Поколение одиночек - Владимир Бондаренко

В поэзии Эдуарда Лимонова всегда заметна направленность текста на самого себя, уход в собственные страдания и переживания. Никогда не господствуют внешние признаки земного бытия, без чего, скажем, не обходились шестидесятники. У Лимонова трудно понять, какое стихотворение написано еще в Москве, какое уже в эмиграции в США, а какое в Париже. Разве что последние тюремные стихи 2003 года выделяются своей тюремной семантикой. И лишь неожиданно, между прочим, встречаешь в стихах: «Вся седьмая авеню / шепчет тихо „Схороню…“», или же «…бросил вдруг в Сену бутылку араб / грек откусил свой кебаб», и становится ясно место написания стихотворения. Зато воспоминания о России, русская тема в эмиграции развивается постоянно. Маленький человек Лимонов всё больше воспринимает себя как русского человека, как русского национального поэта. Уезжал из России эстет, уезжал вместе с молодой женой, рвущейся в западные салоны, уезжал вослед за друзьями Кабаковыми и Шемякиными:

И коль уехали ребятаНа Запады в чужую глушьИ я уеду. Что же я-то!Прощайте вы – мильены душ!

В эмиграции Эдуард Лимонов очень быстро обнаружил, что и друзьям не до него, заняты собственным выживанием, и идеалы не в моде, все определяет страсть к наживе, абсолютно чуждая Эдуарду Лимонову.

В Америке как в БухарестеПо окончании войныМеняют деньги на штаны…Люблю я Крым и не люблю Одессы.Америка – Одесса же сплошнаяВульгарная страна, неразвитая.

По-настоящему русским писателем Эдуард Лимонов себя почувствовал именно в Америке. И все свои былые концепты лианозовской поры обрели совсем другое значение в стране, где ему предстояло долго прожить чужаком, изгоем. Тем самым отверженным маленьким человеком, которого описывал еще в московских полуподвалах андеграунда. Сегодняшние почитатели Эдуарда Лимонова, наверное, не узнали бы в нью-йоркском Лимонове своего нынешнего лидера. Не знаю, что было бы, останься поэт в Москве в той же самой богемной среде. Мог бы так и остаться еще одним Приговым, не больше. Большого поэта всегда рождает трагедия. Национального поэта рождает любовь к родине. И то, и другое Лимонов осознал на чужбине.

Отвечает родная земля– Ты назад забери своё «бля»Только ты мне и нужен одинСпециально для этих равнинТы и сделан для этой бедыДля моей для травы-лебедыИ для шепота ржавых ножейЯ ищу бедной груди твоейНо за службу такую плачуТвоё имя свиваю в свечуИ горит же она и горитТебя всякий из русских простит…

Как бы ни была важна для литературы история маленького человека советской эпохи, живя в среде андеграунда, думаю, Эдуард Лимонов остался бы тем самым маленьким человеком, о котором с такой любовью писал. Чтобы в нём самом победил национальный поэт, ему важно было вырваться из всех окружавших его пут, пусть даже ценой эмиграции и трагического одиночества. Чтобы победил поэт, ему важно было, не теряя в себе простого маленького человека и его ощущений, обрести величие замысла, обрести свое поле сражения, свое Бородино и свою Куликовскую битву, где уже было бы предельно ясно, на чьей он стороне. Кстати, это не так редко случается: осознание своей национальности, принадлежности к своему народу на чужбине. Не случайно и славянофилы проявились в России после длительного пребывания в Германии. Повлияла не только немецкая философия, но и острое восприятие своей оторванности от родины.

А величие замысла в поэзии возможно только с пониманием своего народа и своей страны. И тут уже маленький человек Лимонова становится соучастником всего того, что было сделано в России его родителями и его предками, его сородичами.

Он окатывая зубы – ряд камнейРазмышляет о поэзии своейА поэзия не мала не глупаПростирается от Азии столпа…Я по улицам столицы Рим-МоскваПрохожу – моя кружится голова…

Он играет с банальным сознанием, но и сам становится его носителем. И ему нравится примитивный банальный сленг простолюдина, ему близки народные кумиры, потому что он сам родом из рабочей окраины.

Оказавшись сначала в Москве, а затем в Нью-Йорке и Париже, он сначала с радостью осваивал новый для себя материал, отрекаясь от былого имиджа, от былых слов, от былых одежд. Он искренне стремился стать другим, он освоил эстетство, как иные осваивают какую-нибудь физическую химию. В его жизнь вошла элита русской и мировой культуры: Михаил Барышников, Иосиф Бродский, Лиля Брик, Татьяна Яковлева, Михаил Шемякин, Илья Кабаков, Франсуаза Саган и Деррида, Андрей Синявский и Мария Розанова… Можно было жить, обслуживая знаменитости, как и поступали иные его друзья.

Обладая блестящей памятью, уже года через два своего ученичества, а уж тем более за годы эмиграции, Эдуард Лимонов легко освоил чужие языки, перечитал модные в интеллектуальных эстетских кругах сочинения мудреных авторов, а затем неожиданно для себя интуитивно обнаружил, что высота и величие поэта возможны лишь при возвращении назад в низовое народное слово, в низовую народную культуру, в имперское сознание. Он должен был решить сам: или быть портным или портье, или становиться национальным героем. Выбрал второе. Лимонов пишет «Оду армии», как свой поэтический манифест.

Право же слово только к армииЯ испытываю почтение в моей странеИ право же слово только в структуре армииЗастревает мой умВеселится мой мозг…Поза армии, тигриный прыжок армииВытеснит пусть из меня пиджак и рубашкуБольше не напоминайте мне о головах и очкахБросьте дергать меня – слабость и глупость…

С той поры в его поэзии всегда присутствует естественный, природный, идущий от отца милитаризм, не скрывая его любовь к оружию. Он не стал менять национальный русский менталитет, он обретает иной статус – имперского поэта, и со временем его маленький человек или уступает место имперскому человеку с иной семантикой, иной речью, или же сливается с ним, сам становится частью великого целого.

Эдуард Лимонов по сути создает новый поэтический миф, близкий великим мифам прошлого, славянского ли, германского или римского. Он старается победить хаос и в себе, и в мире. Осваивая свой национальный миф, Эдуард Лимонов поневоле обращается к истокам, к деревне, к избе. Нет, он не становится деревенским поэтом или поэтом-традиционалистом. Но значимость деревенского лада нужна ему, как фундамент в построении своего нового мира.

Но мы отошли от избы, полагаюЧто там начинается все, что я знаюВпервые изба и труба и огоньИ ранее бодро оседланный коньЖена молодая и кошка и детиВот всё что люблю и приемлю на свете.

И далее поэт завершает, подразумевая таких как он сам: «побеги свершают пропащие души/… и можно и нужно сочувствовать им». В соответствии с новым мифом, с русской традицией поэт обращается к теме Великой Отечественной войны. В своей прозе он пишет повесть «У нас была великая эпоха», в поэзии пишет стихотворение «Наши национальные подвиги» – о победном 1944 годе, о русских солдатах, бьющих по хребту немецкого зверя. Это стихотворение-лубок, но в каком-то смысле и весь концептуализм – новый лубок, точно такое же смешение лубочного рисунка и лубочных стихотворений, без всяких символов обозначающих предметы и диктующих их прямое назначение. У него есть лубки-воспоминания, лубки-пейзажи, и даже исторические лубки. Лубки пишутся им с натуры, и ценность их всегда зависит от ценности увиденной, замеченной, подсмотренной натуры. Чем острее глаз, чем обширнее видение поэта, тем значительнее становится и лубок.