службу шайки уголовников, которые не гнушались использовать при сборе денег нож и удавку. Развращённость клира вызывала бурный протест населения. Время от времени недовольство Церковью прорывалось наружу, и священников колотили на улице. Дошло до того, что многие священники, чтобы их не поколотили на улице, стали скрывать тонзуру и одеваться в мирское платье. Жестокие насмешки толпы не давали покоя служителям культа. Трубадуры исполняли на улицах похабные песни, в которых в роли ничтожнейших людей выступали представители Церкви. Официальные церковные проповеди не собирали в храмах почти никого, зато послушать катаров любили все. В проповедях катаров народу виделась справедливость — они вели уединённую жизнь, полную смирения и доброты, отрекаясь от всякого имущества, от кровных и дружеских связей, постились три раза в год по сорок дней. Катары не позволяли себе убить даже червя, ибо этого не позволяло им их учение о переселении душ. Они считались искусными врачами и пользовались славой непревзойдённых астрологов. Люди верили, что во власти катаров было даже повелевать ветрами, останавливать грозу и успокаивать разбушевавшееся море. Нет ничего удивительного, что к их словам прислушивались с живым интересом.

Побывав однажды в городе Альби, Ван Хель стал свидетелем огромного скопления простолюдинов на площади, где выступал некий Пьер Вальдо. Люди жадно внимали его словами, то и дело одобрительно гудели, хлопали в ладоши. «Апостольская жизнь, которой учил Христос и его ученики, давно нигде не встречается, — рассуждал Вальдо. — Католическая Церковь прогнила насквозь. Мы идём за Христом, Церковь же давно повернула в другую сторону. Явись сегодня Иисус со своими возлюбленными учениками, Ватикан бы отправил на крест и апостолов, и самого Иисуса! Ибо нет любви в нынешней Церкви, нет ничего христианского в нынешнем христианстве…»

Рассказывают, что как-то раз епископ города Альби был призван к одру умирающего барона Фурнье. На вопрос о том, в каком монастыре барон хотел бы обрести упокоение, епископ получил неожиданный ответ: «Не беспокойтесь об этом. Я хотел бы умереть у добрых людей». Духовник не понял и переспросил, кого именно имел в виду отходящий. Тот произнёс: «Добрые люди — это катары. О них знают все, святой отец». Епископ возмутился и сказал, что не может дать на это своего согласия. «Если меня будут удерживать, я отправлюсь к ним ползком. Я хочу умереть в окружении чистых людей», — сказал на это смертельно больной. Ван Хель не знал наверняка, но молва утверждала, что барон Фурнье выразил свою волю в завещании, согласно которому его погребли катары.

Мало-помалу Альби превратился в символ нового мышления, на стенах католических храмов еженощно появлялись ругательные слова и прославления «добрых людей», как называли катаров. Некогда жившие в укромных горных пещерах «добрые люди» теперь свободно ходили по улицам и клеймили позором представителей католической Церкви. Когда разозлённый аббат Альби наложил на «добрых людей» церковное отлучение, они недобро засмеялись в ответ: «Вы сами все еретики, и лучше вам спрятаться от нас, не то мы докажем вашу ересь, опираясь на Новый Завет и Послания». Толпа поддержала катаров, и аббат испугался не на шутку и написал обеспокоенное письмо Папе. Ватикан ответил решительно, собрав собор в Тулузе, на котором было постановлено, что «в городе Альби нашла приют ересь, достойная осуждения». Папа Иннокентий III воскликнул: «Бог поставил меня над народами и империями с тем, чтобы я не только вырывал и уничтожал, но также строил и возделывал. Мне было сказано: “Я хочу вручить тебе ключи от Царствия Небесного; итак, то, что ты свяжешь на земле, будет связано на небе”. Стало быть, я стою между Богом и людьми, меньший, чем Бог, но больший, чем человек. Нет человека, кто будет судить меня, но я буду судить многих. Каждый еретик, не желающий вернуться к истинной вере, должен быть сожжён». Так начался крестовый поход против катаров, поход французов против французов. Всюду дымились угли уничтоженных деревень и городов, всюду текла кровь…

— Мой муж не был катаром, — сказала Анна, — но мы укрыли в своём доме человека, обвинённого в ереси. Когда инквизиторы нашли его, то арестовали и моего мужа. Их обоих отправили на костёр. Я успела убежать и поселилась тут, у сестры… Но и сюда пришли крестоносцы… Сначала погибла сестра и её муж, потом скончался мой ребёнок… Зачем мы живём? Неужели жизнь даётся нам только для того, чтобы ползти сквозь унижения, потери и страх?

— Жизнь даётся, чтобы жить, — медленно ответил Хель, — и чтобы искать смысл существования.

— Смысл… Какой смысл в том, что мой ребёнок умер, не причинив никому вреда и не провинившись ни в чём? Какой смысл?

Ван Хель потянул Анну за руку, она попыталась вырваться, но ей не удалось.

— Ты пойдёшь со мной, — властно сказал Хель.

— Нет! Чего тебе надо?

— Я хочу спасти тебя… Анна, не упрямься.

— А я ничего не хочу!

— Ты обманываешь себя. Ты бы не встретила меня ножом, если бы ничего не хотела. Ты хочешь жить. Несмотря на окружающий тебя кошмар, ты хочешь жить. Идём же со мной, я помогу тебе.

— Кто ты?

— Человек, возложивший на себя тяжесть веков.

Он выпустил Анну, но теперь она уже не вырывалась, только с непониманием смотрела в бородатое лицо Хеля. Бесспорно, он был профессиональный убийца, она видела многих таких, привыкших хладнокровно орудовать клинком. Но в его глазах угадывалось и нечто иное, чего Анна не умела распознать.

— Я устала… — покачала она головой. — Куда я пойду? Дорога требует усилий.

— Положись на меня.

— Зачем ты хочешь помочь мне?

— Ты не поймёшь. Да и сам я не совсем понимаю. Наверное, не хочу, чтобы во мне умерло главное.

— Главное?

— Любовь.

Женщина изучающе осмотрела Хеля. Её лоб наморщился, губы сжались.

— Любовь? Ты тоже потерял кого-то?

— Потерял.

— Но при чём тут я? — неуверенно продолжала допытываться она.

— Ты не поймёшь…

— И всё же?

— Я виноват в твоей судьбе.

— Как так?

— Ты не поймёшь, поэтому не спрашивай больше ничего. Если угодно, считай, что я просто взял тебя в плен.

Она кивнула и обвела рассеянным взглядом двор. Недочищенная рыбёшка лежала на столе, усыпанном блестящей чешуёй.

— Куда же мы направимся? — спросила Анна.

— На север, подальше от этих мест.

Женщина подняла грязную руку вверх и предостерегающе выставила указательный палец.

— Ты слышишь?

Из-за дома доносился гул тысяч ног и лязг оружия.

— Разве можно от них уйти?!

Хель кивнул.

— Если тебе нужно собрать что-то из вещей, то поторопись, — проговорил он, усаживаясь на корточки и прислоняясь спиной к стене. — Я пока отдохну.

Он закрыл глаза.

— У меня нет ничего, — ответила Анна, но всё-таки скрылась в доме, а когда вновь остановилась перед Хелем, то держала в руке небольшой узелок с пожитками. Хель не открыл глаз, но спросил: — Это всё?