Собрание сочинений. Том 1 - Николай Каптерев

И я, холоп твой, послал к ним, архимандритам, евож Ондрея Литвинова, да съезжей избы подьячего, а велел им, государь, тем архимандритам против твоего государева указу выговаривать накрепко, чтобы они сказывали правду, а ничего не затевали; а будет они, твоим государевым делом пролгався, к Москве и приедут, а твоих государевых великих дел за ними никаких не будет, а приедут для милостыни или своего дела, а им за ту их ложь на Москве твоего государева жалованья и корму и милостыни ничего не будет и вышлют их с Москвы назад тотчас на их подводах». Архимандриты отправлены были в Москву, где они действительно подали грамоты с политическими вестями, но самыми незначительными, неважными, набрать которые ничего не значило[283]. В том же году был новый случай и прямого уже обмана. 10 января приехал в Москву гревенского Преображенского Спасова монастыря архимандрит Гавриил со старцами. В Путивле он объявил воеводе, что в Москву его послал Константинопольский патриарх Иоанникий с грамотою о государевом великом деле и о вестях, да с ним же есть изустный тайный приказ [С. 263] от патриарха к государю о его государеве деле. В Москве же на допросе сказал, что у него грамота Цареградского патриарха Иоанникия к государю о нем, архимандрите, о милостыне, а не о государевом деле и изустного приказа с ним от патриарха о государевом деле нет. А в Путивле он сказал все это для того, что его не хотели пропустить в Москву, а они бедные, едучи дорогою, исхарчились в полтораста ефимков и для-де бедности он архимандрит сказывал за собою государево дело, чтобы их из Путивля пропустили в Москву. Им дана была обычная дача[284]. Таким образом закон 1646 года обходился или прямо нарушался просителями, к которым царь не решался приложить его во всей строгости, а потому было вполне естественно, что он вскоре по выходе теряет всякую силу, не соблюдается самим даже правительством, которое по-прежнему начинает пропускать в Москву решительно всех просителей. В 1648 году снова указом государя подтверждается воеводам пограничным не пропускать в Москву не только просителей собственно милостыни, но уже и тех, которые привезут с собою вестовые письма, до особого распоряжения о них из Москвы. Указ воеводам говорит: «А которые они у себя грамоты скажут, или вестовые письма, или сами вестей, что скажут, и ты б те грамоты и вестовые письма у них взял и что вестей скажут, то велел записать и о том писал бы и грамоты их и вестовые письма прислал к нам к Москве с нарочными гончиками, а однолично еси никаких гречан, кто откуда ни приедет, к нам к Москве без нашего указа не пропускать»[285]. Таким образом, казалось, что этот указ окончательно отнимал у гречан всякую возможность пробраться в Москву, так как теперь и грамоты с политическими вестями не давали на это права – их нужно было наперед отослать в Москву, а вместе с ними и изустные политические вести, написав их предварительно на бумаге, и в Москве уже по этим данным решат, следует ли пропустить известное лицо [С. 264] в Москву или нет. Но и тут гречане нашлись. Вскоре после объявления указа явился в Путивль архимандрит янинского Успенского монастыря и заявил воеводе, что его послал в Москву Константинопольский патриарх Иоанникий с грамотою об его государевом деле и о турских вестях, о которых он, архимандрит, ничего не знает. Воевода в силу последнего указа потребовал от архимандрита грамоту, чтобы отослать ее в Москву, но архимандрит грамоты не дал, а только показал ее воеводе из своих рук и говорил, что патриарх велел ему ту грамоту отдать в Посольском приказе в Москве. Архимандрит был отправлен в Москву, где и отдал патриаршую грамоту, в которой описывалось случившееся в Константинополе землетрясение[286]. Впрочем, само правительство и теперь, как и прежде, не держалось строго своих постановлений, тем более что в Москву в январе 1649 года приехал за милостынею сам Иерусалимский патриарх Паисий, а с ним и за ним всевозможные гречане. По отъезде патриарха Паисия в том же 1649 году (июня 15 и 29 июля) указом государя путивльскому воеводе опять предписывается: «Которые гречане старцы и бельцы приедут в Путивль для милостыни и ты б тем гречаном старцам и бельцам наше жалованье на милостину давал из наших из путивльских доходов по прежнему нашему указу, почему им давати указано и отпускал бы еси их назад откуды они приедут, а к нам к Москве никого из них не пропускал. А будет они привезут с собою к нам грамоты или какие-нибудь письма, и ты б те грамоты и письма, взяв у них, присылал к нам к Москве, да о том писал к нам отписки, и грамоты и письма велел отдавати в Посольском приказе думному нашему дьяку Михаилу Волошенинову, а тех гречан, потому ж, дав им на милостину по указу, из Путивля отпускал назад». Посланцев же молдавского воеводы Василия и иных также приехавших для торгу с ефимками, с золотыми и иными товарами повелевается в Москву пропускать. По получении этого указа воеводы обратились к государю за инструкциями [С. 265] на такой случай: если приехавшие с грамотами о государевом деле тех грамот воеводам не отдадут и будут говорить, что имеют устный тайный наказ о государевых делах, как тогда поступать? Государь предписывает отбирать привезенные грамоты и отсылать их в Москву, а относительно устных тайных наказов повелевается: от привезших их требовать, чтобы они в Путивле излагали их на бумаге и запечатывали своими печатями, а воеводы будут такие отписки немедленно пересылать в Москву, если же кто из гречан упрямо будет отказываться от письменного изложения тайного наказа в Путивле, то о таком обстоятельстве сообщать государю и ждать его указа на каждый отдельный подобный случай[287]. Так происходила упорная борьба между правительством и гречанами: первое напрягало все свои усилия задержать их в Путивле и не пропускать далее, вторые употребляли всевозможные средства пробраться из Путивля в Москву и пользовались для этого всяким подходящим случаем, всякою неопределенностью и недомолвкою закона, который они всегда так или иначе успевали обойти. Так было и с последним законом, предусмотревшим, казалось, все случаи. Только что он был издан, как в Путивле появились два греческих архимандрита и сказали, что едут к государю с тайным словесным приказом от Константинопольского патриарха о государевом деле, которого никак не хотели изложить письменно в Путивле, а требовали немедленного пропуска в Москву, куда действительно и были отправлены[288]. А за одним нарушением закона последовал, как и всегда, целый ряд других, так что закон потерял, наконец, всякое практическое значение. Тогда в 1654 году пришлось опять напомнить указ 1646 года, с таким ясным сознанием его бессилия: «И греческие власти и старцы и бельцы, приехав в Путивль, пролыгаются сказывают за собой вести надобные, а иные от патриархов и от иных греческих властей грамоты и тайные приказы, а как [С. 266] приедут к Москве, а за ними вестей подобных и тайных приказов нет, а грамоты привозят с собой о милостыне, а не о вестях; а государеве казне от их многих приездов в лишних кормах и подводах чинятца многие убытки». Далее указывается, что просители являются даже с подложными, составными грамотами, почему Иерусалимский патриарх прислал свою особую печать, чтобы можно было его подлинные грамоты отличить от подложных. Ввиду этого воеводам рекомендуется строже следить за просителями и не пропускать их в Москву[289]. Но в это время Московским патриархом сделался Никон, великий любитель и почитатель гречан и всего греческого. Никон взял гречан под свое особое покровительство и стал ходатайствовать об их пропуске в Москву. Его ходатайства, конечно, всегда уважались, так что наконец просители стали заявлять в Путивле прямо, что они едут к святейшему Никону, и этого заявления было достаточно, чтобы их, ради Никона, свободно пропускали в Москву. Впрочем, как слабо и нерешительно применялся указ о непропуске просителей в Москву, помимо вмешательства Никона, видно из следующего случая: в 1659 году в Путивль приехал греческий архиепископ Кирилл, которого, во исполнение указа, велено было отпустить из Путивля, наделив его здесь обычною милостынею. Воеводы по этому случаю доносят, что им в грамоте государя повелевается наделить приехавшего архиепископа и его спутников милостынею и отпустить назад, «а буде, государь, они из Путивля назад ехать не похотят и нам бы, холопем твоим, ему, митрополиту, говорить дважды и трижды, чтобы они, взяв твое, великаго государя, жалованье, ехали из Путивля назад. Да будет, государь, они ехать назад не похотят и учнут бить челом тебе, великому государю, чтобы их отпустить к Москве, и нам бы, холопем твоим, дав им подводы и проводников и в дорогу корм, отпустить к тебе, великому государю, к Москве»[290]. В данном случае проситель [С. 267] уехать из Путивля назад не похотел, хотя ему в исполнение царского указа воевода говорил об этом дважды и трижды, даже посылал к нему государево жалованье на двор, но он его не брал, а настоятельно требовал отпуска в Москву, куда действительно и был отправлен. Значит, стоило только греку несколько заупрямиться и не ехать назад, стоило только не обращать внимания на убеждения воеводы, на существующий закон о пропуске просителей, и он благополучно, на казенных подводах и на полном содержании, провозился к Москве. С удалением Никона для гречан в Москве настало самое золотое время: они стали для правительства нужными, желанными людьми, дельцами, руководителями, посредниками. Они во все вмешиваются, все устрояют, всюду хозяйничают, все прибирают к своим рукам. О каком-либо ограничении доступа для них в Москву в такое жаркое время, конечно, не могло быть и речи, хотя государственная казна и была истощена вконец. Старые указы о непропуске просителей в Москву были решительно забыты, а каких-либо новых распоряжений в этом духе не делалось. Только уже в 1671 году, 29 марта, государевым указом подтверждалось прежнее распоряжение о непропуске в Москву духовных особ без жалованных грамот, о пропуске с жалованными грамотами только в назначенные сроки, о пропуске лиц, едущих с государевым делом, не иначе как с высочайшего всякий раз разрешения[291]. Так все время царствования Алексея Михайловича прошло в непрерывных колебаниях относительно пропуска в Москву просителей. Был издан целый ряд указов, которые сейчас же нарушались и просителями и самим правительством, почему они и не имели никакого практического значения, так что дела шли прежним порядком или, вернее, без всякого определенного порядка.